Владимир Владко - Аэроторпеды возвращаются назад Страница 38

«12 июля. На северном участке большевики развернули внезапную атаку на наши позиции. При поддержке артиллерии советские отряды двинулись в наступление и захватили первую линию окопов. Пехота шла под защитой тяжелых танков. Интересно отметить своеобразную расстановку боевых сил: танки лишь расчистили путь пехоте, которая, заняв первую линию окопов, остановилась и пропустила вперед кавалерию, поддерживаемую легкими быстроходными танкетками.

13 июля. Воздушная атака советских бомбовозов не дала заметных результатов. Новые зенитные пушки, автоматически соединенные с прожекторами, уничтожили более половины самолетов. Эскадрильи удалось лишь взорвать центральный склад снарядов. Кстати, откуда у большевиков такие точные сведения о размещении наших главных складов… Надо обратить на это внимание политического управления армии.

14 июля. Прорыв нашего фронта на северном участке все еще не ликвидирован. Большевики очень хорошо закрепились на флангах. Боюсь, что это место при дальнейшем развертывании кавалерийского наступления станет опасным. Кавалерия большевиков доказывает всю ошибочность разговоров о том, что время конницы в целом истекло и что она не может показать себя в условиях танковой войны. Советские кавалерийские части возглавляют атаки.

Правда, они всегда наступают при поддержке быстроходных танков и танкеток…

15 июля. Со всех участков поступают рапорты о большом ущербе, наносимом советскими снайперами, которые держат под обстрелом целые секторы наших окопов и пулеметных гнезд, парализуя их. Еще одно доказательство того, что винтовка не утратила своего значения в современной войне. Находясь в умелых руках — винтовка еще очень многое может сделать…»

Мы привели здесь несколько отрывков из дневника старого маршала Кортуа, чтобы показать, как замедлились события на всем фронте. Казалось, что война перешла в состояние, очень напоминавшее сидение по окопам во время великой войны 1914–1918 годов. Большие человеческие массы сошлись друг с другом, заняли хорошо защищенные позиции и словно бы не могли перейти к решительным действиям.

Однако было и нечто такое, что решительно отличало теперешнее положение от минувшей войны. Прежде всего — огромный рост технических сил. Да и события нарастали с двух сторон линии фронта разными темпами и разными путями. Если в первые дни боев советские войска кое-где отступали и временами освобождали путь для наступления Первой армии, если Первая армия в те дни стремительно продвигалась вперед, демонстрируя новые достижения техники уничтожения, то теперь ситуация изменилась.

Первая армия стояла неподвижно, даже не пробуя переходить в наступление. Казалось, что она успела потерять часть своих сил, что она неспособна перейти к решительным действиям, что она, наконец, все слабеет — главным образом за счет ослабления тыла, где разворачивались революционные события. И, напротив, Красная армия как будто ежедневно черпала новую силу и мощь из своего безбрежного тыла. Она крепла, она все чаще и чаще переходила в наступление, она атаковала, прорывала фронт, словно ее части сами рвались в бой и их приходилось сдерживать.

Понятно, почему штаб ежедневно по телеграфу подгонял генерала Ренуара. Командование возлагало все надежды на бактериологические аэроторпеды, которые должны были посеять панику в глубоком тылу Советского Союза и деморализировать части Красной армии. Были и другие причины, заставлявшие командование фронта спешить с бактериологическим наступлением.

Совершенно секретные донесения командующих участков фронта сообщали о ненадежности частей, присланных для пополнения фронтовой армии. Такие части прибывали из тыла, уже зараженные революционной пропагандой. Никакие средства борьбы не помогали, никакие секретные агенты неспособны были указать подпольные центры революционной агитации. Несколько полков в полном составе перешли на сторону Красной армии, заранее условившись с противником о времени перехода.

Как выяснилось позднее, эти части поддерживали определенные связи с Красной армией, посылали во вражеские окопы своих представителей договариваться о дальнейшей судьбе части. И самым страшным было то, что солдаты таких частей за линией фронта не превращались в пленных; их не разоружали, не отправляли в концентрационные лагеря для военнопленных. Совсем нет! Части, перешедшие к красным, не складывали оружие, а просто поворачивали его в другую сторону и вместе с Красной армией начинали наступление против своих бывших окопов. Это полностью деморализировало войска.

