Анна Кимерлинг - Выполнять и лукавить. Политические кампании поздней сталинской эпохи Страница 5

Разумеется, к такому пониманию политических кампаний должны были привести значительные успехи в изучении сталинизма в целом. Весь предыдущий обзор иллюстрирует этот путь. По мере того, как исследователи в своем поиске двигались от центральных фигур к «простому человеку», от больших институтов к повседневности, от столицы к провинции, им открывались все новые горизонты и аспекты изучаемой эпохи. Сейчас, когда разработаны и воплощены в жизнь приемы анализа разных уровней исторической реальности, разные исследовательские оптики, становится возможным от описания событий перейти к описанию механизмов, но уже на новом уровне, от перечисления «дел» – к сравнительному анализу, типологизации и рассмотрению структуры.

Анализ исторических трудов, посвященных непосредственно кампаниям, показывает, как шел процесс складывания предмета исследования кампаний.

На первоначальном этапе речь могла идти в основном об описании тех или иных политических кампаний, о накоплении эмпирического материала. В работах Г. Костырченко, С. Шноля[112], В. Сойфера[113], Л. Максименкова[114], В. Есакова и Е. Левиной[115] подробно, с использованием архивных материалов восстанавливаются события той или иной кампании, ее этапы, особенности реализации, последствия. Отдельно стоит отметить труды тех ученых, которые начали исследование реализации кампаний на местах на основании региональных архивов, например коллективную моно графию «Включен в операцию»[116] (авторы: О. Лейбович, А. Кабацков, А. Кимерлинг, А. Казанков, А. Колдушко, В. Шабалин и др.), главы из монографии Е. Зубковой[117], статьи О. Лейбовича[118].

Постепенно кампании становились предметом отдельного анализа. На этом этапе появились работы, в которых исследовали либо целую серию кампаний, либо реализацию кампаний на разных социально-политических уровнях. Так, следует отметить работу В. Гижова «Идеологические кампании 1946–1953 гг. в российской провинции (по материалам Саратовской и Куйбышевской областей)»[119]. В ней автор рассматривает реализацию кампаний в литературе, науке, искусстве на региональном материале. Несмотря на достаточно узкий диапазон рассматриваемых явлений (что, видимо, вызвано неудачной трактовкой кампаний как «идеологических»), это одна из немногих попыток рассмотрения сразу нескольких кампаний в едином русле, да еще и на региональном материале. Другими примерами анализа серий кампаний являются работы С. Ульяновой[120] и С. Ушаковой[121]. В первой анализируется скорее генезис кампаний в 1920-е годы, когда кампанейщина была повсеместно распространенной практикой, инициируемой не только центральной властью, но и на местах. Во второй работе исследуются кампании 1920–1930-х годов, направленные на мобилизацию масс. Такая последовательность примечательна, по скольку дает возможность сравнить развитие структуры кампаний в разные десятилетия (и этапы) становления советской власти. Однако следует отметить, что в этих работах применяются несколько разные подходы. Если С. Ульянова не только рассматривает идеологические составляющие и дает описание механизма кампаний, но и прослеживает непосредственную реакцию на кампании со стороны рабочих и низовых партийно-хозяйственных функционеров по архивным документам, то С. Ушакова в основном ограничивается анализом советской печати, сводя тем самым кампании только к идеологической составляющей.

Кроме упомянутого выше В. Гижова, существует еще одно серьезное исследование послевоенных кампаний, принадлежащее Е. Гениной[122]. Эта работа примечательна тем, что автор уделяет значительное внимание не только событийной истории кампании, но и реализации этой кампании на местах, т. е. управленческим практикам. Впрочем, и тут заметна несколько традиционная интерпретация поведения людей в рамках кампаний как простой «реакции» на действия центральных властей.

В завершении обзора необходимо подчеркнуть те новые подходы и особенности, которые свойственны исследованию, проведенному в данной книге.

