Лев Никулин - Тайна сейфа Страница 6

Прощайте!..

В путь!

Я не стану перечислять первых успехов и неудач. Уже тогда я понял разницу между ординарным шпионством и тайными политическими заданиями, которыми удостаивают избранных. Я не связывал себя с одной определенной державой, хотя бы потому, что самый добросовестный хозяин, использовав вас, постарается избавиться от неудобного свидетеля. Кто не помнит бедного барона фон Столя, которого царское посольство послало в ловушку после того, как он был выжат, точно лимон над пуншевой чашей? Бедный старик умер в цитадели при обстоятельствах, смутно заставляющих предполагать самоубийство. Я же всегда старался приносить одинаковую пользу двум или нескольким взаимно заинтересованным друг другом державам таким образом, чтобы каждая из держав считала меня менее опасным для себя, чем для соперницы. Все это, разумеется, возможно в молодые годы, пока нервы и ум напрягаются без особого труда, пока мускулы и глазомер оберегают вас от применения не вполне дипломатических приемов, иногда допускаемых в политике держав. Апогеем моей карьеры я считаю дело Голубой республики. О нем стоит рассказать.

Это началось весной, у черного материка, на яхте «Элиза», которая принадлежала герцогу Нэри, моему коллеге по клубу «диких».

ДЕЛО ГОЛУБОЙ РЕСПУБЛИКИ

Государство подобно человеческому телу. Не все его функции благородны. Некоторые из них приходится скрывать.

Герцог Нэри был помешан на лорде Байроне. Кроме того, он не платил долгов и был нетерпим в своем отечестве. В течение шести месяцев мы шатались по океану, пока циклон нас не загнал в бухту, которая оказалась портом Эль-Азрак Голубой республики. Я превосходно помню утро после циклона. От каменной полосы мола, полузакрывающей рейд, идут на берег четыре зеленых вала с желто-пенными гривами. Узкая лента набережной с низкими белыми зданиями и пальмовыми стволами, между которыми взлетают тяжелые фонтаны воли, захлестывающих парапет. Тропическое солнце жжет белые мокрые плиты, и над городом, насчитывающим две тысячи черных, как уголь, жителей, соленая теплая влажность. Мимо прижавшихся к молу лодок яхта «Элиза» идет, поднимаясь и падая в волны. Сильная зыбь высоко приподнимает сначала корму, затем нос и убегает к берегу, чтобы взорваться о набережную рядом пенных фонтанов.

Помню, я стоял на рубке и думал о том, что шестимесячная прогулка заставила многих высоких покровителей забыть обо мне, и что есть необходимость в остроумном и легком подвиге, о котором будут писать в течение двух недель на первых страницах официальных газет.

Порт Эль-Азрак оказался главным городом республики, поставляющей каучук одному государству на континенте. Республика управлялась шестью туземцами, в отличие от прочих имеющими белые штаны с голубыми лампасами. Впрочем, министр иностранных дел, пришедший нас приветствовать, не имел этой части туалета и был одет в полосатую сорочку и цилиндр. Надо сказать, что приблизительно так же одевался местный дипломатический корпус — два консула и резидент континентальной державы. Климат диктовал присущие этой стране особенности дипломатического этикета. На аудиенции у председателя совета министров нам предложили своеобразную мебель, представлявшую собой стул, в сидении которого был вделан жестяной таз с холодной водой. Продолжительная беседа в здешнем климате сопряжена с сидением по пояс в воде.

Если вы считаете приводимый мной факт гиперболой, я отсылаю вас к книге г. Пероти, который был восемнадцать лет генеральным консулом в Басре на более северном аравийском побережье.

