Игорь Коляда - Загадки истории. Отечественная война 1812 года Страница 34

Более негативную картину оставления Москвы рисовал князь Д. Волконский: «Выходящие из Москвы говорят, что повсюду пожары, грабят дома, ломают погреба, пьют, не щадят церквей и образов, словом, всевозможные делаются насилия с женщинами, забирают силою людей на службу и убивают. Горестнее всего слышать, что свои мародеры и казаки вокруг армии грабят и убивают людей – у Платова отнята вся команда, и даже подозревают и войско их в сношениях с неприятелем. Армия крайне беспорядочна во всех частях, и не токмо ослаблено повиновение во всех, но даже и дух храбрости приметно ослаб с потерею Москвы».

О настроениях высших московских кругов во время эвакуации из города можно узнать из письма ранее упоминаемой М. Волковой к ее подруге В. Ланской: «Вчера мы простились с братом и его женой. Они поспешили уехать, пока еще есть возможность достать лошадей, так как у них нет своих. Чтобы проехать 30 верст до имения Виельгорских, им пришлось заплатить 450 рублей за девять лошадей. В городе почти не осталось лошадей, и окрестности Москвы могли бы послужить живописцу образцом для изображения бегства египетского. Ежедневно тысячи карет выезжают во все заставы и направляются одни в Рязань, другие в Нижний и Ярославль. Как мне ни горько оставить Москву с мыслию, что, быть может, никогда более не увижу ее, но я рада буду уехать, чтобы не слыхать и не видеть всего, что здесь происходит…»

Вскоре и сама М. Волкова покидает Москву и в следующем письме пишет уже из Рязани: «Почти два часа, как мы приехали в Рязань. Я узнала, что завтра идет почта в Москву, и пользуюсь случаем, чтобы написать тебе, дорогой друг. Скрепя сердце переезжаю я из одной губернии в другую, ничего не хочу ни видеть, ни слышать, 16-го числа нынешнего месяца выехала я из родного, милого города нашего. Сутки пробыли мы в Коломне; думаем пробыть здесь завтрашний день, а потом отправимся в Тамбов, где поселимся в ожидании исхода настоящих событий. Мы едем благополучно, но ужасно медленно двигаемся, так как не переменяем лошадей. Везде по дороге встречаем мы только что набранных солдат, настоящих рекрутов, и города в центре страны имеют совершенно военный вид».

Достигнув Тамбова, семья М. Волковой принимает следующее решение: «…наконец мы дотащились сюда и намерены здесь ожидать решения нашей участи. Если матушка-Москва счастливо вырвется из когтей чудовища, мы вернемся; а ежели погибнет родимый город, то отправимся в Саратовское наше имение…».

Дополнительные опасности тех, кто даже покинул Москву, ожидали на дороге. Писатель И. Лажечников в своих мемуарах описывает страшную сцену: «…На заре, под Островцами, я сошел с повозки и мимоходом взглянул в часовню, которая стояла у большой дороги. Вообразите мой ужас: я увидел в часовне обнаженный труп убитого человека… Еще теперь, через сорок лет, мерещится мне белый труп, бледное молодое лицо, кровавые, широкие полосы на шее, и над трупом распятие…».

Безусловно, потеря Москвы была настоящей трагедией для простого населения. Но для полного понимания такой стратегии Кутузова следует указать, что по воспоминаниям приближенных после военного совета в Филях он плохо спал, долго ходил и произнес знаменитое: «Ну, доведу же я проклятых французов… они будут есть лошадиное мясо».

Уже ближе к вечеру 2 (14) сентября в опустевшую Москву вступил Наполеон. Характерно, что именно на следующий день припадал день коронации российского императора, который традиционно на широкую ногу праздновался в Петербурге. Судя по воспоминаниям современников, этот день был кульминационной точкой в противостоянии императора и петербургского общества: «…Уговорили государя на этот раз не ехать по городу на коне, а проследовать в собор в карете вместе с императрицами, – рассказывает в своих мемуарах А. Стурдза. – Тут в первый и последний раз в жизни он уступил совету осторожной предусмотрительности; но поэтому можно судить, как велики были опасения. Мы ехали шагом в каретах о многих стеклах, окруженные несметною и мрачно-молчаливою толпою. Взволнованные лица, на нас смотревшие, имели вовсе непраздничное выражение. Никогда в жизни не забуду тех минут, когда мы вступали в церковь, следуя посреди толпы, ни единым возгласом не заявлявшей своего присутствия. Можно было слышать наши шаги, а я была убеждена, что достаточно было малейшей искры, чтобы все кругом воспламенилось. Я взглянула на государя, поняла, что происходило в его душе, и мне показалось, что колена подо мной подгибаются».

«Лучше уж всем лечь мертвыми, чем отдавать Москву!»: Наполеон в Москве

2 (14) сентября 1812 года в 2 часа дня французский император Наполеон прибыл на Поклонную гору. В то время она находилась на расстоянии 3 верст от Москвы. Здесь по распоряжению неаполитанского короля Мюрата в боевой порядок был построен авангард французских войск. Тут же в течение получаса Наполеон ожидал противника, но, так и не дождавшись никаких действий, приказал выстрелом из пушки дать сигнал к дальнейшему движению войск на город.

