Коллектив авторов - Новые идеи в философии. Сборник номер 1 Страница 24

8. При констатировании находимого нами физического мы легко впадаем в разные ошибки или «иллюзии». Прямую палку, опущенную в воду в косом положении, мы видим переломленной, и человек неопытный мог бы подумать, что и для осязания она окажется такой же. Мнимое изображение в вогнутом зеркале кажется нам осязаемым. Ярко освещенному предмету мы приписываем белый цвет и бываем изумлены, когда мы находим, что тот же предмет при умеренном освещении оказывается черного цвета. Древесный ствол в темноте напоминает нам фигуру человека, и нам кажется, что мы видим пред собой этого человека. Все такие «иллюзии» основаны на том, что мы не знаем условий, при которых найдено было то или другое интеллектуальное переживание, или не принимаем их во внимание, или предполагаем не существующие, а другие условия. Наша фантазия дополняет также частично то, что мы находим в наиболее привычной для нее форме и тем самым часто искажает его. Итак, к противоположению в обыденном мышлении иллюзии и действительности, явлению и вещи, приводит то, что смешиваются интеллектуальные переживания при особых условиях с таковыми при условиях вполне определенных. Это противоположение явления и вещи, раз развившись в неточном обыденном мышлении, проникает и в мышление философское, которое и освобождается от этого воззрения с большим трудом. Непознаваемая «вещь в себе», стоящая позади явлений, есть несомненная родная сестра обыденной вещи, потерявшая последние остатки своего значения!20После того как отрицанием границы U все содержание нашего Я получило характер иллюзорный, какое еще непознаваемое может быть для нас по ту сторону границы, которую наше Я никогда переступить не может? Что это, как не возвращение к обыденному мышлению, которое позади «обманчивого» явления всегда находило еще какую-то основную сущность?

Когда мы рассматриваем элементы – красное, зеленое, теплое, холодное и т. д., как бы они ни назывались, и которые в их зависимостях от находимого вне U суть физические элементы, а в их зависимостях от находимого внутри U – психические, но несомненно в обоих случаях непосредственно данные и тождественные элементы, то при таком простом положении дела вопрос об иллюзии и действительности теряет свой смысл. Мы имеем тогда пред собой одновременно и вместе элементы реального мира и элементы нашего Я. Интересовать нас может еще только одно, это – функциональная зависимость (в математическом смысле) этих элементов друг от друга. Эту связь элементов можно продолжать называть вещью. Но эта вещь не есть уже непознаваемая вещь. С каждым новым наблюдением, с каждым новым естественнонаучным принципом познание этой вещи делает успешные шаги вперед. Когда мы объективно рассматриваем наше (тесное) Я, то и оно оказывается функциональной связью элементов. Только форма этой связи здесь несколько иная, чем та, которую мы привыкли находить в области «физической». Вспомним, например, различные отношения «представлений» к элементам первой области, ассоциативную связь этих «представлений» и т. д. В неизвестном, непознаваемом нечто, находящемся позади этих элементов, мы не находим нужды, и это нечто нимало не содействует лучшему пониманию. Правда, позади Я стоит нечто, почти еще неисследованное – именно наше тело. Но с каждым новым физиологическим и психологическим наблюдением это Я становится нам более знакомым. Интроспективная и экспериментальная психология, анатомия мозга и психопатология, которым мы обязаны уже столь ценными открытиями, мощно работают здесь, идя навстречу физике (в самом широком смысле), чтобы, дополняя друг друга, привести к более глубокому познанию мира. Можно надеяться, что все разумные вопросы с течением времени все более и более приблизятся к своему разрешению21.

9. Когда мы исследуем взаимную зависимость между сменяющимися представлениями, мы делаем это в надежде понять психические процессы, наши собственные переживания и действия. Но тот, кто в конце своего исследования полагает нужным снова признать позади этих переживаний и действий – наблюдающего и действующего субъекта, тот не замечает, что он мог бы не затруднять себя вовсе исследованием, ибо он снова вернулся к своему исходному пункту. Такое положение живо напоминает историю с сельским хозяином, который, после того как ему объяснили устройство и работу паровых машин на одной фабрике, в конце концов спросил, где же лошади, которые приводят машины в движение? В том именно и была важнейшая заслуга Гербарта, что он изучал представления как нечто самодовлеющее (an siсh). Правда, он снова запутал себе всю психологию своим допущением простоты души. Только в самое последнее время начинают примиряться с «психологией без души».

