Лев Успенский - Ты и твое имя Страница 36

Однако не следует думать, как делают некоторые, что окончание «-ский» само по себе говорит обязательно и только о родовитости, о происхождении от дворянских и поместных предков. Значение его много шире: ведь «-ский» значит или может значить не только «владеющий таким-то имением», но и «родившийся там-то», «проживающий в таком-то месте», а то и просто «имеющий отношение к чему-либо», как в словах: «светский», «гражданский».

Заглянем в «Грамматику русского языка», изданную Академией наук. Там черным по белому сказано: суффикс «-ск», вместе с окончаниями «-ий», «-ая», «-ое», служит для того, чтобы от различных существительных образовывать прилагательные, имеющие значение: «свойственный тому-то и тому-то». Значит, он может входить не только в фамилии, да притом в поместные. Он может быть составной частью самых различных прилагательных, то есть уже не «собственных имен», а «нарицательных», самых простых «слов». Когда я говорю «князь Петр Андреевич Вяземский», я употребляю фамилию на «-ский». Когда говорят «вяземский пряник», — пользуются обыкновенным прилагательным на то же «-ский»: никто не подумает, что этот пряник-Рюрикович знатнее других своих собратьев, что он когда-то княжил на Вязьме.

Точно так же, называя человека «князь Комаровский», наши предки имели дело с фамилией, которая сама по себе являлась уже полутитулом, означала лицо владетельное. А вот распевая песню про «мужика камаринского», они никак не имели в виду почтить этого озорного крестьянина какой-либо феодальной «честишкой». Фамилия «Комаровский» имела значение, равносильное заграничным «фон» и «де»; у прилагательного «камаринский» такого значения отнюдь не было.

Такими были два полюса, две крайние точки при употреблении слов с окончанием «-ский». Но между ними — так сказать, «от князя Шуйского до мужика камаринского»—в разное время появилось множество других фамилий на «-ский»; они были явными именами собственными, но никогда не имели никакого «поместного», «титулатурного» значения. Откуда они взялись?

Колокольное дворянство

Странная вещь: если вы начнете кропотливо изучать древнерусские грамоты, примерно до середины XVIII века, вы лишь изредка натолкнетесь на это самое «-ский», если не считать сравнительно небольшого числа бесспорно знатных фамилий.

А потом вдруг они хлынут, что называется, как из ведра. Я уже говорил: в наши дни они по своей численности вполне могут поспорить со всеми остальными. Что же случилось? Где источник этого изобилия?

Существует простодушное, но весьма распространенное мнение: «Ах, он „-ский“? Ну, значит, — из поляков…» Мол, все поляки—«-ские», следовательно, все «-ские»—«поляки». Решительно, но неверно.

Прежде всего, в польском языке такого окончания, «-ский», вовсе нет. Есть очень близкое к нему (удивляться не приходится: языки-то братья!) и по форме и по значению окончание «-ски». Оно тоже означает «свойственный тому-то»: «мей-ски» — городской, «вей-ски»—деревенский, «поль-ски»—польский. Суффикс «-ск» участвует во многих (хотя отнюдь не во всех) чисто польских фамилиях: Войцеховски и Вонлярлярски, Корвин-Круковски и Довнар-Запольски, — такие имена пестрят и в жизни современной Польши и в ее истории.

Но, передавая польскую фамилию, скажем «Пиотров-ски», на русском языке, мы ведь не просто переписываем ее нашими буквами, как делаем это с фамилиями немецкими: Roentgen—Рентген; Schiller—Шиллер. Мы как бы русифицируем ее по частям:

«Пиотр» — это «Пётр», «-ов-» — это «-ов-», а «ски-» — это «-ский». Это возможно только потому, что у нас есть свое, близкое к польскому, но всё же отличное от него окончание: «не их „-ски“, а наше „-ский“.

А кроме того, неправда, будто все носители русских фамилий на «‑ский»—выходцы из Польши или имели предков-поляков. Их у нас сколько угодно своих, и львиная доля в создании и распространении их на Руси принадлежит «колокольному дворянству» — служителям православной церкви.

Скажем прямо: дело с фамилиями духовенства обстояло у нас всегда так своеобразно, что об этом можно было бы написать целую любопытнейшую книгу. У нас на это нет ни времени, ни места, и мы ограничимся одной маленькой главкой. А стоит ли делать и это? Да, и даже очень: история сложилась так, что именно «поповские» духовные фамилии потом перешли по наследству к большой части нашей разночинной интеллигенции и необыкновенно широко распространились по всей стране. Как же ими не поинтересоваться?

