Игорь Смирнов - Психодиахронологика: Психоистория русской литературы от романтизма до наших дней Страница 2

Для М. М. Бахтина фрейдизм был ошибкой врача (ср. сталинское недоверие к врачебному искусству):

Фрейдовский механизм, в своей первой формации, — метафорическое, драматизированное и лишь сдобренное научными терминами выражение возни врача с истериком, кончающейся практической победой врача <…> Сам язык предоставляет нам для высказывания внутренних переживаний только метафоры <…> Здесь позже всего могут восторжествовать объективные методы познания[6].

Для нас фрейдизм есть свидетельство пациента (т. е. Фрейда) о себе и себе психически подобных (ср. эпиграф). Фрейд был субъективно объективен.

Как выявляется психоисторическая основа литературного текста? Раз в нем манифестируется характер, захватывающий господствующее положение в культуре, исключающий другие психотипы, следовательно, психоистория в ее литературоведческом (культурологическом) приложении обязана сконцентрироваться на том, каким отношением автор текста связывает субъекта с объектом, — на форме утверждаемой в сочинении власти, на особенности проводимой в нем идеи обладания (или не-обладания). Для одного авторского характера субъект превращается в свою противоположность, когда он домогается объекта (таков романтизм), для другого — субъект аналогичен всем остальным в своей связи с объектом (таков реализм), для третьего — субъект не способен найти объект (таков символизм), для четвертого — субъектное предполагает негацию объектного (таков исторический авангард), для пятого (и это — тоталитарный характер сталинской и гитлеровской эпохи) — субъект отыскивает свой объект в процессе самоотрицания, для шестого — субъект и объект эквивалентны, что составляет логическое содержание нашей современности. Мы не старались подробно проследить историю изучения каждого из характеров, о которых заходит речь в нашей работе, но все же читатель сможет получить представление о некоторых идеях характерологии в их историческом развитии.

Многие части этой книги появились (начиная с 1979 г.) в виде отдельных статей, опубликованных в журналах («Wiener Slawistischer Almanach», «Russian Literature», «Russian Language Journal», «Studia russica budapestinensia», «Schreibheft») и в коллективных трудах («Chlebnikov 1885–1985», hrsg. von J. Holthusen, J. R. Döring-Smirnov, W. Roschmal, P. Stobbe, München 1986; «The Slavic Literatures and Modernism», ed. by N. A. Nilsson, Stockholm 1986; «Histoire de la littérature russe. Le XXe siècle**. La Révolution et les années vingt». Ouvrage dirigé par E. Etkind, G. Nivat, I. Serman, V. Strada, Paris 1988; «Ideology in Russian Literature», ed. by R. Freeborn and J. Grayson, London 1990; «Semantic Analysis of Literary Texts. To Honour Jan van der Eng on the Occasion of his 65th Birthday», ed. by E. De Haard, Th. Langerak, W. G. Weststeijn, Amsterdam e. a. 1990; «Modelle des literarischen Strukturwandels», hrsg. von M. Titzmann, Tübingen 1991).

Эта книга не была бы написана, если бы автор не пользовался поддержкой Иоганны Ренаты Деринг-Смирновой, переходившей в ненавязчивое соавторство. Когда мы думали о возможном читателе нашей работы, он представлялся нам в образе А. М. Пятигорского. Владимир Туровский трижды спас компьютерный набор книги от исчезновения: спасибо, Володя!

A. Романтизм, или кастрационный комплекс

«…das <…> Kastratenjahrhundert…»

I. «Тоска обманчивых желаний». Иррефлексивность в лирике Пушкина

1. О моделировании кастрационного комплекса

1.1.1. Понятие кастрационного комплекса прошло в своем развитии, начиная с трудов Фрейда, несколько этапов.

В статье «Über infantile Sexualtheorien» (1908) Фрейд обратил внимание на то, что дети игнорируют различие полов[7]. На этой эмпирической основе он сформулировал положение о том, что ребенок представляет себе penis как отделяемую часть тела. По ходу наблюдения ребенок обнаруживает, что penis не составляет общего достояния всех человеческих существ:

Der Penismangel wird als Ergebnis einer Kastration erfaßt und das Kind steht nun vor der Aufgabe, sich mit der Beziehung der Kastration zu seiner eigenen Person auseinanderzusetzen[8].

Свое дальнейшее подкрепление страх кастрации находит на Эдиповой фазе психогенеза, когда ребенок опасается быть наказанным за то, что покушается на место, занятое одним из его родителей.

