Игорь Беленький - Мэрилин Монро Страница 58

Сюжет, вполне достойный Россини; по жанру — образец новейшей оперы-буфф, разве что нет героя, которого заменяют… две героини! Однако последнее обстоятельство не должно сбивать с толку. Во-первых, это запрограммировано оригиналом — повестью Аниты Лус, состоящей из двух частей: первая — «Джентльмены предпочитают блондинок», вторая — «Но джентльмены женятся на брюнетках»[42]. Потому и героинь в фильме две — блондинка и брюнетка. С одной стороны (и это во-вторых), они противопоставлены, что опять-таки основано на повести, где в нарушение традиций брюнетка Дороти всегда рассудительна и положительна, а блондинка Лорелея (традиционная Гретхен), напротив, всегда легкомысленна. С другой стороны (и это в-третьих), они сопоставлены как два свойства одного характера, и это сопоставление, как часто бывает в старых фильмах, нравоучительно: блондинка, к которой в наш век относятся несерьезно, ловит богатого муженька, тогда как брюнетка (урок благонравным девицам!) выходит замуж за обычного человека и по любви. Наконец, чисто формальное — четвертое — обстоятельство: для Занука главной героиней была не блондинка Мэрилин, а брюнетка Джейн Рассел, протеже все того же Говарда Хьюза.

Однако, повторяю, фантазия Ледерера, перенесенная на экран Хоуксом, при всей своей схематичности (а может быть, и благодаря ей) чрезвычайно напоминает биографическую жизненную схему Мэрилин. Строго говоря, для того чтобы побольнее уколоть либо выставить на позорище, достаточно и схемы. Итак, вот сравнение схем.

Героиня, Дороти — Лорелея, работает в мюзик-холле, то есть в шоу-бизнесе. Мэрилин работает в кино, то есть тоже в шоу-бизнесе. Дороти — Лорелея отправляется в Европу на пароходе «Иль-де-Франс», уже по названию олицетворяющем страну назначения. Сравнение страны с кораблем — избитое клише с незапамятных времен, а послевоенная Европа была в ту пору «центром мира», «храмом искусств», «законодательницей мод» — словом, центром притяжения, идеалом. Будет ли большой натяжкой, если предположить, что речь идет об идеале Лорелей — Мэрилин?

Лорелея обручена с богатым молодым человеком Гасом Эсмондом. Мэрилин формально хоть и не была обручена с Ди Маджо, но их связь стала общенациональной сплетней, что вполне позволяет приравнять ее к обручению. Во время плавания Лорелею то и дело пытаются уличить либо в неверности, либо в непорядочности по отношению к жениху. Мэрилин, правда, не уличали в краже бриллиантовой диадемы, но изобличали в изменах Ди Маджо, которые она совершала часто и охотно, так что перипетии на пароходе довольно несложно примерить к событийной схеме отношений с Ди Маджо. Сэр Фрэнсис Бикмэн, похотливый и нечистый на руку старик, — эхо постоянных историй Мэрилин со студийными боссами, вроде Джо Шенка и Гарри Кона. Вся жизнь Лорелеи (то бишь плавание на «Иль-де-Франо) представляется сплошными неудачами, оплошностями и неловкостями. С одной стороны, в них-то и состоит комедийность фильма, а с другой — они нейтрализуются, преодолеваются только «профессионально», когда Дороти и Лорелея, как в мюзик-холле, поют и танцуют. Но и жизнь Мэрилин — не предстала ли она перед нами как сплошная цепь личных неудач и ошибок? Причем не просто оплошностей, как в этом водевиле, а настоящих ошибок, стоивших судьбы. (Таковой, как увидим, она останется и до конца.) И если невеселую цепь Мэрилин все же удавалось разорвать, то тоже профессионально, то есть на экране, в общении со зрителями. И так же как песни и танцы — вторая натура Лорелеи, в них от ее неловкости и оплошностей не остается и следа, и для Мэрилин позирование перед фотокамерами, а затем роли на экране обрели значимость реальной жизни, где не было неудач и где природная аура, лучезарный свет снимали само понятие неудачи. Наконец — финал, подлинный «хэппи энд» — двойная свадьба (сдвоенная, удвоенная). Насмешливое пророчество свадьбы Мэрилин и Ди Маджо, сыгранной на следующий день, когда фильм с триумфом шел по экранам уже не только Америки, но и Европы.

Я не настаиваю: всякое сопоставление субъективно и необязательно. Но меня не покидает ощущение, что вся событийная цепочка фильма Хоукса не просто искусственна или нафантазирована — она преднамеренна, умышленна, нарочита. Нафантазировать можно было бы похитрее и поискуснее. События (вся эта история с Бикмэном, потом с диадемой) слабо мотивированы, довольно формально скреплены песнями и танцами, а потому вся цепочка представляется очень непрочной, даже с учетом «легкого» жанра. Из всех персонажей авторская нарочитость затронула почему-то только характер Лорелеи. Так сразу же, без всяких на то (событийных) оснований ее описывают жениху как девушку, которая «даже под слепящим светом на сцене умеет разглядеть бриллиант в кармане мужчины из партера». Характеристика, не подтвержденная ни событийно, ни пластически, а потому она повисает в воздухе. Разговаривая с Эсмондом-старшим, Лорелея (по милости сценариста) сообщает ему: «Я хочу выйти за вашего сына не из-за его денег, а из-за ваших». Если здесь был расчет на комический эффект (кто ж говорит такие вещи будущему тестю?), то он груб и неуклюж, а кроме того, опять-таки ничем не подтвержден. Еще одна ситуация, когда Лорелея неожиданно принимается поучать Дороти, влюбившуюся в Мэлоуна: «Мужчине Следует быть богатым, Так же как девушке необходимо быть прелестной».