10. Распространение анализа наших переживаний вплоть до «элементов», дальше которых покуда мы идти не можем22, представляет для нас глав ным образом ту выгодную сторону, что обе проблемы – проблема «непознаваемой» вещи и проблема в такой же мере «неподдающегося исследованию» Я – получают свою наиболее простую, наиболее прозрачную форму и благодаря этому могут быть легко распознаны, как проблемы мнимые. После того как совершенно исключается то, исследование чего не имеет вообще никакого смысла, тем с большей ясностью выступает то, что действительно может быть исследовано науками специальными, – многообразная, всесторонняя взаимная зависимость элементов между собой. Группы таких элементов можно продолжать называть вещами (телами). Но оказывается, что изолированная вещь, строго говоря, не существует. Только преимущественное внимание к зависимостям, более сильным и более бросающимся глаза, и невнимание к менее заметным и более слабым зависимостям дают нам возможность при первом предварительном исследовании создавать фикцию изолированных вещей. На такого же характера различении зависимостей основано противоположение мира и нашего Я. Изолированного Я нет точно так же, как нет изолированной вещи. Вещь и Я суть временные фикции одинакового рода.

11. Наша точка зрения не дает философу ничего или дает очень мало. В ее задачу не входит разрешать одну или семь, или девять мировых загадок. Она ведет только к устранению ложных, мешающих естествоиспытателю, проблем и остальное предоставляет позитивному исследованию. Мы даем прежде всего только отрицательный регулятив естественнонаучному исследованию, о котором философу вовсе нет надобности заботиться, – я имею в виду философа, который знает или, по крайней мере, думает, что знает, уже верные основы мировоззрения. Но если автору желательно, чтобы изложенные в настоящей книге взгляды оценивались прежде всего с точки зрения естественнонаучной, то это не значит, конечно, что они не нуждаются в критике со стороны философа, в том, чтобы он тоже преобразовал их согласно своим потребностям или совсем осудил их. Для естествоиспытателя однако представляет совсем второстепенный интерес вопрос о том, соответствуют ли или нет его представления той или иной философской системе, раз только он с пользой может применять их как исходный пункт своего исследования. Дело в том, что способы мышления и работы естествоиспытателя и философа весьма между собой различны. Не будучи столь счастливым, чтобы обладать, подобно философу, непоколебимыми принципами, он привык и самым надежным, наилучше обоснованным взглядам и принципам приписывать лишь временный характер и полагать, что они могут быть изменены под влиянием нового опыта. И в действительности величайшие успехи науки, величайшие открытия оказались возможными только благодаря такому отношению к науке со стороны естествоиспытателей.

12. И естествоиспытателю наши рассуждения могут показать только идеал, приблизительное и постепен ное осуществление которого должно быть предоставлено науке будущего. Установление прямой зависимости элементов друг от друга есть столь сложная задача, что она не может быть разрешена сразу, а только шаг за шагом. Было гораздо легче сначала установить лишь приблизительно и в грубых очертаниях взаимную зависимость целых комплексов элементов (тел), причем в сильной степени зависело от случайности, от практической потребности, от прежних определений, какие элементы казались более важными, на каких сосредоточивалось внимание и какие оставались без внимания. Каждый отдельный исследователь со всей своей работой составляет лишь одно из звеньев в длинной цепи развития, должен исходить из несовершенных, добытых его предшественниками познаний и может только эти последние дополнять и исправлять применительно к своему идеалу. С благодарностью пользуясь для собственных своих работ помощью и указаниями, которые он находит в работах своих предшественников, он часто незаметно прибавляет к собственным своим ошибкам ошибки и заблуждения своих предшественников и современников. Возвращение к совершенно наивной точке зрения, будь оно возможно, представляло бы для человека, который сумел бы обеспечить себе полную свободу от взглядов современников, рядом с выгодой свободы от предвзятых взглядов, и невыгодную сторону этой свободы – полное смятение перед сложностью задачи и невозможность начать исследование. Таким образом, если мы в настоящее время возвращаемся как будто к примитивной точки зрения, чтобы начать исследование сызнова и повести его лучшими путями, то это наивность искусственная, не отказывающаяся от выгод, составляющих плод длинного пути развития, а, напротив того, поль зующаяся взглядами, предполагающими довольно высокую ступень физического, физиологического и психологического мышления. Только на такой ступени мыслимо разложение на «элементы». Дело идет о возвращении к исходным пунктам исследования с более глубоким и богатым воззрением, составляющим плод именно этого предшествующего исследования.