Коллектив авторов - Теории всего на свете Страница 22

Что-то удерживает группу людей в рамках определенного поведения. В начале 1970‑х годов Эдвард Уилсон и Ричард Докинз заметили, что обмен идеями в культуре обладает теми же свойствами, что и обмен генами внутри вида – он происходит активно внутри группы и ограниченно между группами. Докинз предположил существование единицы культуры, получившей название «мем», хотя и указал недостатки этой гипотезы. В норме генетический материал точно воспроизводится, а мутации составляют исключения. В культуре все наоборот: события запоминаются и излагаются с ошибками, цитаты искажаются, даже шутки («чистые мемы») приобретают отличия в зависимости от рассказчика. Сопоставление гена с мемом в течение целого поколения оставалось интересной, но бесплодной идеей.

Дэн Спербер, на мой взгляд, решил эту проблему. В небольшой книге 1996 года, скромно озаглавленной «Объясняя культуру», он сформулировал теорию культуры как следствия эпидемического распространения идей. Согласно этой модели, мема или другой единицы культуры не существует. Вместо этого происходит живой беспорядочный обмен мнениями. Все разнообразие культурной коммуникации может быть сведено к одному из двух типов: индивидуальное представление становится достоянием общества или общественное представление воспринимается индивидуумом. Согласно Сперберу, «культура – это осадок познания и общения в человеческой популяции».

Два основных положения Спербера – экспорт и импорт идей – представляют культуру не как пространство, населенное людьми, а как тонкую сеть, очертания которой позволяют нам узнать, каким образом поведение индивидуумов создает прочные, долговременные модели. Одни общественные представления последовательно воспринимаются, выражаются и вновь воспринимаются – стихи Матушки Гусыни[29], шотландская клетка сохраняются столетиями. Другие с годами превращаются из всеобщих в маргинальные – булыжник в подарочной упаковке в качестве домашнего питомца, «Песня пинаколады»[30]. Третьи существуют только в виде субкультуры – косплей[31], театрализованное воспроизведение событий Гражданской войны в США. (В действительности, субкультура – это сеть людей, связанная с определенными представлениями, которые по большей части безразличны для культуры в целом.)

Согласно модели Спербера, культура лучше поддается анализу как перекрывающаяся сеть взаимодействий, а не в качестве вместилища какого-либо содержимого. Исходя из этого, мы можем узнать в подробностях, какие индивидуальные идеи стали достоянием общественности и где это произошло, а также когда и каким образом общественные идеи овладели индивидуальным сознанием.

Например, вместо того чтобы спорить, является ли еще сонет существенной частью западной культуры, Спербер предлагает спросить: «Какие люди имеют представления о конкретном сонете или о сонете как форме поэзии? Как часто они выражают эти представления? Как часто другие люди эти представления запоминают?» Выяснение этих вопросов позволит судить о том, насколько широко распространены, подробны и согласованны представления о сонете. Культурная приверженность сонетам, компьютерным играм, идее американской исключительности и теории относительности могут быть изучены одним и тем же способом. Вот почему идея Сперберга так продуктивна: культура представляет собой огромную нерегулярную воспроизводящуюся сеть: идеи превращаются в образы, которые, в свою очередь, превращаются в другие, близкие по содержанию идеи. Спербер также дает возможность понять, почему общественные представления так устойчивы. Когда я напеваю «Кэмптонские скачки»[32] моему сыну, он усваивает свою собственную (слегка отличающуюся) версию. Однако, научившись читать ноты, он получает доступ к гораздо большему объему подобных представлений. Бетховен означает для него не только возможность напевать «К Элизе» – посредством набора символов (которые сами по себе представляют ментальные образы) общественные представления о Бетховене сохраняются столетиями.

Идея Спербера также предполагает, что расширенный доступ к общественным представлениям увеличивает диапазон развития культуры в целом. Некоторые идеи становятся достоянием самой широкой аудитории в истории человечества, как в численном, так и в процентном выражении. (Представьте, например, сколько людей способно теперь понять фразу «Убить двух свиней одной птицей»[33].) Это и есть заключенная в Интернете глобальная возможность культурного копирования, о которой эволюционной теоретик Марк Пэйгл сетует, что Интернет способствует «безграничному идиотизму».