Русское сельское духовенство по своему быту, образу жизни, обычаям и привычкам всегда стояло ближе к простому народу нежели к дворянской верхушке страны. В XVI—XVII веках, когда вельможи давно уже чванились своими родовыми «честишками», бесчисленные сельские попики, наравне с «подлыми людишками», преспокойно удовлетворялись хорошо известными нам полуфамилиями-полуотчествами.

«Да Спасской церкви поп Данило Петрищев, да монастырский поп Иван Анфимьев, да той же обители монастырский детеныш Василько Величкин руку приложили…»

Фамилии в чистом виде встречались, но как редкое исключение. Да и то на поверку многие из них оказываются такими же «полуотчествами». Известен, например, раскольничий вожак XVII века, «Казанского собора протопоп» Иван Неронов.

Казалось бы: Неронов! Ишь куда хватил! Ведь это по имени римского императора Нерона. Странно, впрочем: с чего бы русскому священнику именоваться в честь такого злобного гонителя христианства? А справки показывают: Неронов—это искаженное «Миронов»: просто отцом протопопа был некий Мирон. Такие же «лжефамилии» были у некоего священника Ивана Курбатова или у курского попа Григория Истомина: Курбат и Истома — самые обычные по тому времени «мирские имена», и мы с ними (см. стр. 52) отлично знакомы.

Правда, известны нам отцы духовные, у которых за плечами, кроме имени и отчества, было и еще кое-что; но по большей части это прозвища, клички, далеко не всегда соответствовавшие священническому званию, а иногда так и просто не безобидные. В документах встречаются в то же примерно время и ростовский поп Григорий Скрипица, и кремлевского Успенского собора ключарь Иван Васильевич Наседка, и углицкий вдовый поп Федот Огурец. Там же в Кремле, в его Козьмодемьянской церкви, служил тогда пастырь с совсем уж разудалой сказочной кличкой — Бова. Естественно, что носители этих прозваний не только не кичились ими, но старались от них при первом же случае избавиться. «А оными прозвищами те попы не пишутся», — ехидно сообщили нам дотошные дьяки-современники; и ведь можно понять, почему.

К концу XVII века московское духовенство пришло, в своем большинстве, с самыми обыкновенными, вполне простонародными патронимическими фамилиями, чаще всего на «-ов» и «-ин». Аввакум Петров, Стефан Вонифантьев, Никита Добрынин — вот как звали тогдашних отцов церкви. В те времена в Новгородской духовной школе все двести восемьдесят два зачисленных в списки ученика назывались именно так, только по отчествам. Но перемены были уже не за горами,—ведь всё ломалось и трещало тогда на Руси.

Спустя короткое время дело пошло уже иначе: в Москве, в Духовной академии из семисот ее слушателей у пятисот, кроме имени и отчества, появляются официально признанные «прозвания особые». И с этого времени начинается долгая и упорная борьба духовенства за право иметь фамилии, «как у людей», то есть такие, которые приближали бы их к привилегированным, к дворянам. Борьба эта полна неожиданностей и занятных курьезов. Кроме того, она достаточно поучительна.

Надо заметить, что, в силу разных причин, в церковном мирке на Москве большую силу взяли выходцы с Украины, ученики воспетой Гоголем киевской «бурсы». Люди, надо отдать им справедливость, куда более просвещенные и передовые, нежели московские архипастыри, они давно уже пользовались украинского (точнее — юго-западного) образца фамилиями; среди них были фамилии на «-ич» и «-вич», были и другие, но больше всего на «-ский»: Славинецкий, Сатановский, Яворский, Птицкий и т. п. По сравнению с московскими прозваниями, они выглядели куда наряднее, достойнее, достопочтеннее. И постепенно им начали подражать. Делать это было не так-то уж сложно.

Разумеется, никаких родовых имений, от названий которых могли бы возникать такого рода фамилии, у русских священников не было, да и быть не могло. Но ведь каждый из них был связан с той или другой церковью, а у любой, даже самой малой, церкви было свое название, был свой «престольный праздник». Одни из храмов именовались в честь святых, которым были посвящены, другие — в память о тех или иных событиях, чтимых верующими. Были церкви Николы, Петра Апостола, Иоанна Предтечи. Были храмы в честь успения (кончины богородицы), в честь рождества Христова, в память о «воскресении», во имя троицы (трехликого христианского бога). От этих названий и оказалось весьма удобно производить фамилии священнослужителей.