Алексей Югов. - Безумные затеи Ферапонта Ивановича Страница 18

— Ну, нет, Ксаверия Карловна, — испуганно сказал Силангий, потянув воздух, — тут неладно чо-то, Ксаверия Карловна!

Оба они бросились в кабинет. Здесь дым был еще гуще, отсюда-то он и расползался по всей столовой.

Вдоль стен и кучками посреди пола сидели ребятишки, и у каждого из них дымилась во рту полуфунтовая цыгарка. Пахло жженой бумагой и сосновыми иглами.

— Что вы это делаете?!.. — крикнула Ксаверия Карловна. Все принялись бросать цыгарки и затаптывать.

Ксаверия Карловна подняла одну из дымившихся цыгарок, поднесла ее к свету и отчаянно вскрикнула:

— Где вы это взяли?!..

Потом, не слушая их, она подобрала еще несколько цыгарок, развернула их и бросилась с ними в спальню.

— Господи!. Ферри, Ферри, что они наделали! Ты посмотри, посмотри только! — кричала она, развертывая полуфунтовые цыгарки перед глазами мужа.

Он взял одну из бумажек, вгляделся, побледнел и выбежал из комнаты.

Он узнал одну из страниц той самой работы, которую он начал еще в Екатеринбурге и о которой еще недавно говорил жене, что в ней смысл и оправдание всей его жизни.

Из коридора доносился сильный шум и крики — это Силантий выпроваживал ребятишек.

Немного спустя, Ферапонт Иванович вернулся к своим партнерам.

— Извините, господа, — сказал он спокойно, — но я не могу сейчас продолжать игры. Он поклонился и ушел.

Расстроенные гости тоже разошлись.

Ксаверия Карловна побежала в кабинет. Капустин лежал на кушетке ничком, закрыв лицо руками.

Она тронула его за плечо.

— Уйди! — крикнул он не поднимая головы. Она ушла...

Уснула она только под утро. Перед самым рассветом Ксаверия

Карловна слышала чьи-то шаги по комнатам, потом возню возле вешалки, а потом как будто хлопнула уличная дверь, и заскрипел снег под окнами... Она не могла проснуться, хотя ей мерещилось, что по дому ходят воры.

Утром она вышла в переднюю и увидела, что шубы и шапки Фе-рапонта Ивановича на вешалке не было.

Она побежала к мужу. Прежде чем войти, постучала. Никто не ответил. Она вошла. Кабинет был пуст. На столе, на самом видном месте, стоял кусок белого картона, прислоненный к лампе. На нем было написано:

«В смерти моей прошу никого не винить».

Ф. Капустин.

...От крыльца дома, заворачивая к калитке сада, шли полу занесенные снегом следы. Следы эти спускались дальше к реке и оканчивались у проруби.

Только теперь почувствовала Ксаверия Карловна, что дороже всего в мире был для нее Ферапонт Иванович, а теперь мир для нее опустел...

Силантий уехал в город донести властям.

На другой день приехало двое. Один — высокий, сутулый, в шубе с богатым воротником, в больших очках на тонком и остром носу. Он был, по-видимому, начальник. Другой — маленький и незначительный и таскал за ним портфель.

Они начали с тою, что осведомились о происшедшем, затем посовещались немного и вышли за ворота.

Дальше они целый час потратили, обходя заимку со всех сторон. В некоторых местах останавливались, нагибались, вглядывались в след. Кое-где младший втыкал в некоторых местах прутики. Так спустились они на лед. И оттуда поднялись в сад — к большому дому, стараясь ступать в один след.

Они производили осмотр, постепенно суживая круги.

У калитки сада встретил их Силантий и показал на следы к реке.

Оба нагнулись, младший совсем, а старший слегка, и долго всматривались.

—Запорошило, — сказал младший.

— Однако, я думаю, не раньше, чем вчера, — сказал старший.

— Вчерась, вчерась, — подтвердил стоявший рядом Силантий. — Это его след.

Старший строго посмотрел на него.

— Проследить? — спросил помощник, сидя на корточках, подняв лицо к старшему.

— Давай, — сказал тот, вынув из кармана карандаш и блокнот.

Младший вытащил из большого портфеля складной метр.

— Валенок, — сказал он полувопросительно.

— Ну, конечно, — ответил начальник.

Помощник измерил расстояние от следа до следа:

— 67, — сказал он.

— «Мужчина небольшого роста», — записал старший в блокнот.

— Линия ходьбы прямая, — сказал младший, откладывая по снегу сантиметр и передвигаясь вдоль снегов.

— «Трезвый. Без ноши. Не старик. Во всяком случае, не толстый», — записал старший.

