Мария Згурская - Отцы-основатели Страница 43

Руссо не предлагал полного искоренения частной собственности, но считал, что законной является только собственность, приобретенная трудом. Состояния, накопленные финансовыми махинациями, наследственные земли родовитых аристократов — вот настоящий источник зла.

Шел 1782 год. До Великой французской революции оставалось семь лет.

Молодой Робеспьер вовсе не мечтал о политической карьере, он хотел стать поэтом. Все студенческие годы он читал ночами при свечах современных прозаиков и стихотворцев. Сентиментальная лирика вызывала у него слезы. Когда после учебы Максимилиан вернулся в провинциальный Аррас, он попробовал себя в стихосложении. И хотя стихи получались вялые, слабые, с душещипательными штампами и плохими рифмами, его охотно приняли в литературное общество таких же доморощенных гениев «Розатти», то есть розарий.

Гении были аполитичны и провозглашали верность вину, цветам и поэзии. Максимилиан трудился над стихами так же самоотверженно, как прежде над текстами законов. Но все было без толку. Максимилиан Франсуа Мари Исидор де Робеспьер был бездарен. И даже членство в Академии литературы, наук и искусств Арраса не прибавило ему таланта.

И скоро ежедневное терзание поэтической лиры ему надоело. Вино, цветы и поэзия интересовали его все меньше. Близился 1789 год, который полностью перевернул его жизнь и определил дальнейшую судьбу гражданина Робеспьера.

Молодой адвокат стал использовать Академию литературы как замечательную политическую трибуну. Стихи он еще писал, но все реже и реже. Зато в стенах Академии стали звучать горячие политические речи. Робеспьер оказался прирожденным оратором и быстро понял, что способен переубедить самую враждебно настроенную публику.

Местным академикам эти речи настолько пришлись по вкусу, что в 1786 году они избрали Робеспьера своим президентом. А спустя три года, в апреле 1789-го, он нашел и более широкое поле для политических дискуссий — стал депутатом от третьего сословия родного Арраса в законодательном собрании Франции, Генеральных штатах.

Страна бурлила. Начиналась революция. Оказавшись в Париже, молодой адвокат попал в самую гущу событий. Среди наиболее отъявленных радикалов он был самым отъявленным радикалом.

Однако начало парламентской карьеры Робеспьера оказалось неудачным. Его ораторские способности все-таки уступают мастерству Мирабо, Лафайета и других трибунов. Над Максимилианом громко смеются, его голоса не хватает, чтобы перекричать шумных депутатов. Но Робеспьер не отступает. Раз за разом он поднимается на трибуну: невысокого роста, в синем камзоле, с ослепительно белым кружевным жабо.

Робеспьер в этот период, как и большинство депутатов, — сторонник конституционной монархии, а республика ему кажется прекрасной мечтой, далеким будущим. Но одно этот провинциальный адвокат усвоил твердо и не дает забывать своим коллегам — источником власти является народ: «Следует помнить, что правительства, какие бы они ни были, установлены народом и для народа, что все, кто правит, следовательно и короли, являются лишь уполномоченными и представителями народа…».

Правда, тогда его страстные речи грешили излишней экзальтацией и демагогией, но живая жестикуляция, смена темпа речи и даже тембра голоса, а особенно светящиеся яростью глаза создавали фантастический эффект — депутаты постепенно все больше прислушивались к каждому слову этого провинциала.

Трибуна в Генеральных штатах сменилась трибуной в Национальном собрании (1789–1791), а когда депутаты лишились места для дискуссий, они стали собираться в Якобинском клубе. И везде Робеспьер занимал самую крайне левую радикальную позицию. Будучи сторонником Руссо, он критиковал либеральное большинство Собрания за недостаточный радикализм проводимых реформ. Эти же идеи он провозглашал с трибуны Якобинского клуба, лидером которого стал.

В этот период большинство депутатов Законодательного собрания много говорят о единстве народа, стремясь сгладить различия между классами и слоями. Верный последователь Руссо, Робеспьер был одним из немногих, кто решительно стал на сторону городских низов — санкюлотов. Обращаясь к лидерам революции, он заявляет: «Самая невыносимая из всех — аристократия богатых, гнету которой вы хотите подчинить народ, только что освободившийся от гнета… аристократии». Недоверие Максимилиана к республиканской форме правления как раз и было связано с тем, что он долгое время видел в республике всего лишь власть «новых богачей», успевших сколотить состояния в первые месяцы революции: «Что мне до того, что мнимые патриоты рисуют мне перспективу залить Францию кровью, чтобы освободиться от монархии, если на ее развалинах они не хотят установить суверенитет нации и гражданское и политическое равенство? Я предпочитаю видеть народное представительное Собрание и граждан, пользующихся свободой и уважением при наличии короля, чем рабский и униженный народ под палкой аристократического сената и диктатора».

