Антинаучная физика: загадки пространства, времени и сознания - Александр Петрович Никонов Страница 37

Честно говоря, я ожидал премии за такое рацпредложение, и на одном из объездов Тугаем подведомственных ему комбайнов, с гордостью показал управляющему новшество. Но ожидаемой премии не последовало. Тугай побагровел как боров, испеченный в духовке, и заорал:

– Так что, бабы пусть горбатятся, а ты как барчук, загорать тут будешь!

И распорядился снять меня с «поста» копнильщика, а веревку сорвать и уничтожить. Логика Тугая мне осталась непонятной до сих пор. А потом я решил: какая же может быть логика у пламенного коммуниста Тугая, которому мозги заменяют инструкции из райкома партии? И я простил его. Сам же, оставшись без работы, как и остальные экс-копнительщики, разгуливал по бескрайним целинным просторам, постигая загадки жизни. Только стишки стал сочинять про нашего управляющего, где рифмовались слова «Тугая – бугая», и писал их мелом, а иногда и масляной краской на любых гладких поверхностях – амбаре, кухне, доске приказов и т. д.

Наиболее крупный и представительный вариант красовался на фанерной стене туалета, по которой стреляли дробью местные. Варианты двустишья были такие:

«Лучший друг для Тугая —

это хер у бугая!»

«А любовь у Тугая —

под хвостом у бугая!»

Наконец, на доске приказов значилось:

«По приказу Тугая —

подложись под бугая!»

Не знаю, как самому Тугаю, а студентам стишки понравились. Появилось и много других вариантов интимных связей Тугая с бугаем, уж что-что, а народ наш на безобидные шуточки горазд!

А еще была у Тугая собственная бахча километрах в пяти от нашего амбара. Я с приятелем Максимовым случайно натолкнулся на нее во время очередных прогулок по необозримым просторам целины.

Маленькие аппетитные дыньки «колхозницы» сотнями созревали там, скрытые от глаз целинной общественности. Спелые, вкусные дыни – на целине, где не то, что самых завалящих яблок – воды нормальной не было (пили рассол какой-то)! Назавтра мы уговорили шофера Ваську Пробейголова по прозвищу Бобби-Динамит съездить с нами на своем газике на бахчу. Набрав полкузова дынь, мы вернулись. Проезжая мимо нашего амбара, я закинул одну «колхозницу» в открытую дверь. Видели бы вы, что там поднялось! Бедные целинники, не видевшие никаких фруктов после Грузии, накинулись на дыню, как в зоопарке крокодилы на брошенный им филейный кусок мяса.

Естественно, Тугай узнал, кто был автором стишков и похитителем его личных дынь. Доброхотов-стукачей нам на Руси не занимать!

И вот на доске приказов, прямо на замазанном краской стихе про вечный союз Тугая с бугаем, появляется объявление о собрании партийно-комсомольского актива отделения прямо у нас в амбаре. И с утра, когда многие безработные студенты еще лежали на своих нарах, к нам вошли: Тугай, комсорг Тоточава, неизвестная дама в кирзовых сапогах, и два местных механизатора.

Дама провозгласила, что есть мнение считать собрание открытым, все пришедшие с ней подняли руки «за», и фарс начался. Естественно, разговор был только о моем поведении. Как-будто в разгар уборочной не было больше дел, чем обсуждать возмутительное поведение студента «ГулиИ», сняв для этого с комбайнов даже механизаторов. Но инкриминировать мне стишки они не могли – не доказано; на счет дынь тоже разговоров не могло быть – с какой это стати дыни, выросшие на «всенародной» земле могли принадлежать только Тугаю? А вот рацпредложение мое с веревкой горячо обсуждалось. Докладывал, конечно же, сам Тугай

– В то время как наши женщины в поте лица… – лицо у Тугая побагровело, на углах рта выступила пена слюны.

И тут я повел себя, как говорится, неадекватно. Встав с нар, я извинился перед собранием и сказал, что мне нужно на минутку выйти. Потом товарищи рассказывали мне, что дама в сапогах даже испугалась, чтобы я ненароком не повесился от позора: «Потом отвечай за него!».

Но я не собирался вешаться! Зайдя на кухню, я разбил тройку яиц в алюминиевую кружку, насыпал туда сахарного песку, и ложкой стал сбивать свой любимый «гоголь-моголь». Так я и зашел в амбар обратно.

Актив аж голос потерял от моей наглости. Потом заголосили все вместе: Тугай и дама – от ярости, механизаторы – от смеха, студенты – от восторга. Только Тоточава сидел молча, широко раскрыв глаза и рот.

Я смотрел на этот театр абсурда, взбивал свое еврейское лакомство и почему-то спокойно думал: «Вот приехал я сюда с благими намерениями, чуть не помер по дороге от дизентерии, потерял надежду на спортивный рекорд, к которому готовился, оставил в Тбилиси невесту. В уборочной участвовал честно – даже рацпредложение сделал, как вообще избавиться от копнильщика (позже на комбайнах эту должность действительно упразднили), а меня тут как врага народа…»

– Погоди, – обратился ко мне Тугай, – сейчас на это времени нету, вот соберем урожай, а тебя отошлем с письмом в институт, чтобы выгнали тебя оттудова!

И вдруг – у меня помутилось в голове и наступило то особое состояние отчужденности, какое было знакомо мне со времени предсказания пожара в детском саду. Я увидел весь амбарный театр со стороны – кричащего багрового Тугая, чопорную даму в кирзовых сапогах, студентов на нарах, и себя с алюминиевой кружкой в руке. Чужим, громким, но бесстрастным как у автомата голосом, я заговорил какими-то странными словами, от которых в амбаре наступила гробовая тишина:

– Так, теперь слушайте меня! Выгнать, Тугай, надо, прежде всего тебя за то, что в данных метеоусловиях дал приказ косить раздельно. Тебя предупреждали, что это преступно, что надо быстрее косить напрямую. Поэтому урожай будет потерян, а тебя уволят! Выгляни за дверь – идет снег и это надолго; скошенные валки засыплет, и ты не подберешь их! Это конец твоей карьере, Тугай!

Тугай, слушавший меня с вытаращенными глазами, вдруг сорвался с места и бросился к выходу. Когда он открыл дверь, все ахнули от удивления – снег, крупный снег, падающий сплошной пеленой, скрыл все вокруг – и кухню, и многострадальный туалет, и доску приказов, и все остальное целинное убожество…

– Еб твою мать! – глухо выкрикнул Тугай и исчез за пеленой снега.

За ним бегом исчезли члены партийно-комсомольского актива. Вслед исчезающим фигурам из амбара № 628 понеслись аплодисменты и свист студентов – целинников.

А меня всего трясло, кружка с еврейским лакомством прыгала у меня в руке, я медленно приходил в себя. Окончательно оклемавшись, я первым делом съел гоголь-моголь (не пропадать же добру!), а