Введение в прикладную культурно-историческую психологию - Александр Александрович Шевцов Страница 19

Обычно считается, что мировоззрение – это определенное отношение к этому миру и своей жизни, как бы способ видеть мир. Это не так. В действительности мировоззрение – это способ видеть свой собственный Образ мира.

А еще точнее – это способность выбирать из Образа мира только то, что ведет к душевной цели, к чему стремится душа. Поэтому мазыкские названия Водьма и Стремянка гораздо действенней, чем философское «мировоззрение». Стремянка – это всего лишь лестница к вершине мира. Она может сломаться, с нее можно сорваться, поскольку вокруг нее есть остальной мир, но она, как бурная стремнина, собирает наше внимание в узкий пучок, которым и заставляет жить. Мировоззрение недейственно, Стремянка – это то, что заставляет человека действовать определенным образом и гонит его вперед. А Водьма – это то, что ведет сквозь мир, тем самым творя поведение.

Если уж и есть нечто, с чем может работать прикладной психолог, так это устремления человека. Но чтобы переход в новый и незнакомый язык был постепенным, я буду говорить о нем и как о мировоззрении, которое определяет поведение. А то, что поведение определяется мировоззрением, мне кажется, всегда было понятно даже психологам. По крайней мере, те, кто был не учеными, а настоящими психологами, вроде революционеров, всегда начинали свои перевороты с ломки и перестройки мировоззрения людей.

Глава 1

Мировоззрение

Прикладная психология работает либо с состояниями сознания, либо с поведением людей. Чтобы задать определенное поведение человеку, нужно либо воспитание, либо образование, либо мировоззрение. Соответственно, и воздействовать на поведение можно лишь через то, что способно оказывать на него воздействие. И если нет прямого принуждения, то через мировоззрение, образование или воспитание.

Начну с мировоззрения.

Мировоззрение, как кажется, это способ видеть мир. Довольно часто считается, что в основе мировоззрения лежит образ мира, как его представляет себе человек. Это, пожалуй, верно, однако при этом не делается описание того, что есть мир человека. В итоге представления исследователя, который пишет об образе мира, оказываются сужеными его собственным образом мира.

Это особенно заметно в работах географов. Начиная с созданного еще в XII веке Гонорием Августодунским сочинения «Об образе мира», географы используют это выражение, подразумевая, что мир – это то, что изучает география, то есть земля, небо, звезды, посреди которых мы живем…Иными словами, для современного ученого образ мира – это место, где обитает его тело, откуда и рождается понятие «физическая география».

Однако для обычного человека, кстати, и для любого ученого, одновременно с этим существует иной мир и иной его образ. Ученые отмечают это странное противоречие, иногда уважительно, иногда презрительно, как «наивное».

«Представления о пространстве, об устройстве вселенной и Земли, о природном мире принадлежат к числу тех, которые присутствуют в сознании человека, даже не будучи специально осмысленными. В XX веке благодаря всеобщему образованию и средствам массовой информации основные, базовые знания распространены во всех слоях общества. Все или почти все население земного шара обладает единым образом мира, то есть картиной вселенной и места в ней Земли, примерно одинаково представляет себе ее форму и размеры, ее строение и т. п.

Конечно, для большинства из нас это чрезвычайно общая, схематичная картина. Лишь ученые, географы и астрономы, владеют всей суммой сегодняшних знаний о мире и Земле…» (Мельникова Е.А. с.9).

Глубокое заблуждение!..

Глубокое и важное, потому что в этом убеждении ученых, что только они обладают действительным знанием, скрывается самая суть ловушки естественнонаучности, а ловушка эта не проста. В сущности, она мифологична и имеет прямое отношение к образу мира, в котором мы живем. Тот же автор далее описывает различия между ученым и обыденным знанием, как они существовали в прежние века. В сущности, в этих размышлениях есть все подсказки для понимания того, что такое образ мира.

«Противоположность “ученых”, теоретических знаний, и не только географических, обыденным, “естественным” проходит через всю историю человечества. Она возникла задолго до средневековья и отражала разделение сознания на обыденное, основанное на житейских знаниях и навыках, добытых вненаучным путем, и теоретическое, стремящееся с помощью системы понятий создать логически цельную картину мира. Их противопоставление мы находим уже в первобытном обществе, когда роль теоретической картины мира выполнялась мифологией, описывающей все многообразие действительности как цельность» (Там же, с. 9–10).

Далее географ, как говорится, предельно тактично показывает, что обыденные знания вовсе не плохи, но все же далеко уступают научным: «Знание обыденное существовало в виде бессистемных и безличных сведений, накапливавшихся эмпирическим путем и распространявшихся во всех слоях общества» (Там же, с.10).

Не думаю, что автор в состоянии объяснить, что значит «бессистемность» в данном случае, поскольку понимает под «системой» то, как надо излагать знания научно. Поскольку само это словечко стало визитной карточной науки, то и оно и то, что под ним подразумевается, принадлежит исключительно ученым. Хотя означает оно в данном случае всего лишь определенный способ укладки знаний в собственном сознании. Ученые укладывают их системно…а что это значит? Наверное, так, как недоступно остальным, и точно не так, как они укладываются в обыденной жизни. Особенно!

Но в обыденной жизни знания эти складываются двумя способами: в образ мира и в мировоззрение. Может быть, у ученых это иначе? Не берусь судить, но думаю, что ученые тут попали в ловушку мышления исключительности. В действительности, ничего иного, кроме возможного для самой природы нашего сознания, им недоступно. Иными словами, знания у ученых укладываются точно так же, как и у обычных людей. Загадка, похоже, в чем-то ином…Я предполагаю, что она как раз в мифологичности научного мышления.

Вот как описывает тот же автор средневековый образ мира, который раскрывается через такой способ рассказывать о мире, который называется сейчас героическим эпосом, а когда-то был сказительством.

«Героический эпос был своеобразной и весьма архаичной формой художественного познания и отражения мира. В нем создавалась пространственная модель, которая формировалась и существовала как некая поэтическая абстракция. Тем не менее, она основывалась на практическом опыте и воплощала сложившиеся в обществе знания о мире и природе. Эпический образ мира соотносился с реальным пространством, но не был тождествен ему.<…>

Эпическое пространство, и квазиреальное, и населенное чудовищами, как оно предстает в наиболее развитых европейских эпических традициях – англо-саксонской, древнеисландской, старофранцузской, – последовательно осмысляется через ряд социальных категорий и потому существует только в контексте эпического социума. Пространственно-географическое восприятие охватывает незначительную часть ойкумены (обжитого мира – А.Ш.) – фактически лишь ту ее часть, в которой развертывается географическое действие, определенное сюжетом. Самые дальние обитатели мира: финны в англо-саксонском “Беовульфе”, сарацины в “Видсиде”, гунны в