Ольга Столярова - Исследования науки в перспективе онтологического поворота. Монография Страница 5

Идея того, что знание должно принадлежать только узкому кругу посвященных, не нова; ее возраст, по-видимому, равен возрасту самого знания. Если мы вспомним Священное Писание, то знание изначально было сокрытым (его первый и единственный законный владелец – сам Создатель), и не предполагало свободного распространения. В древних культурах носителями подлинного знания выступали жрецы, в идеальном государстве Платона таковыми были признаны философы, в Средние века их место заняли теологи. На долю всех остальных выпадало доверие. Доверие основывалось на устной или письменной традиции («так должно быть»), а также закреплялось социальными механизмами (рожденный земледельцем – не жрец, воином – не философ, мещанином – не теолог[14]). Конечно, реальность принадлежит всем, равно как и все принадлежат реальности, но у каждого в этой реальности свое место: существуют мудрецы и простецы, и удел вторых доверять первым. Однако же то, что мы сегодня называем наукой (прежде всего – это точное естествознание), выросло из принципиально иной идеи – из идеи, высказанной, в частности, Декартом, о природном и интеллектуальном равенстве всех человеческих существ: «Бог дал каждому из нас некоторую способность различать ложное от истинного»[15]; «способность правильно рассуждать и отличать истину от заблуждения – … или разум, – от природы одинакова у всех людей»[16]. Просвещение, которое шло рука об руку с опытным исследованием природы, начиналось с критики авторитетов, навязывавших знание о знании «некомпетентной публике», и было, по сути своей, реализацией автономии здравого смысла. В эпоху Просвещения наивысшей познавательной ценностью становится стремление к «прозрачности» знания, которое доступно любому человеку, наделенному «естественным светом разума». Войну с узурпаторами знания вел также и Кант, призывая каждого «пользоваться своим рассудком без руководства со стороны кого-то другого»[17].

Что же происходит сегодня? Не оказались ли идеалы Просвещения несколько подзабыты? И не находится ли сегодняшний идеал просвещения общества, выдвигаемый учеными как подлинными носителями «объективности», в некотором противоречии с исходными интенциями Просвещения? Когда ученые вещают «от лица реальности» – один рассказывает, как «на самом деле» устроены пространство и время, а другой говорит, что естественный отбор является единственным ключом к пониманию природы и назначения человека, – то, что остается нам, «неэкспертам», кроме доверия? Конечно, ученые могут ответить на это, что основы нашего доверия к ученым экспертам – «рациональны», что социальная система цивилизованного общества, как минимум, задумана так, что «социальные лифты» доступны всем, что всеобщее многоступенчатое образование и есть то связующее звено, которое соединяет эксперта и неэксперта. Но, помилуйте, о какой универсальности образования может сегодня идти речь, если специализации внутри наиболее развитых наук достигли такой глубины, что эксперты в одной области знания оказываются профанами в смежной области? Как известно, деление физиков на теоретиков, экспериментаторов и инженеров (которые, кстати, уже в середине 20 в., не вполне понимали друг друга) в наши дни отошло в прошлое. Сегодня, каждая из вышеперечисленных групп имеет внутри себя еще более узкие специализации со своим языком описания, между которыми нелегко, если вообще возможно, перебросить мост. Столь же глубокая внутренняя дифференциация касается и иных дисциплин, например, химии и биологии. А что уж говорить о междисциплинарном диалоге! Складывается ли из этой пестрой мозаики непротиворечивая картина? Да и какой универсальный ум, в конечном счете, соберет все детали воедино?

На заре своего существования философия заявила о себе как об интеллектуальной практике, проясняющей основы нашего доверия. Вспомним Сократа, который, как известно, занимался тем, что останавливал спешащих по своим делам жителей Афин и приводил их умонастроение во взвешенное состояние, заставляя признать, что те самоочевидности, на которых покоится их повседневная деятельность, далеко не так самоочевидны, как они привыкли думать. После определенных процедур интеллектуального самоочищения собеседники Сократа останавливались в замешательстве: чаще всего (или всегда?) основы доверия на поверку оказывались нерациональными. В век рационализма и Просвещения философия сильно преуспела на этом поприще деконструкции: критика философов Просвещения вскрывала мифологическую природу как «знания», так и «социальных институтов», которые его транслировали. Но в отличие от Сократа, практикующего очищающее незнание, эпоха Просвещения стремилась к положительному знанию и сделала выбор в пользу «фактов и доказательств».

Да, философы всегда «раскачивали лодку», не позволяя ей тихо скользить по течению. Но если до открытия «фактов и доказательств», философская деконструкция действительно имела смысл, то после того, как положительные науки вступили на подготовленную для них территорию, философии следует признать, что она уже сослужила свою главную службу. «Хватить мутить воду», – могут сказать ученые и инженеры философам. Дело уже сделано, место под новую постройку расчищено, фундамент заложен. Дальше начинается работа ученых, которая заключается в том, чтобы последовательно собирать «теорию всего» и обращать ее части в общественные блага. А если «вездеход научной методологии» (использую выражение Бруно Латура) буксует, то это – вина обслуживающего персонала, который в силу лени или беспечности не поддерживает должный уровень ухода за величайшим механизмом – «предприятием по производству достоверного знания».