В то же время представителям субкультур никогда еще не предоставлялась возможность так легко найти друг друга и с минимальными затратами создать собственные долгоживущие и доступные обычным людям общественные представления. Протесты в Египте 25 января 2011 года отменили официальный День национальной полиции – это стало возможным только потому, что диссиденты смогли создать альтернативные общественные представления, сравнимые по масштабу с государственными.

Подлинный редукционизм – истолкование множества фактов с помощью ограниченного числа причин – редкость в социальных науках, но Спербер нашел способ превращения существенных и запутанных проблем культуры в ряд поддающихся решению исследовательских программ. Большую часть «осадка познания и общения» еще предстоит изучить, но я не знаю другой идеи в современных социальных науках, обладающей сопоставимой способностью объяснять.

Почему человеческому разуму можно дать элегантное объяснение, даже если его не существует

Николас Хамфри

Почетный профессор Лондонской школы экономики; автор книги Soul Dust: The Magic of Consciousness («Сознание. Пыльца души». М., Карьера Пресс, 2014)

Прочитав в 1859 году «Происхождение видов», Эразм Дарвин написал своему брату Чарлзу: «Доказательство настолько совершенно удовлетворительно для меня a priori[34], что если факты не будут ему соответствовать, то тем хуже для фактов». Некоторые факты – такие как подсчет возраста Земли, сделанный Кельвином, – выглядели в то время труднопреодолимыми для Дарвина. Но теория естественного отбора представлялась слишком красивой, чтобы оказаться ложной. Брат Дарвина был уверен, что неудобные факты неизбежно подвергнутся переоценке. Так оно и вышло.

Но так получается не всегда. Элегантность может ввести в заблуждение. Рассмотрим простой математический пример. Какому правилу подчиняется последовательность 2; 4; 6; 8? Существует несколько возможных ответов. Простейшее правило таково: возьмите предыдущее число x и вычислите величину x + 2. Но в равной степени верным для этого ряда чисел будет и более сложное правило: возьмите предыдущее число x и вычислите величину −1/44x³ + 3/11x² + 34/11.

Для последовательности, представленной в данном виде, первое правило, очевидно, более элегантно. И если кто-либо, назовем ее Трейси, станет утверждать, что раз оба правила одинаково хорошо работают, то она лично предпочитает второе, мы наверняка сочтем, что она нарочно нам противоречит и не ценит элегантности. (Трейси Эмин[35], не Микеланджело.)

Но представим себе, что Трейси говорит: «Уверена, что если мы заглянем дальше, то увидим, что я была права». И предположим, сделав это, мы, к нашему удивлению, обнаружим, что следующее число последовательности не 10, а 8,91, а за ним – не 12, а 8,67. Оказывается, мы исследуем последовательность 2; 4; 6; 8; 8,91; 8,67. Таким образом, правило, которое раньше казалось наилучшим, теперь вообще не соответствует имеющимся данным. Тем не менее – сюрприз! – второе правило все еще прекрасно работает. В этом случае мы вынуждены будем признать, что анти-элегантность Трейси одержала победу.

Как часто реальный мир дразнит нас, представляясь проще, чем он есть на самом деле? Известный пример – теория Френсиса Крика 1957 года о том, как ДНК передает информацию для синтеза белка посредством «кода без запятой». Сам Крик признавался спустя много лет: «Естественно, [мы] были воодушевлены идеей кода без запятой. Она казалась очень привлекательной, почти элегантной. Нас завораживали магические числа 4 (4 основания) и 3 (триплетный код) и из них получалось магическое число 20 (количество аминокислот)»[36]. Но, увы, эта красивая теория не согласовывалась с экспериментальными данными. Правда в конечном счете оказалась менее элегантной.

Конечно, я не предполагаю, что природа сознательно дразнила Крика. Как сказал Эйнштейн, «Бог изощрен, но не злонамерен». В данном случае то, что наиболее элегантное объяснение оказалось ложным, – просто невезение. И, учитывая, что такое случается редко, возможно, мы в целом можем рассчитывать, что правда и красота сопутствуют друг другу (как, несомненно, докажут другие ответы на этот вопрос Edge).