Сергей Михайлович Иванов - Утро вечера мудренее Страница 35

Спящий мозг, пишет Освальд, способен на самые сложные ассоциации. Имя «Наоми» трансформировалось в сновидение, рассказ о котором звучал так: «Мы путешествовали по северу, намереваясь покататься на лыжах (an aim to ski). Мой приятель сказал „Oh!“ Освальд ухитрился разобрать имя „Наоми“ в созвучиях „an aim“ и „Oh!“. Такая изощренность может показаться неправдоподобной, но факт остается фактом: девушку, в которую был влюблен студент, звали Наоми.

В ходе подобных опытов выяснилось, что спящий способен реагировать на внешние стимулы не только в быстром, но и в медленном сне. Правда, по мере углубления сна порог пробуждения возрастает, и в спящий мозг пробиться все труднее и труднее. Но это не касается стимулов, имеющих для человека особое значение. Как бы глубоко ни спала уставшая мать, при первом же крике ребенка она наклоняется к нему. Раньше подобные факты объясняли наличием «сторожевых пунктов» в коре больших полушарий, теперь же стало ясно, что для определенных стимулов «порог реактивности» много ниже, чем для всех прочих. Вот интересный парадокс: с одной стороны, восприятие внешней информации во время сна должно быть сведено к минимуму, а с другой — оценивать эту информацию все же приходится. Может быть, говорит А. М. Вейн, существуют в мозгу даже специальные механизмы для такого анализа. В быстром сне они работают энергичнее, чем в медленном, хотя в это время разбудить нас труднее всего. Несмотря на то, что мы поглощены сновидениями, мы слышим и ощущаем многое из того, что делается вокруг и охотно включаем в свои сны звуки, запахи, случайные сквозняки и прочие проявления внешнего мира.

Об этой нашей способности знали еще в глубокой древности. «Человек полагает, что сверкает молния и гремит гром, хотя в его ухо проникает всего лишь слабый шум, — пишет Аристотель в трактате „О вещих сновидениях“, — человек думает, что он лакомится медом и сластями, а это он проглатывает немного слюны; ему кажется, что он проходит сквозь огонь, в то время как отдельные члены его просто-напросто немного согреваются. И так как начало всех вещей мало, то все это случается и при болезнях, которые воспринимаются еще в процессе возникновения, до того как человек ощутит их в состоянии бодрствования».

Ту же мысль мы находим и у великих врачей древности — Гиппократа и Галена. Телесные раздражения, говорят они, выступают во время сна в усиленном виде и нарушают душевную деятельность. Вот почему сновидение может помочь установить диагноз. Гален рассказывает об одном своем пациенте, которому приснилось, что у него каменная нога. Через несколько дней нога отнялась. С подобными случаями врачи сталкивались во все времена. Одному пациенту французского невролога Лермита приснилось, что его в ногу укусила змея; вскоре на этом месте появилась язва. Вот область, где сны, без сомнения, бывают вещими.

В НЕЯСНЫХ ВИДЕНИЯХ ПЕРВОСОНИЯ

У нас с вами уже есть два источника сновидений, вернее, один: внешние и внутренние телесные раздражения. Но можно ли считать их источником в полном смысле слова, может быть, это всего лишь повод для перемены сюжета сновидения? Неужели до падения бронзовой стрелки доктору Мори ничего не снилось, а если снилось, то неужели его сны были всего лишь результатом каких-то других раздражений, только слабых и «порога пробуждения» не достигавших? Разве абсолютно здоровый человек, спящий в абсолютной тишине и темноте, не видит снов? И наконец, почему телесное раздражение превращается в видение? Не потому ли, что видения уже существовали до его появления и оно лишь приняло ту форму, которую ему предложили?

Разумеется, это так. Но что же тогда служит основным источником сновидений? Демокрит был, по-видимому, недалек от истины, когда говорил, что «подобно тому, как длится волнение воды, вызванное каким-либо предметом, — так же и в органе зрения, в органе слуха, в органе вкуса длится движение, длится даже тогда, когда внешний предмет не действует больше на человека. В уснувших душах продолжается некоторое движение и ощущение, восприятию которых способствует ночная тишина, и из этого движения рождаются сновидения». Мы можем развить эту мысль и сказать, что движение в органах чувств не только продолжается, но и самым энергичным образом поддерживается периодически нарастающими в нашем мозгу быстрыми ритмами, движениями глаз и эмоциональным напряжением. От одного этого немудрено возникнуть сновидениям; вот где их истинный источник, их энергетическая основа, а сюжет, конечно, берется из впечатлений дня. Душа наша еще полна ими, и стряхнуть их с себя, видимо, не в силах.

