Иван Забелин - Расцвет русского могущества Страница 32

Очень любопытно постановление Олега давать на русские города уклады. Если такой устав вместе с данью на две тысячи кораблей по 12 гривен на человека можно почитать эпической похвальбой и прикрасой, то все-таки несомненно, что эти уклады явились в предании не с ветра, а были отголоском действительно существовавших когда-либо греческих же даней, распределяемых именно по городам.

Уклад в отношении дани значит то, что уложено, положено, определено до постоянной уплаты. Это то же, что и теперешний подушный оклад подати или оклад жалованья. Ежегодные дани, дары, стипендии, субсидии еще Рим давал роксоланам, например при императоре Адриане в 117–138 годах. Затем унны получали с Царьграда ежегодную дань сначала в 350 литр, а при Аттиле в 750 и даже 2100. В VI столетии ежегодную дань получали унны-котригуры. Все это были жители нашей Днепровской стороны. Естественно также предполагать, что получаемая дань распределялась между варварами в меру участия разных их племен или земель в общей помощи, в общих походах. Несомненно, что дележ был справедливый и каждый получал столько, сколько приносил своим мечом пользы общему делу. Если очень многие никак не желают признавать в роксоланах и уннах наших славян, то все согласны по крайней мере в том, что в полках Аттилы ходили среди прочих и славяне; а если они ходили, то, стало быть, непременно участвовали и в дележе ежегодных укладов, а потому память, предание о таких укладах по землям, по городам, могла сохраняться на Руси еще с роксоланских времен, и народная былина очень основательно могла присвоить эти уклады победоносному Олегу.

Варвары античного и Среднего века при нашествиях на римские и византийские области всегда собирали свои дружины с разных концов своей дикой страны, всегда и везде, в Галлии, например, при Цезаре, и в Скифии еще от времени Митридата, собирались в поход точно так же, как наш Олег, приглашая на общую добычу или для общей цели всех соседей. Все так называемые полчища Атиллы, подобно полчищам Наполеона, состояли из множества разнородных дружин, которые по естественным причинам должны были получать из завоеванных ежегодных даней свои уклады – оклады. Все это необходимо наводит на мысль, что Олеговы уклады могут служить драгоценным свидетельством участия наших северных и днепровских племен в войнах роксолан, готов, уннов, аваров и т. д.; а уклады именно на города могут свидетельствовать и о существовании у нас городов от самых древних времен.

По летописи Олег называется Вещим больше всего за мирный договор, за то, что воротился в Киев как купец, неся золото, паволоки, овощи, вина и всякое узорочье, т. е. за то, что дал Киеву способ свободно получать все греческие товары. Оттого и народная память о нем исполнена любви и благодарности. Она в летописи отметила, что он жил, имея мир ко всем сторонам, и что о смерти его плакались по нем все люди плачем великим. Так народ почитал необходимым поминать хорошего князя. Эти люди провожали в могилу не только освободителя и первого строителя Русской земли, но и первого ее доброго хозяина, первого ее великого промышленника, выразившего в своем лице основные черты общенародных целей и задач жизни.

По случаю смерти Олега летопись рассказывает легенду, что он умер от своего любимого коня. Однажды, еще до Цареградского похода, Олег спросил волхвов-кудесников: от чего приключится ему смерть? Один кудесник утвердил, что он умрет от коня, на котором ездит и которого больше всех любит. Олег поверил и удалил любимого коня, повелев его беречь и кормить, но к себе никогда не приводить. Так прошло несколько лет. Уже на пятый год после славного похода он вспомнил о коне и спросил конюшего, где любимый конь? «Давно умер», – ответил конюший. Олег с укоризной посмеялся над кудесником: «То-то волхвы, все неправду говорят, все ложь! Конь умер, а я жив!» Он захотел взглянуть хотя бы на кости своего старого друга. Велел оседлать коня и поехал на место, где лежали останки. Кости были голы, и череп голый. Князь подошел к костям, двинул ногой череп и, посмеявшись, примолвил: «От сего ли черепа смерть мне взять!» В ту минуту из черепа взвилась змея и ужалила князя в ногу. С того он разболелся и помер.

Не во всем, но сходный рассказ существует и в поздних исландских сагах, куда он мог попасть или из одного общего источника с нашим, или прямо из Руси, ибо основа его, по-видимому, принадлежит еще античной, скифской древности и может скрывать в себе иносказание или миф о погибели героя от любимого, но коварного друга.