Тщетны были все попытки сохранить в тайне такие случаи. Советские войска оповещали о них части Первой армии листовками, которые целыми облаками сбрасывали советские самолеты. Советское радио рассказывало о переходах частей Первой армии на свою сторону всей Европе, транслируя выступления самих бывших солдат. Обращаясь к родным, знакомым и друзьям, оставшимся в капиталистических странах, те рассказывали о своем поступке, призывали всех последовать их примеру и тем самым помочь борьбе с войной против Советского Союза, помочь революции.

Нечего и говорить, как действовали такие радиовыступления. Охранки всех капиталистических стран сбивались с ног, без конца арестовывая рабочих, пойманных во время приема советского радио. В тюрьмах уже не было свободных мест. Даже в мелкобуржуазных кругах распространялись слухи о развале в Первой армии, о бесспорной победе большевиков. Был только один способ поднять дух армии и тыла — решительный удар по Советскому Союзу, убедительная блестящая победа хотя бы местного значения. Но именно это не удавалось сделать командованию…

Генерал Ренуар и сам хорошо понимал крайнюю необходимость форсировать бактериологическое наступление. Он лично руководил последними приготовлениями, разработал подробный план воздушной атаки, которая должна была проводиться ночью. Генерал Ренуар на этот раз решил отправить в тыл Советского Союза одни аэроторпеды, без каких-либо самолетов сопровождения.

«Не стоит рисковать живой силой там, где мы поручаем дело бактериям», — сказал он решительно. И так же решительно придерживался своей программы действий.

Все подготовительные работы проводились в строжайшей тайне. Генерал Ренуар стал очень подозрительным. Однажды он сказал Альберту Райволе:

— Я теперь не верю никому. Понимаете, Райвола, происходит слишком много странных вещей. Эти грузы для авиабаз, которые исчезли, а затем были найдены на дне озера; эти таинственные взрывы в Эженском ангаре; наконец, странная осведомленность советских пилотов относительно расположения наших центральных складов… Я не верю в случайности, для этого я слишком много повидал на своем веку. Мне кажется, что наша тайная полиция недостаточно хорошо работает. И вообще, впечатление такое, будто мы теперь живем где-то на вулкане, все время грозящем взрывом…

Нечто подобное сказал он однажды и Дику Гордону. И Гордон невольно вспомнил свой разговор на фронте с Джонни Уолтерсом, разговор по поводу письма от Тома Даунли, где тот писал о так называемых «хвостах» механизированной армии и о ненадежности этих хвостов. Не был ли прав Том Даунли с его теорией, которая доказывала ложность взглядов и утверждений генерала Фулера и его сторонников?..

Один лишь человек из окружения генерала Ренуара не знал сейчас никаких сомнений и смутных мыслей о какой-то скрытой опасности: это был лейтенант Гагарин. Последняя операция, злополучное воздушное нападение, когда аэроторпеды были уничтожены загадочными радиоволнами, окончательно излечила Гагарина от всех его колебаний и настроений. Собственноручно, не доверяя механикам, Гагарин проверял моторы аэроторпед, перенеся на них всю свою прежнюю любовь к истребителям. Генерал Ренуар имел все основания быть абсолютно довольным безупречным поведением лейтенанта Гагарина. И это было заметно: именно с Гагариным охотнее всего беседовал генерал Ренуар, частенько вызывая его к себе.

А когда наступил час, которого все так долго ждали, время вылета первого отряда бактериологических торпед, генерал Ренуар поручил наблюдение за их полетом именно лейтенанту Гагарину, хотя происходило все это в его собственном кабинете.

На огромном столе помещалась большая прозрачная рельефная карта западной части СССР. Красная линия показывала воздушный путь аэроторпед от базы, где возле карты сидели генерал Ренуар и стоял лейтенант Гагарин, до самой Москвы. Круглое световое пятно горело в самом начале красной линии, световое пятно, состоящее из сотни мельчайших световых точек. Пятно обозначало отряд бактериологических аэроторпед.

Генерал Ренуар слегка волновался. Он впервые следил за операцией из своего кабинета. Генерал внимательно смотрел на стрелку часов, которая медленно приближалась к одиннадцати. До одиннадцати часов вечера оставалось еще три минуты… две… одна…