Коллектив авторов - Новые идеи в философии. Сборник номер 16 Страница 7

IV. Последний из намеченных Майером вопросов – вопрос о происхождении и развитии нравственных норм и идеалов. Этические стремления проявляются первоначально в виде смутного позыва (ein dunkler Drang), самые цели, как таковые, разумеется, не являются врожденными, но наклонность к моральным актам и установке определенных целей для этих актов быстро развивается и притом в двух направлениях: с одной стороны, расширяется все более и более целевой кругозор, направленный на будущее, с другой стороны – развивается волевая абстракция; нормы поведения расширяются и координируются между собой, вырабатывается естественная система подчиняющих и подчиненных волевых понятий. Этот двойной процесс формирования норм и идеалов осложняется, во-первых, социальным влиянием среды, окружающей индивидуума: оно бывает всегда весьма значительными но, с другой стороны, и сознательное активное мышление индивидуума направляется на область норм и идеалов и подвергает их формировке. Конечно, этот процесс развития системы норм, завершающейся конечным идеалом, почти никогда не достигает полного целостного завершения, но во многих отношениях остается фрагментарным, бессвязным. Конечный идеал, который ставит себе человек, имеет две стороны, актуальную – представление о его реализации, и потенциальную – представление о выработке известных предрасположений воли, короче целостного характера, который является необходимым для его осуществления. Представление конечной цели как акт волевого мышления могло найти себе выражение не в повелении, но в элементарном акте мысли, вроде: «совершенная жизнь «Я»»! То обстоятельство, что нравственный закон со времен Моисея формулируют в виде императива «ты должен», сильно извратило понимание природы нравственного начала. Наряду с высшей нормой нравственности имеется множество подчиненных норм; однако отсюда не следует, будто все единичные моральные поступки суть лишь средства к реализации вне их лежащей нравственной цели (Зигварт). На самом деле нередко единичное моральное действие уже представляет частичное осуществление конечной цели, привходит как отдельный момент в ее осуществление. В моральную деятельность входят суждения оценки, опирающиеся на моральное чувство, ими мы руководствуемся для оценки собственных и чужих моральных действий.

В заключение своего этического учения Майер затрагивает вопрос о природе «постулатов практического разума». В согласии с тем, что было им ранее сказано, он не видит в них постулатов этического мышления, но продукты аффективной фантазии. Это всего лучше обрисовывается на психогенезисе идеи бессмертия. «Исходным представлением здесь является познавательное представление личности (души) с ее бесконечною моральною задачею. К этому представлению примыкает возникшее из морального чувства аффективное понятие, которое приписывает тому, что ставит себе бесконечные задачи, бесконечную жизнь. И после того как это понятие и то представление слились, возникает аффективное умозаключение, приписывающее человеческой личности бесконечную жизнь». Таким образом, истинным ядром веры в бессмертие является сила самовнушения, которой обладает моральный аффект. Всевозможные логические доказательства бессмертия представляют собою только внешнее прикрытие для этого акта самовнушения.

