Начала философии - Марк Сергеевич Попов Страница 3

из этого рассуждения можно вывести следующую форму вопросов: вопрошающий не осведомлен об А, где А — это информация о мире. Эта форма содержит в себе то положение дел, что является референтом вопросительных определений. Несоответствие этому положению дел ведет к бессмысленности определения с точки зрения смысла языка: если вопрошающий все же осведомлен о том, о чем вопрошает — мы имеем дело с ложью, противоречием содержанию указанной формы вопросительных определений; если бессмысленно то, о чем вопрошают — т. е. это нечто не является информацией о мире — это также не согласуется с формой.

Эту форму можно выразить и таким образом: вопрошающий не знает А. Но справедливость такого сведе́ния будет пояснена только позднее.

Смысл побудительных предложений

Соблюдая ту же схему мысли мы можем сказать и о смысле побудительных предложений. Итак, начав от обратного, аналогично есть несколько случаев, когда побуждение бессмысленно. Представим, что я прошу помочь мне, так-то при этом и не желая посторонней помощи. В недоумение приходят все те, кто ринулся мне на помощь, когда я говорю им, что вообще-то не нуждаюсь в помощи. Т. е. несомненно, что осмысленность побуждения нуждается в факторе потребности побуждающего в том, к чему он побуждает. Далее, еще одним условием бессмысленности побуждения предстает удовлетворенная потребность в том, к чему побуждается. Примером этого может быть ситуация, когда я побуждаю сделать то, что уже сделано и исчерпывает мою потребность. Это наводит нас на форму побудительных определений, которую можно представить так: побуждающий имеет потребность в А. Нежелание того, к чему побуждается — ложь в рамках этой формы, ведь в ней утверждается наличие потребности к предмету побуждения, а удовлетворенность потребности является ложью здесь потому, что форма своим содержанием как бы подразумевает неудовлетворённость.

Раздел второй

О знании

Глава пятая

Определение знания

Достижение нашей цели в качестве определения знания требует анализа употребления этого термина. Предположим некое событие А, которое в действительности произошло и иное событие B, которого не было. Также в рамках нашего мысленного эксперимента присутствует некто, кто осведомлен обо всех этих событиях. Этот некто решает рассказать о них другим агентам, и в обоих случаях начинает повествование со слов: «А ты знал, что…?». Один из агентов, кому было рассказано о событии B, осведомлен о настоящем положении дел, в силу чего он способен опровергнуть заявления рассказчика. Итак, в отношении кого из действующих лиц можно сказать, что он нечто знает: рассказчика с его сведением о лжи или агента, имеющего сведение об истинном положении дел? Правильное рассуждение приведет к нам выводу о наличии знания у того агента, который осведомлен об истине. По итогу на данном примере из обыденности мы обнаруживаем, что знание — это сведение об истине.

Но чем же в свою очередь является сведение? Ничем иным как опытом в самом общем значении этого слова. Однако мы можем заметить, что опыт как явление сам по себе различен в отношении категорий истины и лжи, т. е. не всякий опыт содержит в себе истину. Постольку же мы различаем и сведения как истинные или ложные. Теперь мы имеем возможность дополнить выдвинутое ранее определение. В конечном счете знание — это опыт истины.

Глава шестая

Вера и знание

Исходя из сути этих двух понятий, мы можем разграничить их друг от друга. Итак, говоря о вере, мы имеем ввиду не основанные на опыте убеждения. Например, вера в успешное будущее. Ясно, что опыта будущего нет в настоящем моменте, а постольку нет и знания о будущем. Всякий же прогноз не может считаться знанием по той же причине: все же необходимо столкнуться с прогнозируемым явлением, т. е. получить опыт этого явления, чтобы получить и знание о нем. То есть прогноз до момента его верификации опытом1 не является знанием. Кроме того, вера не ограничена осмысленными определениями — мы можем наблюдать явления веры в отношении существ, статус которых утверждается как недоступный опыту. Очевидно, опираясь на сказанное мною ранее, что определения, референт которых якобы есть, но недоступен опыту, в силу этого своего свойства делает свое определение бессмысленным. Например, говоря о боге, люди имеют ввиду исключительно сущность, как раз недоступную опыту. Это наглядный пример того, как определение теряет свой смысл через приписание ей внеопытного референта. Из опытной природы языка следует, что изначально всякое определение имеет своим референтом именно явление, доступное эмпирии, ведь иначе неясно, что и покуда определяется, знание о нем невозможно. Соответствуя этому факту о языке, всякое языковое определение ему подчиняется и тем самым является осмысленным. Если же определение теряет своего эмпирического референта, обретая трансцендентный — налицо спекуляция понятиями, противоречащая условиям осмысленности определений. Таким образом, всякое заявление о внеопытной сущности, например, Бога — бессмысленно; желая же осмысленно говорить о Боге, нам необходимо обратиться к изначальному референту этого определения. В то же время знание — вещь строго осмысленная, что следует вообще из определения знания, ясно отличающего знание как осведомленность именно об истине от любой иной осведомленности.

Вера не утверждает ничего конкретного, ее наличие на определенном этапе вместо знания выказывает сомнения и неопределенность, присущие данному этапу. Следовательно, вера — вещь неопределенная, а знание — исключительно определенная.

Итак, вера и знание в нечто одно справедливо не могут существовать одновременно: нечто не зная, обоснованно мы можем только верить, а наличие у нас знания лишает веру места за наличием фактов, устраненной неопределенности.

Глава седьмая

Интуиция и знание

Интуиция основана на знании

Прежний опыт я и называю здесь знанием, и он есть основа интуиции. Однако, прошу заметить, что мы имеем дело с отличным от явления памяти феноменом. Говоря о памяти, прежний опыт, сохранившийся в памяти (т. е. который мы помним), буквально есть знание (в обозначенных ранее границах). Когда мы нечто вспоминаем, в нас возрождается знание о том, что является объектом нашего воспоминания. Помнить значит все еще знать. Поэтому очевидно, что когда-то знание какой-то вещи, что не отложилось в памяти, более не является знанием, поскольку теряя память об этом нечто мы буквально теряем осведомленность об истине.

Возвращаясь к теме интуиции будем держать в голове тот факт, что я изначально разграничил ее от памяти, связь которой со знанием я определил выше. Дело в том, что прежний опыт (знание) интуицией реализуется в форме основы предсказания иных явлений, о которых еще нет опыта, а значит и знания (в известных границах). Состояние интуиции