Но может ли наука обойтись без философии? В состоянии ли она ответить на критику последней, противопоставив этой критике «факты и доказательства»? Может ли она опровергнуть философствующих «неэкспертов», и, причем, опровергнуть их не «пустословием» (пусть оно останется в арсенале философов), а результатами своей деятельности? Только начните следить за «фактами и доказательствами» на полном серьезе, и вы рискуете оказаться не в меньшем замешательстве, чем после философской деконструкции в духе Сократа. Вредны ли мобильные телефоны для здоровья? А микроволновые печи? Можно ли употреблять в пищу генномодифицированные продукты? Стоит ли прибегать к неорганическим удобрениям? Полезно ли на ночь чистить зубы? Нужно ли снижать температуру таблетками?[18] Следует ли прививаться от гриппа? И т. д. Не сомневайтесь, что на каждый из предложенных вопросов у ученых заготовлены разнообразные ответы, взаимно исключающие друг друга. Правда, приведенный выше список касается мелких забот обывателя, но существуют вещи и поважнее. Зависит ли концентрация метана в атмосфере от хозяйственной деятельности человека? Что ожидает нас в скором будущем – глобальное потепление или новый ледниковый период? Приведет ли запуск Большого адронного коллайдера к мгновенной гибели Планеты? Расширяется или сжимается Вселенная? Играет ли Бог в кости?

Можно ответить, что в научных спорах рождается истина, что коллективная деятельность научного сообщества как раз и состоит в том, чтобы отделять «зерна от плевел». Но приходится повторить вопрос: кто из ученых сейчас, в эпоху столь глубокой внутринаучной дифференциации, может претендовать на роль того универсального разума, который «сверит показания» и представит обывателю или власть имеющему строго дозированную информацию о том, как «на самом деле» устроен мир, необходимую для принятия жизненно важных решений? И даже если этот «кто-то» существует (см. выше о Комиссии по борьбе с лженаукой), то в состоянии ли он(а) обосновать собственную легитимность в ущерб другим претендентам? Война одних «фактов и доказательств» с другими чревата взаимным уничтожением соперников. Как тут не вспомнить В. С. Библера: «Наука, потеряв свое философское обоснование, кончает самоубийством».[19]

Сциентисты и антисциентисты

Философская критика науки, впрочем, тоже неоднородна. Возможно, что с высоты естественных наук все «антисциентисты», как азиаты для европейца, – на одно лицо, но при ближайшем рассмотрении видно, что это не совсем так. Например, один из вариантов философского антисциентизма поразительно похож на объект своей критики – сциентизм, поскольку разделяет с ним один и тот же образ науки, но только со знаком «минус». Для сциентистов, будь то философы или ученые, автономия науки, ее внутреннее единство и возможность перебросить логический мост от одной теории к другой свидетельствуют в пользу того, что наука может и должна стать основой политического единства и источником рационализации и, следовательно, усовершенствования всех (биологических, технологических, социальных, интеллектуальных) форм жизни. Для антисциентистов, те же самые характеристики науки приводят к тому же самому результату, но только оценивается этот результат негативно. Например, пессимистические зарисовки Хаксли, изображающие оптимизированное общество будущего, и хайдеггеровское решительное «наука не мыслит», в два голоса утверждают: там, где торжествует рациональность, нет места свободной личности, индивидуальной открытости бытию, нет места мышлению как реализации этой свободы и открытости. Основная идея утопии (сциентизма) и антиутопии (антисциентизма) состоит в том, что наука, будучи универсальным инструментом подсчета и контроля, орудием объективности, последовательно элиминирует субъективность, которая ассоциируется с хаосом (утопия) или свободой (антиутопия). По существу ученым нечего возразить анти-утопистам. Хотя формулировка «наука не мыслит» звучит как провокация, но, давайте разберемся. С точки зрения ученых-сциентистов, наука действительно «не мыслит», если понимать под «мышлением» то, что понимали под ним Хайдеггер и диалектики, а именно исторический процесс порождения и обоснования факта, в котором нечто всегда раскрывается через свою противоположность. Наука принципиально дистанцируется от такого «мышления» и работает в области уже наличествующих фактов, в области определенности и логической однозначности, что прекрасно осознавали позитивисты[20], например, Рудольф Карнап и Карл Поппер[21]. Таким образом, спор сциентистов и антисциентистов может идти не о том, каковы формообразующие характеристики науки, а лишь о том, что понимать под конечной реализацией потенциала homo sapiens – а) универсальную рациональность, гарантирующую социальное, биологическое, интеллектуальное единство и функциональность человеческой расы или б) экзистенциальную свободу личности. Такое раздвоение оценки результата при общей посылке является отголоском средневековой конфронтации двух истин – истины понятийного мышления о единичных предметах и истины созерцательного постижения общих принципов мирозданья. Старый вопрос о выборе познавательной и жизненной стратегии спасения – в пользу опытного изучения плодов Божественного творения или в пользу смиренного подчинения разума Откровению (бытию, Абсолюту) – в новейшее время вновь звучит как вопрос о выборе пути спасения человечества. Спасение возможно либо благодаря науке («естественному разуму»), либо вопреки ей (посредством «гуманитарного разума»).