Коллектив авторов - Новые идеи в философии. Сборник номер 14 Страница 27

При таком великолепном взгляде на действительность, при таком тонком понимании «исторических ценностей» неприемлемость всякой догматической морали становится очевидной, и эта мораль оказывается поколебленной до основания и разрушена. Все абсурдные идеи, которые в ней заключены, или к которым она должна привести, если додумывать ее последовательно до конца, вся внутренняя ложь и неправдоподобность – все это одним мощным ударом обнаружено воочию. «Обезличивание» догматизма, полная «неестественность» его мнимой «естественной закономерности» вполне распознаются этим проникновенным взглядом; его «альтруизм» очень удачно бичуется, как «самая лживая форма эгоизма», как «окольный путь к нему же». О его понятии «всеобщей любви к человечеству» правильно говорится: «Этим понятием, до настоящего времени, лучше всего оперировали, чтобы лгать и лицемерить»28. Весь антураж всеобщего благоденствия и общей пользы провозглашается принципом, абсолютно неприемлемым. Все это не что иное, как «глупая»… «болтовня»… – «Оценивать значение человека по той пользе или тому вреду, которые он приносит людям». Во-первых, нет ни одного принудительно-необходимого основания для того, чтобы сделать обязательным для единичной личности этот будто бы общий принцип, потому что он всегда остается определенным субъективно. «Вот путь к счастью», с этим восклицанием каждый бросается к нам с готовым рецептом в руках. «Но какое нам дело до счастья? спрашиваем мы в полном изумлении». Во-вторых, наш «принцип» сам себя разрушает своими совершенно абсурдными выводами. «Значение какого-нибудь действия оценивается по его последствиям, говорят утилитаристы… Но известны ли эти последствия? Может быть, на пять шагов вперед… Утилитаристы наивны… В конце концов, нам нужно еще знать, что полезно; и здесь взгляд их не проникает далее пяти шагов».

Действительно, большая «наивность» со стороны этического догматизма оценивать какое-нибудь действие в зависимости от значения, которое оно имеет для «общего блага»; это – не меньшая, если не большая еще «наивность», чем та, которую обнаруживает тот же этический догматизм, когда он хочет коллективистически нивелировать и уравнивать действия всех индивидов. В первом случае упускается из виду, что в каждый момент положение личности совершенно индивидуально, и что это индивидуальное положение не может обусловливать одно и то же содержание для одного действия и для другого. Во втором случае догматизму совершенно неясно, какой абсурд он провозглашает своей проповедью «общего блага». Это тогда только могло бы быть выполнено, если бы было возможно обозреть последствия этого действия до бесконечности, потому что всеобщая причинная связь представляет собой бесконечный ряд, как в данный момент в ширину, так и в бесконечно-далеком времени в глубину. Только этот обзор бесконечно-длинного причинного ряда и только проникновение в бесконечную глубину отдельных причинных явлений могло бы дать действующей личности ручательство в том, что ее действия действительно служат ко «всеобщему благу», или, что оно не «вредит» обществу, несмотря на противоположные намерения действующей личности. Очевидно, следовательно, что требование такого предвидения просто абсурдно, ибо оно совершенно неосуществимо. И, если кто этого требует, то его взгляд не проникает далее «пяти шагов вперед».

Нам становится понятным, почему старый идеал упраздняется и должен уступить место новому, почему необходима переоценка всех ценностей. Старый идеал, как его, по крайней мере, представляет себе новая точка зрения, обнаружил полную свою несостоятельность и абсурдность, и природа, которая придавала ему какую-то видимость правильности, не была истинной природой, а сама была только видимостью, только «извращением смысла» природы. Истинная же действительность и истинная природа, разрушающие старый идеал как нечто «неестественное», требуют вместе с тем нового «естественного» идеала. Однократность и единственность индивида, какими их обнаруживает истинная природа, противоречит «общему уровню жизни» и ничего о нем не знает; именно поэтому она отворачивается от старого идеала «уравнивания» и «опосредствования» «альтруистов-фантазеров» и «утилитаристического хлама», требующих сострадательного приведения к одному общему знаменателю. Но отсюда вытекает, вместе с тем, необходимость примирения ценностей с природой. Все «старое направление в учении о ценностях основывалось на оклеветании жизни», несмотря на всю свою догматическую оценку жизни, или даже благодаря именно ей. Новое же направление стремится к «оправданию жизни». Оно давно уже рассмотрело, что сострадание есть нечто «чуждое» природе и жизни. «Там, где индивид ищет ценности в службе другим, можно с уверенностью сделать отсюда вывод об унижении и вырождении». Беспощадное утверждение индивида оказалось самым главным действующим фактором жизни. Тем самым была дана естественная тенденция нового идеала. С уразумением однократности всякого бытия и жизни новому учению удалось счастливо преодолеть «опосредствующие» теории морали, и в единственности действительно индивидуального оно само усмотрело чрезвычайную ценность, Этим ему удалось сформулировать и определить свой новый идеал, по крайней мере, в общем и целом. «Сохранение своеобразия и стремление к нему» без ослабляющих и мелочных соображений – вот чему нас учат природа и жизнь. Только это мы должны вычитать из природы, только это истолковывать, если мы хотим, чтобы «интерпретация» находилась в полном соответствии с «текстом».