Киевляне погребли Олега на горе Щекавице. И спустя двести лет его могила оставалась памятной, потому что была насыпана курганом и обозначала как бы особое урочище под Киевом[102].

Мы уже говорили о том, что имя Олега, как нередко случается в истории, могло покрыть собой и деяния Аскольда. Нам кажется, что самый договор Олега носит в себе следы того договора, какой мог быть заключен еще при Аскольде.

Первая статья о головах, о проказе убийства, прямо свидетельствует, что повод начинать договор такой статьей существовал именно при Аскольде и подробно изображен Фотием. Мы увидим, что договоры вообще ставили на первом месте именно те обстоятельства, из-за которых возникали затруднения и ссоры приводили к договорному соглашению. Святослав начинает тем, что клянется никогда даже и не помышлять о походе на греков; Игорь начинает тем, что обещается давать русским послам и гостям грамоты с обозначением, сколько именно русских кораблей идет в Грецию. Эти обстоятельства прямо указывают конечные цели или существенные поводы для соглашений. Олегова же первая статья вполне объясняется только рассказом Фотия о наглом убийстве русского в Царьграде. Могло случиться и при Олеге такое же событие, но тем естественнее было повторить и при Олеге те ряды, какими установлен был мир после Аскольдова похода. Весь Олегов договор развивает главным образом уставы для обеспечения и охраны личности, чего добивалась Русь и в 865 году. Итак, нам кажется, что основу для договорных сношений с греками впервые положил Аскольд или его поколение и что Олег только еще больше утвердил и распространил положенное основание, и, по всему вероятью, без кровопролития, чем и заслужил особую признательность народа. Таким образом, уже поколение Аскольда своими деяниями довольно явственно обозначило зарождение Руси в смысле политического тела.

Подвиг Аскольда окончился водворением правила и порядка в сношениях с Царьградом. После Фотиева рассказа нельзя и сомневаться в том, что этот подвиг был предпринят именно только с целью обуздать наглое своеволие греков в отношении хотя бы и к варварской Руси.

По рассказу летописи, в одно и то же время, почти в один год, на севере и на юге кто-то действует одинаково, по одной идее, хотя и из особых гнезд, вполне независимых друг от друга. Одинаково, почти в один год, и Новгород, и Киев начинают одно всенародное дело, а именно ищут правила и порядка; один ищет правильной власти для домашнего употребления, другой – правильных сношений с центром всемирного торга. Все это делают только одни норманны, говорит Шлецер. Только одни норманны, повторяет школа. Но и сам Шлецер, и вся его школа постоянно изображают норманнов разбойниками, наглыми грабителями, которые только о том думают, как бы где что схватить и захватить, почему и самые походы Руси на Царьград описываются по преимуществу разбойными делами. А между тем основной смысл этих первых движений Руси вполне наглядно и в точности обличает только одни самые мирные побуждения, обнажавшие меч в крайней необходимости, из одного желания добыть себе долгий и благодатный мир и спокойствие.

Кто же на самом деле так действовал? Несомненно, так действовали люди, для которых целью жизни быль правильный торговый промысл, а вовсе не разбойный норманнский захват чужого добра. Так действовал разум всего передового, наиболее деятельного населения нашей страны; так действовала вся земля или та соль земли, которая держала в руках торги и промыслы по всем главнейшим углам страны. Здесь опять невольно вспоминается летописное предание, что по всем главным городам к началу нашей истории сидели пришельцы варяги – конечно, венды, балтийские славяне, распространявшие по Русской земле совсем иные порядки и нравы, чем те, какие обыкновенно приписывают варягам-норманнам. Поколение, призвавшее в Новгород Рюрика и в Киеве давшее место Аскольду, само собой строило уже основание для будущей русской народности. Оно сосредоточивалось на двух окраинах торгового греческого пути разрозненно, но с одной целью – чтобы владеть самостоятельно и независимо морским ходом, за море к варягам и за море к грекам. Оно образовало два особых гнезда, две особые народные силы, которые и дальше могли бы идти друг от друга независимо и самостоятельно, если б в их политических корнях лежали начала разнородности. Но они даже и по имени были однородны. Они были созданы одним племенем варягов-вендов.