У всех этих характеристик один недостаток — литературность. Они — чисто текстовые и, судя по всему, основаны (хотя и не заимствованы напрямую) на повести, написанной от первого лица, в форме дневника, который ведет Лорелея. Героиня Аниты Лус, какой она предстает перед читателем в самохарактеристиках, красива, манерна, расчетлива и весьма цинична: «…я привыкла думать, что тратить деньги — всего лишь привычка, и если вы знакомитесь с джентльменом, который начинает с того, что покупает дюжину орхидей разом, — что ж, у него очень неплохие привычки».

Беда в том, что Мэрилин никогда не была ни расчетливой, ни циничной — это противоречило бы ее легенде, да и от природы она была совершенно другим человеком, в чем, как я полагаю, читатель уже убедился. Между тем замысел авторов фильма по отношению к Мэрилин (насколько о нем можно судить по самому фильму) был достаточно тонким и коварным. Учитывая, что играть (то есть воплощаться в другого человека) Мэрилин не в состоянии, что она может быть только самой собой, ей это и разрешили делать на экране: как и Мэрилин, Лорелея красива, податлива, наивна, безалаберна и… целеустремленна. Последнее особенно важно, ибо, уступая, поддаваясь новым дразнящим впечатлениям, она тем не менее настойчиво стремится к своему богатому увальню Гасу (чем-то неуловимо напоминающему Слэтцера). Но так же, вспомним, вела себя и Мэрилин, изо всех сил стремясь к «звездности», к обеспеченности, которой была лишена в детстве и юности, невзирая ни на что, жертвуя ради цели всем, что у нее было, — собой, и чем она соглашалась жертвовать. Но именно к деньгам, к богатству, к владению имуществом Мэрилин всегда была совершенно равнодушна. Насмешливый умысел сценариста (а вернее всего — стоявшего у него за спиной Занука) исключил эти все нюансы и оставил основу — целеустремленность. Лорелея, как две капли воды похожая на любимицу публики Мэрилин, рвется к деньгам, к богачам, их имеющим, к символу богатства — бриллиантовой диадеме.

Лорелея и есть Мэрилин — доступная блондинка с широко («наивно») раскрытыми глазами, полуоткрытым чувственным ртом, одержимая идеей «выйти замуж за миллионера». Доступность, безалаберность и целеустремленность — вот составные части комедийного характера Лорелеи. И не характера даже — куклы или, если хотите, героини комикса — настолько она не жива и карикатурна. (Об этом же, кстати, говорил и Хоукс, называя обеих героинь «идеально карикатурными».) И целью подобного шаржа сценарист выбрал природную беспечность Мэрилин, естественную, ничем (или почти ничем) не сдерживаемую игру в ней многообразиях сил и импульсов, бурлящих чувств и настроений. Эту природную раскованность, даже безрассудность и высмеяли в фильме Хоукс и Ледерер, превратив веселую и легкую музыкальную комедию, кинооперу-буфф в средство для сведения счетов голливудской аристократии «золотого века» в американском кино с уличной девчонкой, «бастардой», выскочкой, предвестницей неудержимо надвигающихся перемен — ведь она своим поведением, своей аурой, неожиданной и превосходящей всякое понимание популярностью фактически бросила вызов старому истэблишменту Киногорода.

Надо сказать, что я не одинок в своей «ревизии» хоуксовского мюзикла. Двадцать лет назад американская писательница Джоан Медлен также была неприятно поражена грубыми и топорными приемами, с помощью которых сценарист мотивировал поведение героини Хоукса. «Лорелея, — писала Медлен, — воплощение женщины, у которой, кроме своего собственного тела и послушания, нет более ничего. Платье ее то и дело в беспорядке, она постоянно протискивается вперед, выставляя напоказ собственную грудь. Ее исключительно физическое самолюбование одновременно и слишком вульгарно, и чересчур серьезно, чтобы забавлять. С мужчиной она разговаривает, только если он миллионер, и вся «соль» этого оскорбительного фильма состоит в том, что Лорелея только производит впечатление глупенькой, а на самом деле она умна, ибо отлично знает, мак привлечь богатого мужчину. Глупой-то оказывается интеллигентная Дороти, потому что она выходит замуж по любви. Спустя двадцать лет после того, как фильм снят, уже не кажутся забавными насмешки над женщиной, надевающей диадему, о которой она мечтала, на шею. Заслуга Мэрилин в том, что она оказалась достаточно мудрой и не возмутилась ролями вроде Лорелеи Ли. Ее должно было передернуть от реплики, которую ей пришлось произнести: «Если понадобится, я могу быть и сообразительной, но многие мужчины этого не любят».