Но необходимо еще несколько точнее сформулировать идеал. Энергично защищать его во всех своеобразных его чертах может только сильный, могучий, только он, который не только «реагирует», как это делает расслабленный человек настоящего времени, развращенный господствующими догматическими теориями морали, а поистине «действует», влияет и действует в напряжении всех сил. «Я учу утверждению всего, что усиливает, что накопляет энергию, что оправдывает чувство силы»… что «противодействует» «упразднению личности», «обезличению» действующего существа, что разрывает «социальные цепи». «Мы инстинктивно стремимся к жизни, более богатой потенциальными силами – с «действиями личности», а не «эпидермальными действиями», каких хочет «универсальный утилитаризм», к жизни, приводящей к «возвышению типа человек» при помощи «воли к власти».

Утилитаризм же видит во всей и всякой морали «отсутствие всякого эгоизма», «самоотречение» индивида в виду «всеобщего блага», одним словом, «утилитаристические фантазии». Эта мораль в действительности поколеблена до основания. Если бы вместе с ней была бы поколеблена сама сущность этики вообще, как это полагает представитель новой точки зрения, он мог бы по праву сказать: «всякая добродетель склоняется к глупости, всякая глупость – к добродетели». «Аморалист» был бы логически совершенно прав. Не было бы на деле никакой другой точки зрения, кроме той, которая стоит «по ту сторону добра и зла». И если бы на самом деле было достаточно правильной интерпретации природы, чтобы получить норму для оценки человека, и если бы такая, выведенная из интерпретации природы, норма действительно была возможна, то ничего другого не оставалось бы, как признать: «Я оцениваю человека по силе и многообразию его воли… Я оцениваю силу воли по тому, сколько человек умеет выдержать страданий, мучения и извлечь из них пользу для себя; я вовсе не ставлю в упрек бытию его злой характер, а, напротив, высказываю надежду, что оно станет еще злее и больнее, чем раньше».

Превращение всяких внешних препятствий в полезные для личности, таков был бы на самом деле единственный «идеал», такова была бы единственная «задача», которые мы могли бы вывести как интерпретацию природы и жизни, если бы – о чем мы здесь пока говорить не будем – какая бы то ни была интерпретация природы и жизни, интерпретация даже абсолютно правильная, могла бы дать нам идеал, поставить перед нами задачу, дать нам норму поведения. Природа, как таковая, совершенно не знает ни добра, ни зла, стоит «по ту сторону добра и зла»: она сама «аморалистична» и может научить только безграничному утверждению индивида, беспощадному антиморальному индивидуализму. Будет ли это идеалом, нормой, этого мы здесь решать еще не будем.

К такому неограниченному утверждению стремится и новая точка зрения, она сама есть этот беспощадный индивидуализм. «Свободный человек есть воин»… «Смерть слабому!», восклицает она. Подобно тому, как «хищные птицы со спокойной совестью пожирают слабых овечек», так сильный, «стоя по ту сторону добра и зла», должен «приносить в жертву» слабого собственной своей власти.

Таким представляется «возвращенный к природе» идеал сильного. Конечно, благородная воля весьма сильно смягчает эту чисто-естественную жестокость, и идеал силы получает совершенно неопределенное, неясное освещение. «Слепая уступка аффекту, безразлично, сострадательному или враждебному, является причиной величайшего зла. Величие характера заключается не в отсутствие таких аффектов – напротив: мы обладаем ими в величайшей степени, – но мы налагаем узду на них.. да и то без всякого наслаждения этим подавлением, а только потому…».