Всё переплетено. Как искусство и философия делают нас такими, какие мы есть - Альва Ноэ Страница 53

то есть мысль, логические отношения, загадки и путаницы, – ясным. Задача философии, по Витгенштейну, от начала и до конца сводится к тому, чтобы писать самих себя. Проблема не в языке. Проблема, скорее, в нашем представлении о нем, способе представлять его себе или, скорее, в ограниченности наших способов представить себе нас самих и нашу жизнь с языком. Мы не в состоянии представить, что мы делаем, наше языкотворчество. Следовательно, задачей философии для Витгенштейна было и остается изобретение лучших способов письма, лучших способов представления себя самим себе. («Лучших» не в каком-то окончательном, всеобъемлющем смысле, а только по отношению к нашим непосредственным потребностям и проблемам.)

И что очень важно, по Витгенштейну – и здесь он идет дальше Канта, – это эстетическое предприятие; не только в том смысле, что мы, во-первых, должны занять эстетическую позицию к источникам того, что нас озадачивает (отношение, подобное тому, которое мы занимаем к произведениям искусства или которое художники могут занимать к миру), но также и в том, что, во-вторых, как мы увидели, нам надо занять такую позицию, которую можно назвать художественной, то есть творческой. В «Трактате» Витгенштейн стремился создать лучшие способы письма – лучшие способы изображать, показывать или демонстрировать себя. Но обратите внимание: такое описание идей Витгенштейна о философской работе прекрасно подходит и для описания искусства. Произведения искусства – это не просто картины или, например, рассказы; это движения в практике разъяснения, демонстрирования, раскрытия, выявления и изложения.

Философия, как и искусство, – творческая работа. Философская работа, как и работа эстетическая, – это область, в которой мы обращаемся не к миру и не внутрь себя, а к тому, как мы оказываемся организованы. Философия и искусство способны реорганизовывать нас.

III

11. Проблема просачивания

Из столь кривой тесины, как та, из которой сделан человек, нельзя сделать ничего прямого.

Кант

Динамический локус переплетения

Неспособность науки объяснить сознание и жизнь – не изолированный пробел теории, утверждает философ Томас Нагель, но пробел, который «захватывает наше понимание всего космоса и его истории»[236]. Ведь именно в рамках той «всеобъемлющей, спекулятивной картины мира, которая достигается путем экстраполяции некоторых открытий биологии, химии и физики», должно быть возможно дать единое научное описание всего во Вселенной, включая и нас самих[237]. Такого единого описания не существует, мы еще даже грубо не определили его контуры – это указывает, по мнению Нагеля, на то, что в самой нашей отправной точке есть нечто неполное, неадекватное или ошибочное. Материализм занимает базовый уровень нашей науки, и в результате в ней не находится места для разума и жизни. Нагель считает, что всю эту конструкцию необходимо переделать. Это что-то вроде редуктивного материализма, но без материализма; то есть нам нужно редукционистское понимание всего сущего, которое при этом основывалось бы на нематериалистических структурных элементах (и, возможно, пишет он, на телеологических первоосновах).

В этой книге я предлагаю совершенно иной подход. В нынешнем виде наука в полном порядке. Проблема, скорее, в том, что мы еще не осознали, что сами не являемся подходящим объектом для того занятия, которое называем наукой. Мы динамический локус переплетения. Мы проблема для самих себя. Мы то единственное, что не допускает фиксированных точек никакого рода.

Сказать это – не значит принизить значение науки или умалить ее значимость. Это значит лишь признать, что существуют подлинные вопросы, важные вопросы, ответы на которые не входят в компетенцию науки. Я согласен с Коллингвудом, когда он пишет, что «естественная наука, рассматриваемая как отдел или форма человеческой мысли, – это действующее предприятие, способное ставить свои собственные проблемы и решать их собственными методами, а также критиковать найденные решения, применяя собственные критерии: другими словами, <…> естественная наука – это не плетение фантазий или выдумок, мифология или тавтология, а поиск истины и поиск, который не остается без вознаграждения»[238].

Но, продолжает Коллингвуд, «естественные науки не являются, как это представлялось позитивистам, единственным отделом или формой человеческой мысли, о которой можно сказать подобное, и не являются даже самостоятельной и самодостаточной формой мысли, но само их существование зависит от какой-то другой формы мысли, которая от них отличается и не может быть к ним сведена»[239].

Что может представлять собой эта другая форма мышления? Мой ответ – и здесь я расхожусь с Коллингвудом – состоит из двух частей. Во-первых, само существование науки зависит от ненаучного понимания, то есть от наших вненаучных, а также преднаучных интересов, проектов и ценностей. Галилей, Ньютон и Эйнштейн были людьми со свойственными всем слабостями и амбициями. Даже если факты повседневной жизни не входят в теоретические соображения ученых как предпосылки, вряд ли можно забыть, что наука – это занятие людей, своего рода работа, призвание, как выразился Гуссерль. И конечно, иногда факты о восприятии и воспринимающем – например, об измерении – необходимо считать предпосылками научных соображений. Мы сталкиваемся с такой саморефлексией в теории относительности и квантовой теории. Более практичное ее проявление – зависимость науки от реального оборудования, которое покупается, продается и имеет свойственные ему ограничения по производительности. Каждая научная статья содержит раздел о методах, и на то есть веские причины.

Но, во-вторых, как я настаивал на протяжении всей этой книги, позиция до- и ненаучного, обыденного жизненного мира Гуссерля не является ни подлинно наивной, ни, так сказать, теоретически беспристрастной. Там, где есть тело, восприятие, язык, пол, раса и танцы, есть философия и искусство. И поэтому именно философия и искусство, или то, что их объединяет, то, что у них есть общего – эстетическая позиция, – поддерживают, делают возможной и питают науку. Поэтому мы можем сказать, повторяя слова Коллингвуда, что наука зависит от формы мышления, то есть искусства и философии; искусство и философия отличаются от науки и не могут быть к ней сведены.

Наука как технэ

Две эти мысли можно держать в голове одновременно: 1) биология, химия и физика являются эффективными и на самом деле отличительными способами работы над истиной и получения знаний о том, как на самом деле устроены вещи, как они работают, что существует, 2) естественная наука, включающая в себя биологию, химию и физику, – не единственный путь к истине и пониманию; другие такие пути – искусство и философия.

Я настаиваю, что искусство и философия отличны от науки и не могут быть к ней сведены. Но это не означает, что они полностью