— Угол ноги 56.

— «Шел медленно. Человек умственного труда», — записывалось в блокноте.

Помощник распрямился, сложил метр и спрятал его в карман.

Они пошли по следам к реке.

— Да. Запорошило, — сказал начальник с сожалением.

— А, вот! — радостно воскликнул помощник, нагибаясь, когда они спускались с берега.

Старший нагнулся.

Действительно, в одном месте берега виднелся прекрасный глубоко вдавленный след. Его почти совершенно не замело, видимо, потому, что он был защищен от ветра большим старым тополем.

— Да, — сказал старший. — Вот что, — обратился он затем к Си-лантию, — клей столярный у тебя найдется?

— Как не найтись...

— Ну, так вот что: растопи в каком-нибудь ковшике или кастрюле и принеси сюда, пока он еще горячий. Понял?

— Так точно! — ответил Силантий и быстро заковылял из сада.

Младший вытащил клубок шпагата, перочинным ножом отрезал большой кусок и, сложив его во много раз, перерезал. Потом он осторожно стал на коленки возле следа и старательно, бережно, начал выкладывать дно его отрезками шпагата наподобие сетки.

Тем временем подошел Силантий. От ковша шел пар, клей в нем еще пузырился.

Помощник взял ковш в руки и осторожно вылил клей на дно следа. Немного погодя, он, потянув за концы веревочной сетки, вытащил отпечаток подошвы из отвердевшего клея. Он перевернул отпечаток нижней стороной вверх и, прихватив носовым платком, поднес старшему.

Тог несколько секунд рассматривал отпечаток, потом сказал, показывая пальцем:

— Вот здесь, со стороны большого пальца, была заплата из кожи, и задники подшиты кожей. Нужно будет...

— Так точно, — перебил его Силантий. — И заплата там была, и задники подшиты, я сам и починял их Ферапонту Иванычу.

На этот раз старший взглянул на Силантия вовсе не строго.

— Вы видите? — обратился он к помощнику, приподняв левую бровь. — Ну, а теперь вот что, пойдем-ка к проруби.

Они спустились на лед.

На льду следы были чуть заметны.

— Вот здесь он остановился, — сказал начальник, когда они подошли к самой проруби.

Действительно, у самого края видны были два следа, не один впереди другого, а рядом.

— Ведь он в шубе был? — спросил помощник Силантия.

— Так точно: в шубе, в шапке и в пимах.

— Н-да... Ведь в шубе утонуть затруднительно, пока она не намокнет, — сказал в раздумьи помощник, вопросительно глядя на старшего.

Но Силантий, быстро разрешил их сомнения.

— Какой там затруднительно! — сказал он с оттенком презрения. — Только под лед подпихнуться, а там уж затянет.

Оба ничего ему не сказали.

— Ну, ладно, пойти надо поспрашивать для приличия, — сказал старший и они пошли к дому.

Допрос прошел быстро и не дал ничего существенного...

— Да, к прекращению, — сказал начальник, отвечая на вопрос младшего, когда они усаживались в кошевку. — Дело здесь ясное...

Поддавшись ли, наконец, влиянию Елены, или просто сознавая, что все потеряно для него там, в белом лагере, Яхонтов стал спокойнее и как будто даже благожелательно относиться к окружающему. Об этом можно было заключить даже из того, что он быстро выдвинулся, как прекрасный штабной работник. Сейчас он заканчивал свою работу, которую предполагалось издать. Работа называлась «Основные моменты в действиях колчаковских армий с августа по октябрь 1920 года».

Отношения между ним и Еленой тоже сделались более ровными. Оба они избегали теперь говорить на политические темы. Елена понимала великолепно, что сейчас именно, в момент идеологической ломки нужно особенно бережно относиться к этому гордому человеку.

Она никогда не считала, что Яхонтов слишком любит ее, но со свойственной женщинам интуицией угадывала в нем человека с привязчивой и нежною душой, а потому старалась по возможности устранить в своем поведении все резкие и нетерпимые для него мелочи, чтобы крепче сделать свое влияние в основном. Она, например, совершенно бросила курить, отвыкла от некоторых словечек и жестов и видела, как это все радует его. Одного только она не могла для него сделать — это, чтобы встречавшиеся с ней на улицах товарищи-коммунисты не называли ее на ты. В такие минуты ей делалось очень смешно, когда Яхонтов молча и быстро отходил в сторону, оставляя ее с собеседником и, повернувшись спиной к ним, нервно курил.

После этого они обыкновенно долго шли молча.

Однажды он сказал ей после такой встречи: