Норбер Кастере - Моя жизнь под землей (воспоминания спелеолога) Страница 2

Кажется, нашу планету уже всю исходили и облетали, все моря избороздили и мало осталось неоткрытого на поверхности земли, но под землей еще очень много неисследованного, и можно попытаться открыть тайны неизвестного подземного мира, тайны "белых пятен", "неоткрытых земель".

Так или примерно так, вероятно, чувствовал я на одиннадцатом году жизни, и эти чувства направили меня к пещерам, в которых мне предстояло многие годы заниматься спелеологией. Впрочем, этого слова я тогда не знал, как и господин, Журден не подозревал, что говорит прозой.

Мало быть неосознанным, скажем, инстинктивным спелеологом, но, чтобы удовлетворить свою страсть, надо еще найти пещеры. Все это было мне дано, правда, довольно скупо, но, в общем, вполне достаточно, если учесть мой очень юный возраст и скромные запросы. Вблизи родного селения, в каких-нибудь нескольких сотнях метров от дома, где я родился, Гаронна бьется о скалистую стену, по карнизу которой проходит национальная дорога из Байонны в Перпиньян. В этом обрывистом берегу, сложенном известняками (calcaire nankin), известном геологам как Фронт Сен-Мартори, находится несколько небольших пещер, впрочем, довольно труднодоступных, расположенных на различной высоте в вертикальной стене.

Этот подземный микромир с зияющими отверстиями входов, через которые проникает воздух для коршунов и сов, с узкими каменистыми проходами, которые посещают куницы и лисы, стал полем моей деятельности и исследований. Вот где был мой таинственный сад, недоступное убежище, куда можно было спрятаться и где никто не мог оторвать меня от мыслей и мечтаний, которым я предавался каждый раз, когда в одиночестве забирался в глубь подземных лабиринтов.

В строгой тайне я начал исследование гротов Эскалера, которым давал достойные названия: пещера Сов, пещера Смоковницы, пещера Ящериц и даже пропасть Можжевельника. Исследование наклонных ходов, куда я пробирался ползком с настойчивостью одержимого, сильно волновало меня, может быть, слишком сильно для моего юного возраста. Во время этих ползании я учился ориентироваться, владеть собой и заставлял себя делать такие запутанные переходы, о которых накануне еще не смел и мечтать. Каждая крупица нового давала мне пьянящее ощущение первооткрывателя неизвестной области, куда я проникал и которую пытался понять. Конечно, я отчаянно рисковал, но все же принимал кое-какие предосторожности. Так, я никогда не забывал, прежде чем вползти в какой-нибудь новый ход, пошуметь как можно громче и прокричать угрозы и оскорбления по адресу лис, каменных куниц и барсуков, чтобы обратить их в бегство и избежать встречи с ними. Летучих мышей я не боялся и всегда считал их друзьями, оказывавшими мне в темных подземельях честь своим обществом.

Исследователю приходится бороться с трудностями на пути к победе, но я к этому привык, а удовлетворение и восторг, приходящие вслед за преодолением препятствий, вознаграждали с лихвой.

У меня были две неотступные заботы. Первая и главная — освещение. Я пользовался свечами, которые, по счастью, мог тайком заимствовать из кладовки. В те времена в Сен-Мартори еще не было электрического освещения, и у нас в семье была большая керосиновая лампа и, кроме того, множество различных подсвечников для освещения коридоров и многочисленных комнат нашего большого дома. Тайное добывание свечей, которые в пещерах сгорали очень быстро из-за потоков воздуха, вызывало у меня сильные угрызения совести, но я стоял перед дилеммой — открыть мои подземные похождения домашним, которые могли не одобрить их и даже не разрешить, или же продолжать сжигать свечи "с обоих концов", то есть дома и в пещерах Эскалера.

Вторая проблема была, пожалуй, еще труднее. В глинистых проходах, где я ползал целыми днями, очень пачкалась одежда, во всяком случае, достаточно для того, чтобы выдать меня с головой и открыть мое любимое времяпрепровождение.

Что касается обуви (в то время я носил эспадрильи — что-то в роде сандалий), то проблема была решена довольно просто. Как мусульманин, входящий в мечеть, я всегда разувался перед входом в мои пещеры, оставлял обувь и носки снаружи и шел дальше босиком, что меня нисколько не смущало, так как я давно привык к такого рода передвижению. С одеждой тоже нашелся неплохой выход или, во всяком случае, как мне казалось, действенный: я выворачивал куртку и брюки наизнанку, а выходя из пещеры, проделывал то же самое в обратном порядке и приходил домой с чистой совестью и внешне почти в приличном виде, тогда как лепешки глины, которыми я был весь облеплен, продолжали досыхать на мне.

Против ожидания дома недолго оставались в неведении относительно моих хитростей и предосторожностей, но у меня были золотые родители, очень "сознательные", как теперь говорят.

Вскоре мне пришлось признаться, что я "хожу гулять" в пещеры Эскалера, не вдаваясь, однако, в излишние подробности о всех неосмотрительных поступках и глупостях, которые я там вытворял.

Например, однажды я решил спуститься в естественный колодец, вход в который находился на плато Эскалер, возвышающемся над дорогой и Гаронной, очень близко от обрыва. Зияющее отверстие этого колодца производило сильное впечатление, и только любопытство и непреодолимое влечение заставили меня отважиться на столь рискованное предприятие. Мое убогое и совершенно недостаточное снаряжение состояло из свечей, которыми я всегда пользовался, и слишком тонкой веревки сомнительной прочности. Но в одиннадцать лет человек весит не много и склонен упрощать все проблемы. Меня занимал и беспокоил только сложный узел, которым я привязал веревку к стволу можжевельника (тоже довольно тонкому), растущего на краю обрыва у самого входа. Именно в его честь я назвал колодец пропастью Можжевельника.

Прежде чем перейти к описанию самого спуска, позвольте сказать несколько слов читателю, особенно молодым людям шестнадцати — восемнадцати лет, уже знающим, что такое спелеология, и, может быть, даже принимавшим участие в подземной экспедиции и видевшим, как исследуют пещеры и колодцы. Этим молодым людям мой рассказ может показаться смешным, ничего не значащим и очень ребячливым. Но прошу их не забывать, что я был в детском возрасте в буквальном смысле, ведь речь идет об одиннадцатилетнем ребенке.

Итак, спускаюсь на простой веревке в узкую вертикальную трубу, и дневной свет быстро меркнет. Я очень люблю лазать по деревьям и поэтому мало страшусь затеянного мной предприятия, но мне становится страшно при виде того, как уменьшается маленький кусочек голубого неба над головой, от которого я не отрываю глаз, спускаясь короткими перехватами все глубже во мрак и холод. На глубине нескольких метров мои ноги упираются в выступ, за ним колодец изгибается и идет дальше хоть и под значительным углом наклона, но все же не вертикально. Пользуясь этим, достаю из кармана спички и зажигаю свечу, не выпуская веревки, за которую крепко держусь одной рукой.

Неровный свет, слабо освещающий наклонный туннель, внезапно придает моему приключению особый смысл и цену. Мне предстоит открыть: что же находится в этой черной бездне, которая одновременно пугает и притягивает? Теперь, больше чем через пятьдесят лет, я могу сказать, что в этом колодце, где трепещущий ребенок цеплялся за веревку, шла борьба, ставкой которой было будущее. Я испытывал сильнейшее искушение подняться, вылезти из черной дыры и вернуться к небу, свету, солнцу, но все же, к счастью, мне удалось, хоть и не без колебаний, подчиниться более благородному внутреннему голосу и откликнуться всем своим существом на зов молчания, одиночества и подступающего ко мне мрака.

Предельно четко и ярко выразил это Альфред де Виньи,[1] сказав, что иногда "великая жизнь — мечта юности, осуществленная в зрелом возрасте". Со всей возможной скромностью, но в то же время с полной убежденностью я должен сказать, что весь мой дальнейший жизненный путь зависел и был лишь продолжением и углублением одного поступка, одного детского решения.

Итак, крепко уцепившись обеими руками за веревку, с зажженной свечой в зубах я продолжаю спускаться теперь уже в непроглядной темноте. Ударяясь то правым, то левым боком, осторожно нащупывая путь, молча, упрямо скольжу вниз, а свеча мне мешает, не дает дышать, ослепляет. Внезапно колодец становится вертикальным, и у меня под ногами оказывается полнейшая пустота. Я смотрю вниз. О, изумление! Вместо непроницаемого мрака различаю странный, таинственный свет — дневной свет! Это, казалось бы, удивительное явление имело вполне естественную причину и объяснялось (позднее я в этом убедился) тем, что нижний выход пропасти Можжевельника вел под своды маленького грота в низу обрыва, куда проникал дневной свет.

У меня не хватило храбрости продолжить спуск до нижней пещеры, и хорошо, что я отказался от этой затеи, поскольку (в чем я тоже убедился позднее) моя веревка была слишком коротка для такого предприятия.