А. Сухов - Свободомыслие и атеизм в древности, средние века и в эпоху Возрождения Страница 37

В конце 60-х годов II в. Лукиан оставил профессию странствующего ритора, порядком ему надоевшую: странствующие мастера красноречия обычно стремились лишь пустить пыль в глаза слушателям своей эрудицией и искусством декламации, старались напыщенной болтовней прикрыть убожество мыслей и чувств. Лукиан решил пополнить свое философское образование и направился в Афины. Некоторое время он питал симпатии к Академии, как видно из диалога «Нигрин», названного по имени философа школы Платона, с которым Лукиан встретился в Риме. Проникся он также симпатиями к киникам и к школе Эпикура; к последней он питал, по-видимому, особенно теплые чувства. В повести «Александр, или Лжепророк» он называет «Главные мысли» Эпикура прекраснейшей из книг. Все же Лукиан так и не стал адептом какой-либо философской школы; склоняясь к эклектизму, он сохранил определенную самостоятельность мировоззрения. Философ Демонакт, представлявшийся сатирику идеалом мыслителя, выступает в одноименном произведении лишь как критическая личность без конкретных идеологических характеристик.

В то же время изменяется характер литературного творчества Лукиана. Вместо больших речей в стиле «второй софистики» главное место в творчестве Лукиана начинают занимать короткие диалоги, сценки, пересыпанные шутками, ироническими замечаниями, обильно приправленные юмором, часто переходящим в злую сатиру, когда речь заходит о том, что представлялось трезвому уму писателя нелепыми пережитками, недостойными людей, живущих по законам разума. Такой диалог имел мало общего с классическим жанром «сократических речей», диалогов типа платоновских. По сути Лукиан создал новый жанр литературы.

Наиболее плодотворный период деятельности Лукиана как сатирика, автора диалогов указанного типа, падает на время правления императоров Марка Аврелия и Коммода. К концу этого периода Лукиан вновь возвращается к профессии ритора. Тогда же он устанавливает связи с влиятельными людьми из правительственного аппарата Рима и занимает хорошо оплачиваемый пост судейского чиновника в Александрии (в Египте). По-видимому, там он и окончил свои дни приблизительно в конце 80-х или начале 90-х годов.

Творческое наследие Лукиана насчитывает 82 произведения, среди которых есть, впрочем, и неподлинные, как, например, явно ему не принадлежащая повесть «Лукий, или Осел», написанная на тот же сюжет, что и роман Апулея «Золотой осел». Все подлинные сочинения писателя небольшого объема, чаще всего это диалоги. Помимо них имеются две шутливые драмы; написанные стихами, они представляют собой пародии на жанр классической трагедии. Под именем Лукиана дошли еще 53 изящные эпиграммы.

Бесспорно, самой интересной и важной частью творческого наследия Лукиана-сатирика, борца против религиозных суеверий, являются диалоги. К наиболее ранним принадлежат короткие «Диалоги богов». В небольшие сценки на сюжеты известных мифов автор вносит максимум обыденности, боги выступают в комическом виде, проявляя худшие черты человеческого характера: мелочность, зависть, жестокость, глупость и жадность. Мифы лишаются своей героической окраски, освященной многовековой традицией классического искусства, и превращаются в анекдоты из жизни низов общества.

Религия и религиозные суеверия прямо или косвенно подвергаются критике в следующих произведениях Лукиана: «Прометей, или Кавказ», «Диалоги богов», «Морские диалоги», «Зевс уличаемый», «Зевс трагический», «Совет богов», «Менипп», «Икароменипп», «Диалоги в царстве мертвых», «Любитель лжи», «Александр, или Лжепророк», «О кончине Перегрина», «О сирийской богине». Рассмотрим лишь наиболее характерные образцы.

Пролог диалога «Прометей, или Кавказ» пародирует начало знаменитой трагедии Эсхила «Прикованный Прометей». Боги Гермес и Гефест ведут титана Прометея, чтобы приковать его к скале, исполняя приказ Зевса. Но если у Эсхила титан хранит трагическое молчание, когда жестокие слуги Зевса творят над ним расправу, то у Лукиана происходит типичная рыночная перебранка. В ответ на просьбу Прометея о пощаде — он ведь не совершил ничего преступного — Гермес категорически возражает: «Ничего преступного, Прометей? Но ведь, когда тебе поручили раздел мяса между тобой и Зевсом, ты прежде всего поступил совершенно несправедливо и бесчестно, отобрав самому себе лучшие куски, а Зевсу отдав обманно одни кости, „жиром их белым покрывши“?»41

Заметим, как изменил миф Лукиан. В том варианте, о котором упоминалось выше и который сохранен в памятниках классического искусства, раздел носил мировой, космический характер: Прометей делил туши жертвенных животных между всеми богами и всеми людьми. В диалоге же Лукиана Прометей выступает как обманщик и обжора, умудрившийся на пирушке отхватить себе лучший кусок у хозяина дома. Пародируется не только трагедия Эсхила, но и «Апология Сократа» Платона: Прометей, подобно Сократу, требует себе не наказания, а награды, а именно обеда в Пританее.