Даже в положении знатного туриста я не забывал своей основной профессии политического деятеля. Мне удалось установить факт, что министры Голубой республики находятся на жаловании у президента континентальной держа-ви и что они не особенно довольны им, словом, что в Голубой республике имеются все предпосылки для государственного переворота. После одного веселого ужина на борту «Элизы» я послал шифрованное радио моему другу, шефу секретного департаменте министерства, с которым я был в то время связан. Голубая республика получила заем, который я немедленно реализовал тут же на борту «Элизы». И утром резидент континентальной державы узнал, что кабинет пал, что парламент Голубой республики (сорок туземцев, вообще не имеющих штанов и находящихся в родственных отношениях с министром) расторгает договор с континентальной державой. События развивались с кинематографической внезапностью. На пятый день утром на рейде Эль-Азрака бросил якорь контрминоносец «Гриф» континентальной державы. Но к вечеру мы уже имели здесь же трехтрубный крейсер «Пантера» другой державы, о которой я упоминал выше. Радио, прямые проводы, телефоны, биржа бились в припадке жесточайшей малярии. Две эскадры спешили к берегам Голубой республики. И в тот момент, когда победа в борьбе за влияние почти определялась калибром дальнобойных пушек, державы-соперницы с несомненностью установили факт полного обезлюдения побережья. Министры, парламент, две тысячи туземцев, не оценив исторического значения момента, ушли, по крайней мере, на шестьдесят километров вглубь страны. Выборы в парламент, на которые усиленно рассчитывала континентальная держава, не состоялись. Однако, дипломаты дер-жав-соперпиц блестяще вышли из положения. Во время исхода населения Эль-Азрака у двух генеральных консулов была похищена мелкая утварь и ушиблена камнем ангорская кошка резидента. Военные суда эвакуировали дипломатический корпус и иностранную колонию и обстреляли берег (в качестве экзекуционной меры). На этом кончилось дело Голубой республики. И хотя мои портреты не укра-шалн первых страниц иллюстрированных журналов, но мои коллеги и тайные департаменты многих министерств иностранных дел с большим уважением отнеслись к моим способностям. Самое замечательное заключалось в том, что в этом деле я действовал от имени двух держав сразу. По директивам океанской державы я попытался подчинить ее влиянию Голубую республику и одновременно, по директивам державы континента, я спровоцировал инцидент, чтобы дать возможность этой державе дешево приобрести ценности во время биржевой паники.

РАЗОЧАРОВАНИЯ

Надо сказать, что деятельность, которая меня занимала, нормально развивается в мирные эпохи истории. По существу, это чисто пацифистская деятельность, в известной степени ослабляющая милитаризм великих держав. В мирные эпохи я и мои коллеги имели возможность правильного и сравнительно безопасного использования политических и военных секретов различных правительств. Элемент риска выражался главным образом в опасности быть дешифрированным, как агент данной державы, и возможности быть задержанным на более или менее продолжительный срок в военной крепости. В редких случаях дело могло осложниться таинственным исчезновением, заставляющим предполагать самый печальный конец. Поэтому я с тяжелым сердцем встретил войну и вовремя перенес свою деятельность в столицу одной из нейтральных держав. Мои менее благоразумные друзья, несмотря на свои таланты и всемирную известность, окончили почти трагически. Так, знаменитый Фитцджеральд, в свое время прославившийся выемкой годичного доклада военного атташе, кончил свои дни на артиллерийском полигоне близ Берлина. Не менее печально кончил свои дни в Париже мой очаровательный коллега — испанская танцовщица, обладавшая превосходным умом и телом.

В нейтральной столице к этому времени образовался рынок разнообразнейших военных сведений. Военная агентура, которая в мирные эпохи была отраслью дипломатии, оказалась на первом плане. В тридцать восемь лет я, пацифист по убеждению, должен сесть за учебники тактики и стратегии, сопоставлять сводки телеграфных агентств и суметь уловить истину в двух самых противоположных воен-них сообщениях. Самый сомнительный документ, вроде копии послужного списка русского генерала или генеалогического древа германского принца, командующего корпусом, находил сбыт. Полноценное золото брызжет животворящим потоком, и все-таки жизнь не имеет прежней безоблачной приятности. Даже любовь не развлекает в этой неестественной жизни, за зыбким молом, по ту сторону которого — циклон. Меланхолические женщины этой страны приучены законами и бытом к самому ординарному образу жизни. Импортный элемент состоял из кокоток и женщин, так или иначе соприкасающихся с моей профессией. Те и другие не представляли особого интереса для меня. Светские дамы, выйдя из атмосферы войны, впадали в неприятную истеричность и излишний трагический оргиазм. Жизнь и любовь приобретали ненужную сложность, слишком действовали на нервы, и в эти четыре года человек старел утроенным темпом. К концу войны я все еще представлял человека с великолепной фигурой, с располагающими к доверию седыми висками и превосходным энергичным профилем. Мой обычный образ жизни не придал моей наружности типических черт сильно пожившего сноба, а отложился на ней несколькими характерными тенями байронического стиля. Я был похож на человека, перенесшего большое горе и продолжающего жить из любопытства к тем испытаниям, которые мне еще принесет судьба. Поэтому я часто пользовался траурной повязкой на рукаве. Это необыкновенно сильно действовало на молодых девушек и вызывало некоторое доверие со стороны моих клиентов. Официально я назывался полковником армии Соединенных штатов Робертом Айртоном. После вступления Америки в войну мне пришлось переменить резиденцию и имя.