Современники упоминают, что кавалерия и артиллерия на лошадях скакали во весь опор, а пехота бежала бегом за ними. Достигнув приблизительно через четверть часа Дорогомиловской заставы, Наполеон спешился у Камер-Коллежского вала и начал расхаживать взад и вперед. Император ожидал делегацию из Москвы или символического выноса городских ключей. Пехота и артиллерия под музыку стали входить в город. При этом реакция солдат была особо торжественной и радостной. В частности, не мог скрыть своего восторга и воодушевления военный врач Ф. Мерсье. При этом он испытывал небывалую гордость от того, что Москва находится в руках французов: «Было уже около двух часов дня; яркое солнце отражалось тысячами цветов от крыш распростертого внизу обширного города. При виде этого зрелища пораженные им французские солдаты могли только воскликнуть: “Москва! Москва!”, подобно тому, как моряки, когда приближаются к концу долгого и утомительного плавания, кричат: “Земля! земля!”… Какой великий день славы настал для нас!.. Он должен стать самым величественным, самым блестящим воспоминанием для нас на всю жизнь. Мы чувствовали, что с этого момента наши действия приковывают к себе взоры всего мира и что самое малейшее из наших движений станет историческим… В этот момент были забыты все опасности, страдания. Можно было и дорого заплатить за гордость счастья говорить про себя во всю остальную жизнь: “Я был в Московской армии!”.

Офицер итальянской королевской гвардии, входившей в состав корпуса принца Евгения Богарне, также особо подчеркивал значение вступления французской армии в Москву: «При имени Москвы, передаваемом из уст в уста, все толпой бросаются вперед, карабкаются на холм, откуда мы слышали этот громкий крик. Каждому хочется первому увидеть Москву. Лица осветились радостью. Солдаты преобразились. Мы обнимаемся и подымаем с благодарностью руки к небу; многие плачут от радости, и отовсюду слышишь: “Наконец-то! Наконец-то Москва!”.

Вскоре это воодушевление сменилось раздражением и непониманием происходящего.

Арман Луи де Коленкур, находившийся при особе императора, вспоминал: «Когда 14-го в 10 часов утра император был на возвышенности, называемой Воробьевыми горами, которая господствует над Москвой, он получил коротенькую записочку Неаполитанского короля, сообщавшую ему, что неприятель эвакуировал город и что к королю был послан в качестве парламентера офицер русского генерального штаба просить о приостановке военных действий на время прохождения русских войск через Москву». Действительно, через некоторое время к Наполеону подошел молодой человек в синей шинели и круглой шляпе и, поговорив несколько минут с Наполеоном, вошел в заставу. По мнению очевидца, этот человек сообщил императору, что российская армия и жители покинули город. Распространившись среди французов, это известие вызвало сначала некоторое недоумение, которое с течением времени переросло в уныние и огорчение. Неспокойным выглядел и сам Наполеон.

Оставляя Москву, Кутузов на самом деле приказал начальнику русского арьергарда генералу М. Милорадовичу доставить французским войскам записку. Она была адресована начальнику Главного штаба Великой армии Наполеона маршалу Л. Бертье. Эту записку доставил и вручил маршалу Мюрату (для передачи Бертье) штабс-ротмистр Ф. Акинфов, впоследствии генерал и декабрист. В записке, помимо просьбы дать возможность российскому арьергарду беспрепятственно отступить из Москвы, упоминалось о том, что «раненые русские солдаты, остающиеся в Москве, поручаются человеколюбию французских войск». Эти просьбы были удовлетворены. Раненым солдатам российской армии также был обеспечен достойный уход. Подтверждением последнего являются воспоминания А. Норова, которому на Бородинском поле оторвало стопу и который остался в одном из московских госпиталей: «Пришла ночь, страшное пожарное зарево освещало комнату, люди мои исчезли, а потом и женщина; я был весь день один. На другой день вошел в комнату кавалерист: это был уже французский мародер. Он начал шарить по всей комнате, подошел ко мне, безжалостно раскрыл меня, шарил под подушками и под тюфяком и ушел, пробормотав: «Il n’a done rien» («Однако. Ничего нет» – фр.), в другие комнаты. Через несколько часов после вошел старый солдат и также приблизился ко мне. «Vous etes un Russe?» – «Oui, je le suis». – «Vous paraissez bien soufrir?» Я молчал. «N’avez-vous pas besoin de quelque chose?» – «Je meurs de soif» («Вы русский?» – «Да». – «Вы, кажется, сильно пострадали?..» «Не нуждаетесь ли вы в чем-нибудь?» – «Я умираю от жажды» – фр.). Он вышел, появилась и женщина; он принес какие-то белые бисквиты и воды, обмочил их в воде, дал мне сам напиться, подал бисквит и, пожав дружелюбно руку, сказал: «Cette dame Vous aidera» («Эта дама вам поможет» – фр.). Я узнал от этой женщины, что все, что было в доме, попряталось или разбежалось от мародеров; о людях моих не было ни слуху ни духу. Следующий день был уже не таков: французы обрадовались, найдя уцелевший от пожара госпиталь с нужнейшими принадлежностями. В мою комнату вошел со свитою некто почтенных уже лет, в генеральском мундире, остриженный спереди, как стриглись прежде наши кучера, прямо под гребенку, но со спущенными до плеч волосами. Это был барон Ларрей, знаменитый генерал-штаб-доктор Наполеона…».