Вспомним сон Марьи Гавриловны из пушкинской «Метели». Марья Гавриловна готовится тайно покинуть родительский дом. Накануне решительного дня она «укладывалась, увязывала белье и платье, написала длинное письмо к одной чувствительной барышне, ее подруге, другое к своим родителям. Она прощалась с ними в самых трогательных выражениях… Запечатав оба письма тульской печаткою, на которой изображены были два пылающие сердца с приличной надписью, она бросилась на постель перед самым рассветом и задремала: но и тут ужасные мечтания поминутно ее пробуждали. То казалось ей, что в самую минуту, как она садилась в сани, чтобы ехать венчаться, отец ее останавливал ее, с мучительной быстротою тащил ее по снегу и бросал в темное, бездонное подземелье… и она летела стремглав с неизъяснимым замиранием сердца; то видела она Владимира, лежащего на траве, бледного, окровавленного. Он, умирая, молил ее пронзительным голосом поспешить с ним обвенчаться… другие безобразные, бессмысленные видения неслись перед нею одно за другим. Наконец она встала, бледнее обыкновенного и с непритворной головной болью».

Здесь все просто и не нуждается ни в каких объяснениях и толкованиях. Волнение не дает Марье Гавриловне заснуть, она охвачена не сном, а тяжелой дремотой, полузабытьем. Движение в ее душе и не собирается затихать. Но часто ли обнаруживается столь непосредственная и незамаскированная связь между «раздражениями» дня и сновидением? Думал ли Одоевский о смерти и минорном аккорде? Думала ли другая пушкинская героиня обо всей той нечисти, которая ей приснилась?

Один в рогах с собачьей мордой,Другой с петушьей головой,Здесь ведьма с козьей бородой,Тут остов чопорный и гордый,Там карла с хвостиком, а вотПолужуравль и полукот.

XVII

Еще страшней, еще чуднее:Вот рак верхом на пауке,Вот череп на гусиной шееВертится в красном колпаке,Вот мельница в присядку пляшетИ крыльями трещит и машет…

Мельница особенно хороша — не приведи бог такое увидеть. Конечно, ни о каких чудищах Татьяна перед тем не думала, но, занимаясь гаданьем, она ожидала увидеть во сне жениха, и хотя помыслы ее были устремлены к одному, волей-неволей она окидывала взглядом и всех прочих, кто мог бы посвататься к ней или просто сравниться с ее избранником. Нужно ли удивляться тому, как безнадежно проигрывали они в этом сравнении, какими чудищами они казались рядом с ним, — сама мысль о них не могла вызвать ничего, кроме отвращения. Движения в душе своей героини, ее настроения Пушкин передает с необыкновенной точностью.

Неудивительно и то, что Мартын Задека не мог разрешить сомнений Татьяны: ни чопорного остова, ни черепа на гусиной шее у него быть не могло. Эта символика слишком индивидуальна, она почти ничего не предсказывает, а передает лишь отношение героини (и автора) ко всем третьестепенным персонажам романа — Буяновым, Петушковым и прочим. Но кто же суженый? Онегин? Нет, он не похож на жениха. «Татьяна в оглавленьи кратком находит азбучным порядком слова: бор, буря, ворон, ель, еж, мрак, мосток, медведь, метель…» Жених ей приснился — иначе и быть не может! — но она не угадывает его, он ей и в голову не приходит. Жених — это медведь. По народным поверьям, бытовавшим в северных российских губерниях, в том числе и в Псковской, кто переведет или перенесет девицу через ручей, тот и жених ее. Татьяну переносит медведь, а медведь, по тем же поверьям, генерал. За генерала Татьяна и вышла. Известное же изумление Пушкина по поводу замужества его героини, возможно, не более чем мистификация. Если, по его же словам, у него в «Онегине» все события были точно расчислены по календарю (что и оказалось правдой), то что же говорить о судьбах героев — они должны были быть расчислены вдвойне!

Пушкин тяготел к математической точности, к архитектурной стройности композиции и приемов, к изящной и неожиданной симметрии. Недаром он считал гениальным один лишь план Дантова «Ада». Покойный друг мой Саня Фейнберг, талантливый исследователь Пушкина, указал мне однажды на то, что сон Татьяны содержит в себе не отрывочные предсказания, а все развитие событий, связанных с судьбой героини, только развернутое в обратном порядке, в порядке зеркальной симметрии. Все начинается с замужества, с медведя-генерала, и кончается трагической гибелью Ленского, которая в действительности происходит первой.