В разыгрываемой далее сцене суда, подобной тем, которые устраивались между учениками в риторских школах, Прометей укоряет Зевса в жадности: «…мне стыдно за Зевса! Он так мелочен и злопамятен, что, найдя в своей части небольшую кость, посылает из-за этого на распятие такого древнего бога, как я…»42 Так Прометей с увертками рыночного торговца старается уменьшить значение совершенного им проступка, создать впечатление, что вообще это была лишь шутка: «Право, если бы лишить пирушки этих забав — обмана, шуток, поддразнивания и насмешек, то останется только пьянство, пресыщение и молчание — всё вещи мрачные и безрадостные…»43

Древний миф о схватке титана Прометея с могучим олимпийским владыкой сведен к мелочной ссоре на пирушке из-за лучшего куска. Не случайно Прометей заявляет, что люди не поступили бы так жестоко: «Между тем никто из них не осудит повара на распятие, если, варя мясо, он опустил бы палец в навар и облизал его, или, поджаривая, отрезал бы себе и проглотил кусок жаркого…»44

Боги намного мелочнее и безнравственнее людей — к такому выводу подводит читателя Лукиан.

Остроумной и яркой пародией на классическую трагедию открывается диалог «Зевс трагический». Боги, выступающие в прологе, говорят ритмом классической трагедии — ямбическим триметром, и только Афина, богиня-воительница, поет в высоком стиле героического эпоса. Гермес обращается к Зевсу:

О чем, о Зевс, задумчиво бормочешь ты?Разгуливаешь бледен, как философы.Поведай мне, не презирая слов раба,Чтоб в горе мог я быть твоим советником.

Ему вторит Афина:

О наш отец, о Кронид, средь властителей высший властитель,Вот светлоокая дочь пред тобою склоняет колени,Ты нам скажи, не скрывай, чтобы все могли мыуслышать,Что за горе грызет, о Зевес, твой разум и душу…45

В разговор вмешивается сварливая супруга Зевса, богиня Гера, бросая злобную реплику в скучной прозе. «Я знаю, — говорит она, — что главная причина твоих страданий — какая-нибудь любовь… Вероятно, ты снова нашел какую-нибудь Данаю, Семелу или Европу…»46

Но из слов Зевса выясняется, что причина скорби верховного бога гораздо серьезнее: на земле вступили в спор о богах стоик Тимокл и эпикуреец Дамид. Если победит эпикуреец, «нами станут пренебрегать и мы будем казаться пустыми именами…».47

Надо быстро собрать всех богов — но как их рассадить? Ведь варварские боги сделаны из чистого золота, тогда как эллинские — деревянные и лишь сверху покрыты тонким листовым золотом, внутри же «целые стаи мышей завоевали себе в них права гражданства…»48.

Раздирая облака, боги тревожно всматриваются вниз, следя за тем, что происходит на земле. Побеждает в споре эпикуреец, и Зевс, сокрушаясь, говорит: «Смотрите, боги, Дамид уходит со смехом, а Тимокл преследует его своей руганью, вне себя от его насмешек, и готов разбить ему голову глиняным горшком. Что же нам после этого делать?» Но Гермес утешает Зевса: «Немало ведь думающих иначе: большинство эллинов, толпа простого народа и все варвары…» Иными словами, богам пока не грозит серьезная опасность. Идея произведения Лукиана предельно ясна: боги живы лишь до тех пор, пока находятся глупые, невежественные люди, которые в них верят. Для автора-рационалиста боги — и эллинские и варварские — лишь идолы, ценность которых определяется материалом, из которого они сделаны.

Так в неприглядном свете предстают олимпийские боги в диалогах Лукиана. Верховный бог Зевс не только мелочно мстителен (диалог «Прометей, или Кавказ»), но и похотлив (диалоги «Зевс и Ганимед», «Эрот и Зевс»), ревнив, груб и заносчив. Таковы же и остальные олимпийские боги. «Богам Греции, — писал К. Маркс, — которые были уже раз — в трагической форме — смертельно ранены в „Прикованном Прометее“ Эсхила, пришлось еще раз — в комической форме — умереть в „Беседах“ Лукиана»49.