Эдуард Днепров - Женское образование в России Страница 6

По мнению министра народного просвещения крайне реакционного толка Д. А. Толстого, сравнивавшего эти учебные заведения, «как ни недостаточен план учения в Смольном, он был гораздо обширнее сен-сирского». Однако трудно согласиться с утверждением Д. А. Толстого, что оба этих училища «грешили крайностями: одно – ультрамонашеским характером, другое – излишней светскостью». Если для позднейшего периода жизни Сен-Сира, действительно, был характерен «совершенно монашеский дух», то дух Смольного, особенно на первых этапах его существования, вопреки утверждениям Д. А. Толстого, не был «исключительно и слишком светским».

Даже официальные историографы Ведомства учреждений императрицы Марии отмечали, что в Смольном институте «воспитание было основано на религиозно-нравственных началах» [35, с. 20]. Если, например, в реорганизованном в те же годы Сухопутном шляхетском корпусе религия в учебном курсе играла незначительную роль, в Смольном она составляла краеугольный камень воспитания. На это недвусмысленно указывал «Устав Воспитательного общества благородных девиц»: «Первое попечение надлежит иметь о вере, дабы заблаговременно посеять и вкоренить в сердцах благоговение, т. е. безмолвное почитание христианского благочестия» [37, т. 1. Гл. II, § 1].

«Светские же добродетели, – по утверждению «Устава», – суть: повиновение начальствующим, взаимная учтивость, кротость, воздержание, равенственное в благонравии поведение, чистое, к добру склонное и праводушное сердце, а напоследок благородным особам приличная скромность и великодушие и, одним словом, удаление от всего того, что гордостью и самолюбием называться может».

Таковы были главные цели воспитательной деятельности Смольного института. «Устав» подчеркивал, что «добрым употреблением и слиянием» поименованных «важных качеств» «долженствует произвести совершенное молодых девиц воспитание».

Смольный институт был рассчитан на 200 воспитанниц. В него принимали девочек с 6 лет на 12-летний срок. При поступлении требовался документ, подтверждающий дворянское происхождение родителей и их обязательство, что они, «по собственному своему произволению и видя будущую дочерям их от сего воспитания пользу, препоручат в опеку совершенно до 18-летнего возраста, так что до исходу того 12-летнего времени ни под каким видом обратно требовать их не станут» и «через все время пребывания их дочерей в Воспитательном обществе от всякого попечения о них свободны» [37, т. II, с. 52].

Воспитанницы Смольного института, как уже отмечалось, делились на четыре возраста: от 6 до 9 лет, от 9 до 12, от 12 до 15 и от 15 до 18 лет. В «первом возрасте» преподавались: Закон Божий, русский, французский и немецкий языки, арифметика, рисование, «танцевание», музыка, шитье и всякого рода вязания. Во «втором» к вышеназванным предметам прибавлялись: история, география, некоторые практические сведения о домашнем хозяйстве. В курс «третьего возраста», помимо того, входило преподавание словесных наук, архитектуры и геральдики. «Зачем эти две последние науки помещены были в план женского образования, – задавался вопросом Д. А. Толстой, – в настоящее время понять трудно». В 1783 г. геральдика была исключена из учебного курса. О значении, которое в Смольном институте придавалось тем или иным предметам, можно было судить по жалованью учителей: танцмейстеру полагалось 1100 рублей в год, учителю арифметики – 180 руб. [76, вып. 14, с. 132].

Весь «четвертый возраст» был посвящен повторению пройденного и усиленным практическим занятиям по домоводству, рукоделию, счетоводству и пр. Кроме того, здесь особое внимание уделялось «правилам доброго воспитания, добронравия, светского обхождения и учтивости» [35, с. 20].

Воспитанницы «четвертого возраста» проходили также своеобразную «педагогическую практику». Они ежедневно по очереди обучали девочек младшего (первого) возраста, «дабы от сей практики навыкнуть заблаговременно, как им, будучи матерями, обучать детей своих, и в собственном воспитании найдут себе великое вспомощение, в каком бы состоянии им жить ни случилось» [37, т. 2, с. 56].

