Введение в общую культурно-историческую психологию - Александр Александрович Шевцов Страница 42

Стоит вспомнить в связи с этим приводившиеся ранее мысли Серио и других исследователей о так называемом «советском языке» как языке лжи и пропаганды.

Здесь названо основное противоречие между естественнонаучным и культурно-историческим методами. Но можно сказать и по-другому. С этой росстани пути науки разветвляются. Знать мнения людей и изучать их поведение, опираясь на знание обычаев и обычного мышления, или же попытаться освободиться от всего изменчивого, наносного и вычленить некую первооснову разума, позволяющую знать нечто независящее от переменчивости людских нравов и настроений.

Путь Сократа и Платона показывает, что это неразложимо – ты не можешь прийти к чистому Разуму в обход бытового мышления, поскольку ты уже внутри него. Поэтому изучение – неизбежность, потому что оно – очищение от быта. Но обычно это изучение ведет к порабощению, потому что изучивший мышление начинает его использовать для достижения мирских целей и вязнет в них, как в болоте. Навсегда. Это пугает и рождает желание сбежать, избавиться от мышления сразу, отказавшись одним движением воли, и единым рывком перейти в разум или, еще лучше, в просветление, которое можно называть и научной объективностью. Но есть одно старое правило: если ты действительно хочешь победить – победу надо готовить…

Каждый диалог Платона – это полноценная жизненная и психологическая задача, решаемая по законам очищения, а не математики или логики. А точнее – подзадача, входящая вместе с другими подзадачами в тело какой-то единой большой задачи. Она всегда начинается с описания, то есть с условий. Но вот вопрос, основной вопрос, ради которого она и начата, может в ней и не содержаться, потому что он высказан раньше и подразумевается. О нем Платон словно бы уже договорился с тобой и ожидает, что ты в состоянии сохранять осознавание цели, ради которой согласился начать это движение, несмотря на меняющиеся условия. В итоге, условия эти становятся, как и само бытовое мышление, которое ими описывается, чем-то иллюзорным. Майей, как любят говорить сейчас, или мороком, как называла это русская народная культура. Все внешнее, что составляет диалоги, нужно только затем, чтобы научить тебя не отвлекаться от главного, не забывать, зачем ты их читаешь, зачем ты пришел!

Итак. С одной стороны – сама природа ума, с другой – задача выявить то, что правит человеческими жизнями, а проще, как происходит управление людьми, являющееся подлинной основой всего человеческого поведения:

«С о к р а т. Искусство красноречия не есть ли вообще умение увлекать души словами, не только в судах и других общественных собраниях, но и в частном быту? Идет ли речь о мелочах или о крупных делах, – оно все то же, и, к чему бы его ни применять правильно – к важным ли делам или к незначительным, – оно от этого не становится ни более, ни менее ценным» (Там же, 261-b).

А когда управление не получается, возникает спор. Его можно решать путем поиска истины, а можно путем поиска общественных средств принуждения, то есть справедливости.

«С о к р а т. <…>…что делают на суде тяжущиеся стороны? Не спорят ли они, или назвать это как-то иначе?

Ф е д р. Нет, именно так.

С о к р а т. Спорят о том, что справедливо и что несправедливо?

Ф е д р. Да.

С о к р а т. И тот, кто делает это искусно, сумеет представить одно и то же дело одним и тем же слушателям то справедливым, то, если захочет, несправедливым? <…> Да и в народном собрании одно и то же покажется гражданам иногда хорошим, а иногда наоборот.

Ф е д р. Это так.<…>

С о к р а т…искусство спора применяется не только на суде и в народном собрании, но, по-видимому, это какое-то единое искусство, – если уж оно искусство, – одинаково применяется ко всему, о чем бы ни шла речь; при его помощи любой сумеет уподобить все, что только можно, всему, что только можно, и вывести на чистую воду другого с его туманными уподоблениями.

<…> Значит, кто собирается обмануть другого, не обманываясь сам, тот должен досконально знать подобие и неподобие всего существующего.<…>…У тех, кто имеет неверные мнения о существующем и поддается обману, причина их беды – какое-то подобие между вещами.<…> Значит, друг мой, кто не знает истины, а гоняется за мнениями, у того искусство речи будет, видимо, смешным и неискусным» (Там же, 261с–262с).

И вот рождается еще один образ, определяющий способ поиска. Он удивительно похож на тот, который заложил основы кибернетики и теории искусственного интеллекта:

«…всякая речь должна быть составлена, словно живое существо, – у нее должно быть тело с головой и ногами, причем туловище и конечности должны подходить друг другу и соответствовать целому» (Там же, К 264с).

О связи кибернетики с философией Платона, вероятно, еще придется говорить углубленно там, где разговор затронет понятие управления как одной из сред или «струй» человеческого мышления. Пока же достаточным будет привести слова редактора и переводчика первой книги основоположника кибернетики Н. Винера Г. Поварова: «…слово “кибернетика” не является неологизмом. Оно встречается довольно часто у Платона, где обозначает искусство управлять кораблем, искусство кормчего, а в переносном смысле – также искусство управления людьми» (Поваров, 1968, с.56).

Сходство с современными кибернетическими основами становится особенно сильным, если мы поймем, что ораторское искусство, речь используется тут только как материал, на котором показывается метод. А метод или, по крайней мере, одна из его основных частей, таков:

«Одно постараемся из этого понять – как могло наше рассуждение от порицания перейти к похвале.<…> Мне кажется, все было там в сущности только шуткой, кроме одного: все, что мы там случайно наговорили, – двух видов, и суметь искусно применить их возможности было бы для всякого благодарной задачей.<…> Первый – это способность, охватывая все общим взглядом, возводить к единой идее то, что повсюду разрозненно, чтобы, давая определение каждому, сделать ясным предмет поучения. Так поступили мы только что, говоря об Эроте: сперва определили, что он такое, а затем, худо ли, хорошо ли, стали рассуждать; поэтому-то наше рассуждение вышло ясным и не противоречило само себе.<…> Второй вид – это, наоборот, способность разделять все на виды, на естественные составные части, стараясь при этом не раздробить ни одной из них, как это бывает у дурных поваров: так, в обеих наших недавних речах мы отнесли неразумную часть души к какому-то одному общему виду. Подобно тому как в