1.1.2. Фрейд оставил без сколько-нибудь удовлетворительного ответа вопрос о том, почему, собственно, ребенок, открывая отсутствие/присутствие penis’a у противоположного пола, испытывает в обязательном порядке страх по поводу того, что он может лишиться/лишен этого органа. Учение Фрейда о кастрационном комплексе вывел из создавшегося таким путем затруднительного положения А. Штерке, увидевший в отторжении ребенка от материнской груди и в вызываемом у него этим событием чувстве неудовлетворенности причину того страха, которым впоследствии сопровождается детское представление об отделяемости penis’a:

…I <…> single out as the primitive castration the withdrawal of the mother’s nipple from the infant who is not fully satisfied. The fact that this may happen at each nursing and is a constant fact at the weaning accounts for the universal occurence of the castration complex[9].

Позднее, в разделе D1.I.1, мы будем подробно говорить о конце симбиоза. Пока же заметим, что отрыв от груди требует от ребенка быть самостоятельным, тогда как кастрационная тревога представляет собой, противоположным образом, страх ребенка не быть самим собой. Выведение кастрационного комплекса из постсимбиотических эмоций ребенка — явная натяжка.

Еще более странной выглядит идея Ф. Александера, который привязывал кастрационный страх к травме рождения:

Als die allerfrüheste affektive Grundlage der Kastrationserwartung könnte man die Geburt auffassen, welche den Verlust des mütterlichen Körpers darstellt, ferner den Verlust der Eihäute bedeutet[10].

Вопреки Ф. Александеру, не мать является частью новорожденного, но наоборот: ребенок парциален относительно материнского лона. Со своей стороны, носитель кастрационного страха боится потерять именно часть (собственного) тела.

1.1.3. Иначе, чем А. Штерке, но почти в то же время, что и он, попыталась усовершенствовать решение Фрейдом кастрационной проблемы К. Хорней в статье «Zur Genese des weiblichen Kastrationskomplexes» (1923). К. Хорней была обеспокоена субъективизмом фрейдовских соображений, который вырастал, по ее словам, из «мужского нарциссизма»[11]. Как хорошо известно, Фрейд приписал кастрационным фантазиям у мальчиков и девочек разные значения: если мальчик боится потерять penis, то девочка жаждет обладать мужским половым органом (Penisneid). Женщина тем самым помещается Фрейдом уже с младенчества в положение существа, обреченного имитировать мужчину и испытывать недостаточность не личную, но половую, общеженскую.

Смысл контртеории, выдвинутой К. Хорней, в следующем. Терпя крах в своих эдипальных претензиях, дети компенсируют неудачу, постигшую их в конкуренции с родителями одинакового с ними пола, за счет того, что идентифицируют себя с родителями противоположного пола. Так происходит вхождение ребенка в кастрационную фазу психической эволюции. Девочки и мальчики в равном порядке отвергают свои половые роли, чтобы отождествить себя, соответственно, с отцами и матерями. Penisneid не делает девочку качественно отличной от мальчика:

…die Kastrationsangst des männlichen Neurotikers <…> entspricht <…> genau dem Penisverlangen des weiblichen Neurotikers[12]

Можно понять протест К. Хорней против маскулинизированной точки зрения Фрейда[13]. Но трудно согласиться с главными позитивными высказываниями этой исследовательницы. Если мальчик хочет идентифицировать себя с матерью, он не должен был бы бояться утраты своей половой принадлежности. По меньшей мере в приложении к детям мужского пола теория К. Хорней несуразна, что делает и все это построение неубедительным. Источник кастрационного комплекса следует искать не там, где его думала найти К. Хорней.

1.1.4. Наиболее существенный вклад в теорию кастрационного комплекса после А. Штерке и К. Хорней внес Ж. Лакан. Фрейд не только не задался вопросом об источнике кастрационного страха, но и не объяснил, каким образом именно penis — задолго до того, как он обретает способность выполнять половую функцию, — делается более, чем просто эрогенной зоной, а именно: тем местом, где локализуется желание, где субъект обнаруживает себя в качестве стремящегося обладать объектом. Заполнить второй из этих пробелов и взялся Ж. Лакан[14]. С его точки зрения, изложенной в докладе «Subversion du sujet et dialectique du désir dans l’inconscient freudien» (1960)[15], мать («реальный Другой») являет для мальчика зеркало, в котором тот опознает себя и в котором одновременно видит недостачу penis’a. Поскольку всякое вожделение есть не что иное, как нацеленность на восполнение нехватки, постольку penis начинает быть значимым для ребенка не сам по себе, но символизируя «место желания» (Ж. Лакан предпочитает именовать penis в этой — символической — роли «фаллосом»), Кастрационный комплекс делает субъекта способным к символизации (т. е. к основной человеческой активности). В другой работе («La signification du phallus», 1958) Ж. Лакан писал: