Игорь Смирнов - Психодиахронологика: Психоистория русской литературы от романтизма до наших дней Страница 55

В тех условиях, когда трудность преодолевается почему-либо неправильно, стихийные диалектики видят истинный путь решения задачи в простом превращении того способа действия, который обнаружил свою ошибочность, в его противоположность. В романе Ажаева «Далеко от Москвы» (1948) трасса нефтепровода проектируется вдоль правого берега реки. Чтобы проложить нефтепровод не за три года, а за один, достаточно перенести трассу с правого берега на левый, пусть при этом стройке и будет угрожать затопление (для мазохиста, однако, в опасностях нет ничего экстраординарного; он похож на рискующую кастрационную личность, но, в противоположность ей, он усматривает в риске не колебание между жизнью и смертью, а самый что ни на есть надежный образ бытия). В романе Ю. Крымова «Танкер „Дербент“» (1938) команда нефтеналивного судна выигрывает социалистическое соревнование, огибая остров «Жилой» не по глубокому (как это предписано правилами судоходства на Каспийском море), но по мелкому (опять риск!) фарватеру. В «Солнечном городе» (1933–35) В. Ильенкова, одном из ключевых произведений сталинизма, крестьянину Никодиму удается передвинуть, не разбирая на части, гигантскую железную стену воздуходувного сооружения, заложенного инженерами на не подходящем для строительства участке[484]. В «Счастье» (1947) Павленко председатель колхоза уговаривает колхозников отправиться на перекопку винограда, несмотря на их болезни, засвидетельствованные врачом. Те не соглашаются. Районный пропагандист Воропаев отказывается считать врачебные свидетельства обоснованными (в мазохистских текстах никто не защищен от страданий), в результате чего ему удается вывести колхозников на работу. Знаменательно, что Павленко подчеркивает спонтанность тактики, которую Воропаев применяет на колхозном собрании, и убеждает читателей в том, что успех герою обеспечило самозабвение:

Воропаев должен был невольно остановиться, передохнуть, но что-то, та глубочайшая интуиция, то тончайшее чувство, которое мы иной раз зовем подсознательным, повелительно подталкивало: не ждать, атаковать немедля.[485]

Взрыв — вот тот прием, посредством которого мазохист изменяет реальность, ибо взрыв творит, уничтожая. Главный герой в романе В. Некрасова «В окопах Сталинграда» (1946) — архитектор, ставший сапером, подрывником.

2.1.2. Диалектика не только инструмент принятия решений, ей подчиняются в СР социальная, биологическая и иные картины мира. Для. Н. Островского сущность социально чуждых сил — в том, что они сами себя уничтожают (в романе «Как закалялась сталь» (1932–34) два петлюровских отряда затевают междоусобную схватку). Одна из кульминационных сцен романа Панферова «Волга-матушка река» (1953) — спор новаторов с консерваторами, по ходу которого первые доказывают вторым, что бактерии свободно переходят из органического состояния в неорганическое и обратно и что можно «…вредную бактерию путем изменения среды постепенно превратить в полезную…»[486]

Любое диалектическое учение, в том числе и марксистское, отвечает той бессознательной диалектичности, которая выступает в качестве императива мазохистского бытия. Литература сталинского периода была внутренне предрасположена к ориентаций на марксизм (ср. альтернативную точку зрения, на которой стоит К. Кларк).

2.2.1. Получая свою идентичность в процессе разрушения «я», мазохист входит в такой контакт с миром объектов, что не-присутствие явления во внешней реальности трактуется им как присутствие. Приведем в подтверждение сказанного тот эпизод из павленковского «Счастья», где передаются галлюцинации Воропаева, попавшего зимой в Крым:

Потоки душистой хвои, тяжелые, медовые ручьи чебреца и полыни, струи студено пахнущей мяты и клевера бежали вниз, резвясь на утреннем солнце. И хотя время года совершенно исключало возможность цветения трав — их запахи были несомненны. Пусть это было воспоминанием, что из того! Запахи были.[487]

В стихотворении Симонова «Митинг в Канаде» (1948) лирический субъект, выступающий на подмостках, обращается не к тем, кого он видит в зале (это — враги), но к невидимым партнерам по коммуникации, погруженным в темноту, почти отсутствующим:

Так вот оно, лицо врага!А сзади только черный зал,И я не вижу лиц друзей,Хотя они, наверно, есть…[488]

Подмена отсутствия присутствием составляет сущность абсурда. СР принадлежит к той же семантической парадигме, что и европейский театр абсурда или философия экзистенциализма. Однако, в отличие от только что названных явлений культуры на Западе, СР не был способен отрефлексировать абсурдность изображаемой им реальности. Теряя себя, мазохист, в том варианте этого характера, который превалировал в СР, утрачивал и способность к авторефлексии[489].

На вершину бытия человек в СР поднимается тогда, когда он приобщается небытию. Старый солдат из «Счастья» сообщает Воропаеву, что видел Сталина на Московском фронте, когда очищал поле битвы от вражеских трупов. Во второй книге романа Бубеннова «Белая береза» (1952) один из героев, Матвей Юргин, удостаивается беседы со Сталиным, умирая в полевом госпитале. Согласно Бубеннову, Сталин, наблюдающий в госпитале раненых, восклицает: «Бессмертный народ!»[490] Страдание как единственная форма мазохистского бытия — залог непрерывности бытия как такового.

Те, кого нет здесь и сейчас, тем не менее включены в актуальную для восприятия среду, окружающую героя (ср. всеприсутствие портретов вождей в повседневном обиходе сталинского государства или сохранение тела Ленина в мавзолее). Демобилизовавшийся Сергей Тутаринов из романа Бабаевского «Кавалер Золотой Звезды» (1949) приезжает в Пятигорск, где никого не знает, но оказывается там в «Аллее героев» — среди говорящих изображений бывших боевых соратников:

Глаза у генерала были веселые, точно живые, и Сергею казалось, что вот-вот с полотна сойдет этот <…> генерал <…> и, подойдя к нему, скажет: «А, Сергей Тутаринов! Вот где мы встретились? Как же, как же, помню <…> воевал ты со славой! А теперь что поделываешь? <…> Строишь? Молодец, Тутаринов! <…> А где ж твоя Золотая Звезда? <…> Это, брат, никуда не годится!» <деидентифицированному мазохисту стыдно отличать себя от других; чтобы проделать эту операцию, он нуждается в приказе; если он и выделяется из среды, то через подчинение. — И.С.>. Сергей торопливо достал из кармана платок, в котором были завернуты орденские ленточки <…> и приколол их на грудь.[491]

Ничто из пережитого не уходит в прошлое, не делается достоянием истории. Тема «Кавалера Золотой Звезды» в целом — послевоенное мирное строительство, проводимое фронтовыми методами и с соблюдением — уже потерявшей актуальность — армейской субординации. (Местные власти выдвигают Сергея Тутаринова на пост председателя райисполкома; он не отвечает согласием до тех пор, пока не испрашивает разрешения у бывшего армейского начальника, генерала, который, в свою очередь, обращается за советом к политкомиссару.)

2.2.2. Мазохистское самоотрицание очень часто запечатлевается в такой сюжетной схеме, на входе которой один из двух объединенных в пару актантов покидает партнера по собственному почину, отказывается от приносящей ему счастье любви без вмешательства третьих лиц или роковых обстоятельств (чем эта схема отличается от архетипической конструкции любовного повествования, известного начиная с греческого романа и изображающего вынужденное разделение персонажей). Поскольку, однако, всякое не-присутствие вовне понимается в освещении мазохистской онтологии как присутствие, постольку сюжет, завязанный в мотиве разлуки, подытоживается обязательной встречей героев[492]. Такова, например, одна из нарративных линий в «Русском лесе» (1953) Леонова: жена профессора Вихрова бросает мужа, чтобы обрести собственное место в жизни; в концовке романа командированный к себе в родные места профессор случайно сталкивается с ушедшей от него многие годы тому назад женой, причем она стоит «…перед ним такая же молодая»[493], как и прежде, персонифицируя тем самым идею данной не-данности.

Сходным образом развиваются отношения между Павкой Корчагиным и Ритой Устинович в «Как закалялась сталь», между Володей Сафоновым и Ириной в романе Эренбурга «День второй» (1933), между пароходным механиком Басовым и его женой в романе «Танкер „Дербент“» Крымова, между Воропаевым и военврачом Горевой в «Счастье» и т. д. В последнем тексте Воропаев исчезает из поля зрения Горевой после ранения и ампутации ноги, не желая быть в тягость возлюбленной. Оперирует Воропаева сама Горева. В мазохистской культуре, стремящейся отмежеваться от сексуального мазохизма, любовный контакт прерывается, если Lust переходит в Schmerz. По мере того как возможность альголагнии (= наслаждения болью) утрачивается, прекращенный контакт может быть возобновлен[494].