Во-первых, здесь изучаются кампании поздней сталинской эпохи, наименее освещенные в научной исторической литературе, что кажется существенным упущением. Разумеется, для понимания исторического явления необходимо знать, каковы его истоки и процессы становления. Однако не менее важно понимать, каковы его зрелые формы. Ведь именно в позднюю сталинскую эпоху можно говорить о сложившейся схеме управления, где политические кампании занимали едва ли не главное место; в это время сталинская система приобрела законченный вид. Изучая результаты, мы начинаем лучше понимать и процесс формирования явления.

Во-вторых, в данной работе делается попытка изучить политические кампании не в отдельных аспектах, а как более или менее целостное явление и при этом избежать как крайностей детализации, так и крайностей схематизации.

В-третьих, за отдельными событиями (в первую очередь рядовыми, повседневными) автор стремится увидеть практики, т. е. по вторяющиеся шаблоны действия, складывающиеся в общий механизм управления, в данном случае – механизм политической кампании. Это позволяет перебросить мостик между повседневностью (низовыми практиками) и миром идей, причем не столько сконструированных властями того времени, сколько презентованных, пусть в сниженной форме, на уровне газетных передовиц, лозунгов, выступлений на высших партийных собраниях, а также переосмысленных на более низких уровнях власти. Отчасти здесь изучаются и процедуры этого переосмысления, складывания дискурсивных практик на местах по всей цепочке передачи сообщений власти вплоть до выступлений отдельных граждан на организованных собраниях.

Наконец, автор стремится уйти от рассмотрения механизма управления, реализованного в политических кампаниях, по схеме «сигнал – ответ», усматривая в низовых практиках элементы «своеволия» (А. Людтке) или тактик (де Серто). Это дает возможность понять политические кампании как процесс, формируемый не только сверху, но и снизу, т. е. организаторами этих кампаний на уровне региона, населенного пункта, отдельного предприятия, а также непосредственно рядовыми гражданами.

Чтобы достичь этих целей, необходим экскурс в методологические основания подобного рода исследования.

Глава 2. Повседневность и история: методология исследования

Для начала необходимо сделать несколько предварительных замечаний. Во-первых, развитие теорий редко укладывается в простую схему «от простого к сложному» и «от родоначальника к последователям». Поэтому методологическое основание исследования необходимо выстроить не в виде изложения схемы, а в виде изложения взглядов нескольких интеллектуальных традиций, которые, влияя друг на друга, сформировали предмет микроистории и обоснова ли основные методы этой научной теории. Во-вторых, для наилучшего понимания изучаемых явлений надо использовать междисциплинарный подход, т. е. социологические, антропологические, политологические теории для целей исторического исследования. В-третьих, здесь не предполагается написать историю идей и методологий. Необходимо только проследить, из каких составных частей складывалась используемая методология исследования, из каких областей знания они пришли в историю, выяснить, чем они (эти части) могут быть полезны при изучении истории позднего сталинизма в целом и политических кампаний в частности.

2.1. методологическая рамка исследования: между «большой историей» и повседневностью

Различия между макро- и микроподходами в историческом знании зарождаются едва ли не с античных времен. Еще Геродот и Тацит, равно как и многие другие историки древности, перемежали изложение событий обильными вставками о быте, привычках, обычаях народов, упоминавшихся в трудах. Да и в более позднюю пору это было скорее нормой. В XIX в. наряду с фундаментальными трудами по истории отдельных стран, континентов и эпох можно наблюдать существование трудов, посвященных быту, нравам, привычкам отдельных народов, например «Иллюстрированную историю нравов» Э. Фукса или «Быт и нравы русского народа» Н. Костомарова, не говоря уже о многочисленных изданиях типа «Жены Ивана Грозного». И хотя все эти труды к микроистории в строгом смысле отношения не имеют, они свидетельствуют о наличии интереса у авторов и читающей публики не только к историческим событиям, широким историческим панорамам и макропроцессам, но и к частностям, низовой культуре, рутине, одним словом, к тому, что потом получит название «повседневность». В полной мере это проявилось только в начале ХХ в. Как пишет Х. Медик, «микроистория – сестра истории быта, но кое в чем она идет своим путем»[123].