Хотя по замыслу и по составу предметов учебный курс в институте был общеобразовательным, в конкретном своем воплощении он нес два отчетливых отпечатка: сословно-шляхетского мужского образования и традиционного утилитарно-прикладного женского образования. Изучение истории, например, было связано с нравоучением и познанием приемов «светского обхождения». Обучение арифметике почиталось необходимым «для содержания впредь в должном порядке домашней экономии». С той же целью воспитанницы «четвертого возраста» обязаны были «вести записку расходам… договариваться с поставщиками о припасах, каждую субботу делать расчет и… платеж производить, определять цену всякого товару по качеству оного; и наипаче смотреть, чтоб во всем наблюдаемом был совершенный порядок и чистота» [37].

С 13 лет воспитанниц готовили к светской жизни: они принимали участие в придворных празднествах, концертах, спектаклях. Екатерина II даже обращалась к Вольтеру и Дидро с просьбой написать для этой цели специальные пьесы – как в свое время Расин писал для Сен-Сира. (Оба обещали, но на этом дело и кончилось.) Все это развивало в смолянках определенное «стремление к роскоши, что в то время оправдывалось желанием создать противовес грубости нравов и способствовать развитию вкуса и более утонченного склада жизни» [35, с. 20].

Действительно, одной из основных задач вводимой системы воспитания, особенно женского, было содействие смягчению «неотесанных нравов» русского общества. Эта задача, естественно, была не под силу одному Смольному институту, или, как называл его Вольтер, «батальону амазонок». Тем более что многие из воспитателей института были частью того самого общества, которое надлежало перевоспитать. К тому же и само общество отнюдь не жаждало перевоспитания, весьма скептически относясь и к самой затее женского образования, и к новым плодам его – «монастыркам», как часто называли выпускниц Смольного института. Но тем не менее начало было положено.

Воспитательная часть, составлявшая главный предмет забот учредителей Воспитательного общества благородных девиц, как и всего «генерального плана» екатерининской учебной реформы 1760-х гг., была подчинена строгой системе, разработанной Бецким. По классификации устава Смольного института она включала в себя: физическое воспитание, физико-моральное, собственно моральное и дидактическое. Как иронически отмечал Михневич, улавливая тенденцию, позднее постоянно сопутствовавшую отечественной официальной педагогике, «по части доведенного до такой филигранной тонкости размежевания натуры ребенка и прилагаемых к ней воспитательно-образовательных мер тогдашние мыслители-педагоги были настоящими виртуозами» [109, с. 107].

Особенное внимание уделялось физическому воспитанию, по поводу которого было высказано множество ценнейших мыслей и в котором предлагалось «следовать по стопам натуры, не превозмогая ее и не переламывая, но, способствуя ей, наклонять мало-помалу от вредного к полезному». Конкретные рекомендации по этой части могли бы украсить многие современные труды по физическому воспитанию: возможно чаще быть на чистом воздухе и в движении; приучать к перенесению холода, зноя, перемены погоды; содействовать детской резвости, живости, охотам к играм и забавам; блюсти здоровую диету, которая подробно расписывалась, приучать «есть все, что есть только можно», и «стараться, чтоб было все, сколь можно, просто» [37, т. 2, с. 69].

Физико-моральное воспитание выстраивалось на основе принципа, что «праздность есть мать пороков, а трудолюбие – отец всех добродетелей». В соответствии с этим была разработана целая программа игр, рукоделий, различного рода упражнений – с тем, чтобы «трудами и непрестанным телодвижением, отгоняя леность, уныние, грусть», которые являются «предшественниками дурных нравов», сохранять «силу, бодрость и веселость духа, столь нужные и для здоровья, и для доброты сердца» [37, т. 2, с. 70].

Собственно моральное воспитание основывалось на стремлении «удалять от слуха и зрения (детей) все, что хотя тень порока имеет». Вместе с тем И. И. Бецкой подчеркивал, во-первых, необходимость «живого примера» воспитателей и смотрителей, который «всякой словесной морали действительней», и, во-вторых, необходимость воспитания всего, «что нужно для благонравия, как-то: чувствительность к благодарности, ибо неблагодарный человек не достоин никаких благодеяний, почтение к наставникам, дружелюбие, откровенность, благоприятность к равным, снисхождение и человеколюбие к меньшим, бережливость, опрятность, чистоту, угодливость, учтивость, терпение, трудолюбие и прочие добродетели, которые в жизни столько же необходимы, как и сама жизнь, и без чего никто не достоин носить имя человека».