Скоро уже вся страна знала имя этого поборника свободы. Насыщенные демократической (а порой и демагогической) риторикой выступления принесли Робеспьеру широкую популярность в народе и прозвище Неподкупный. В чем-то народ был прав: Максимилиан не искал материальных выгод. Он был беден. Но он грезил славой спасителя отечества. Он считал, что знает лучше всех, как построить счастливое общество.

Очень показательно, как Максимилиан Робеспьер не любил еще одного глашатая революции — графа Мирабо. Когда он упоминал о знаменитом графе, то ему всегда изменяла объективность. В мае 1789 года, когда Мирабо находился в зените славы, Робеспьер в одном из своих писем отметил, что «граф Мирабо играет ничтожную роль, его дурная нравственность лишает всякого к нему доверия». Родовитый аристократ, авантюрист, кутила и прожигатель жизни не мог вызвать симпатию у человека, который всю свою жизнь поставил на службу «добродетельных граждан», заслужив у них прозвище Неподкупный.

После роспуска Национального собрания Робеспьер получил должность общественного обвинителя в уголовном суде Парижа (октябрь 1791-го) и продолжил активную политическую деятельность в столице.

Когда вспыхнула революция, местная плутократия попыталась объявить ее делом врагов Франции. «Разве мог добрый парижский народ восстать? — твердили эти люди. — Он подкуплен был английскими деньгами».

В декабре 1791 — апреле 1792 года Максимилиан Робеспьер вел в Якобинском клубе острую дискуссию со сторонниками «экспорта» революции, призывая бороться с «врагами свободы» внутри страны. О необходимости дальнейшего углубления революции он писал в еженедельнике «Защитник конституции» весной-летом 1792 года.

Революция ширилась и набирала темп. И когда король бежал, Максимилиан Робеспьер первым призвал покончить с тираном. Бегство монарха заставило его решительно изменить свои взгляды: он становится бескомпромиссным республиканцем. В это же время у него зарождается идея революционной диктатуры, направленной как против реставрации абсолютной монархии, так и против крупной буржуазии: «Надо спасти государство каким бы то ни было образом; антиконституционно лишь то, что ведет его к гибели».

Вновь и вновь Робеспьер в своих речах выступает против войны внешней и доказывает необходимость войны внутренней, направленной против «врагов революции». Обращаясь к лидеру жирондистов — умеренных революционеров — Бриссо, Неподкупный бросает ему упрек: «Есть ли у нас внутренние враги? Вам они не известны, вы знаете только Кобленц (город, в котором концентрировались эмигранты, сторонники вооруженной борьбы с революцией)… Так знайте же, что, по мнению всех просвещенных французов, настоящий Кобленц находится во Франции».

Многие испугались, многие отшатнулись от Робеспьера. Но верный друг детства Камиль Демулен и товарищи из Якобинского клуба поддержали Максимилиана. Они ему верили. А он верил тому, что провозглашал. Не согласных со своей точкой зрения он автоматически записывал во враги революции.

В июле 1792 года было объявлено, что отечество — в опасности, а спустя неделю был организован революционный комитет восстания — Конвент.

В ходе восстания 10 августа 1792 года самопровозглашенная Коммуна Парижа включила Робеспьера в число своих членов. Сразу после образования Конвента был поставлен вопрос о судьбе короля. Якобинцы требовали его казни, но умеренные хотели судебного процесса.

В сентябре Робеспьер был избран в Конвент, где вместе с Ж. П. Маратом и Ж. Дантоном возглавил левое крыло («Гору») и повел ожесточенную борьбу против находившихся у власти жирондистов (сентябрь 1792 — май 1793 г.). Подозревая последних в стремлении реставрировать монархию, Робеспьер 3 декабря 1792 года решительно потребовал казни Людовика XVI и предложил казнить его без суда, заявляя, что беспокоиться о юридических формальностях — значит поддерживать контрреволюцию: «Народы судят не как судебные палаты; не приговоры выносят они. Они мечут молнию; они не осуждают королей, они погружают их в небытие». А когда суд все-таки состоялся, проголосовал за смерть короля (15 января 1793 г.), причем потребовал казни не только самого Людовика, но и его семьи. Смерти подлежал не только король. Следом за ним на гильотину отправили сотни аристократов, виновных только в том, что они родились с той самой частицей «де», о которой так мечтал Робеспьер.