В изложенном нами обширном труде следует прежде всего разграничить две стороны: общефилософскую и психологическую. Под заглавием «психология эмоционального мышления» ведь скрывается целое метафизическое учение, и нужно сразу сказать, что Майер-философ – типичный эклектик. Книга, несмотря на свой объем, имеет с внешней стороны и расчлененный вид. Майер, быть может, под влиянием Аристотеля, которым много занимался, любит детальные классификации и тонкие разграничения понятий, и, тем не менее, философская сердцевина труда дрябла и самопротиворечива. Подобно Паульсену, Майер называет свою точку зрения на познание «критической метафизикой». Под критической метафизикой здесь разумеется не метафизика веры, но метафизика знания. Майер уверен, что с прогрессом науки и философии мы дойдем когда-нибудь до истинного познания вещей в себе. Нужно ли говорить, что такое понимание критической философии противоречит самым коренным идеям Канта. Критическая метафизика знания есть и с логической, и с исторической точек зрения nonsens. По этому пункту большинство комментаторов Канта, столь расходящиеся между собой во множестве других вопросов, совершенно сходятся. Попробуйте читать «Критику чистого разума» с презумпцией, что Кант имел в виду обновить метафизику знания, и вы убедитесь, что книга при таком предположении не может иметь никакого разумного смысла. Метафизика Майера есть просто метафизика; epitheton ornans «критическая» совершенно не применим к ней, как и ко всякой другой метафизике. Майер, по его словам, волюнтарист, как и тот критический метафизик, который сочинил это слово (Паульсен). Как можно понимать этот термин? 1) Метафизически: так, например, Шопенгауэр был волюнтаристом, потому что он признавал волю истинной сущностью мира; 2) психологически, как, например, Лосский, который волевой деятельности в сознании отводит первостепенное место. Оба волюнтаризма не необходимо друг с другом связаны. Так, например, Шопенгауэр горячий противник волюнтаризма в психологии, признавая волю, лежащую за пределами индивидуальных сознаний; только интеллект и чувствования суть состояния сознания в собственном смысле слова. Майер, по-видимому, хочет быть волюнтаристом в обоих смыслах слова, но точка зрения его оказывается заключающей в себе внутреннее противоречие. Истинная сущность человека есть воля к самоутверждению, состоящая из комплекта волевых предрасположений. Что представляют собою эти последние? Предрасположения физиологические, подготовку (Einstellung) в центральной нервной системе? Нет, отвечает Майер, ибо такое предположение было бы трансцендентным утверждением. В таком случае эти предрасположения суть бессознательные психические наклонности? Отнюдь нет, отвечает Майер, ибо бессознательные психические состояния – самопротиворечащее понятие. Значит, эти наклонности сознаются (хотя бы смутно) нами? Нет, отвечает Майер; они суть лишь Formeln von konstanten Möglichkeiten – формулы для выражения постоянной возможности (!!). Иначе говоря «мертвые души, но совершенно как будто живые»! Эта точка зрения живо напоминает знаменитое определение материи у Милля: материя – постоянная возможность ощущений. Не под влиянием ли Аристотеля Майер приписывает «возможности» свойства реальности? С другой стороны, непонятно, почему гипотезу мозговых изменений нельзя рассматривать как рабочую имманентную, а не трансцендентную гипотезу? На это Майер, быть может, возразит: почему же с равным правом нельзя предположить, что гипотеза волевых наклонностей есть рабочая и имманентная гипотеза? Я отвечу: сам Майер указывает почему: потому что она противоречит сама себе. Между тем гипотеза мозговых предрасположений, недоступных прямому наблюдению, не заключает в себе никакой логической нелепости. Между тем допущение бессознательных представлений необходимо Майеру для объяснения некоторых существенных сторон в нашей душевной жизни. Так, например, примыкая в ряде пунктов2к воззрениям Гербарта и Вундта, Майер, между прочим, признает реальным психическим процессом слияние представлений. По учению Гербарта однородные представления под порогом нашего сознания сливаются между собою – этот процесс не достигает нашего сознания, есть абсолютно бессознательная операция духа. Майер делает такое же допущение, не имея на то никакого права. Майер-метафизик неоригинален, неинтересен. Метафизика не играет у него никакой плодотворной роли даже в религиозной проблеме, которую он решает с чересчур большою легкостью в духе радикального скептицизма с оппортунистическим оттенком. Дело положительных религий безвозвратно проиграно, и в дальнейшем прогрессе философии это будет выступать все яснее и яснее наружу, но запас религиозных верований еще очень велик в человечестве – «mundus vult decipi – ergo decipiatur». На наш век хватит!

Если бы книга Майера не заключала в себе интересных психологических идей, то она, несмотря на свою солидность и обширность, не заслуживала бы внимания. Но в ней есть интересные для психолога мысли. Прежде всего у Майера ценно расширение понятия «суждение». Суждение в собственном смысле слова, конечно, связано со словесным высказыванием, но судящая деятельность рассудка привходит во все познавательные процессы: различение и отожествление ощущений, продуктов памяти и воображения, восприятие – все эти процессы заключают в себе множество актов суждения, хотя большинству их не соответствуют никакие словесные формы. Затем самые процессы мышления (как связанные с словесными высказываниями, так и не связанные с ними) Майер делит на судящее и эмоциональное мышления. Это разграничение ценно в том отношении, что оно рассеивает интеллектуалистический предрассудок, будто в мышлении познавательный интерес играет первостепенную роль. Исследование Майера убедительно показывает, что «эмоциональное мышление» занимает значительное место в умственной деятельности человека. Как часто, например, повторяется мысль Конта о трех фазисах, через которые проходила мысль человека: теологический, метафизический и позитивный. С этой точки зрения выходит, что религия есть низшая форма объяснения природы, между тем как зарождение религиозных представлений является продуктом примитивного эмоционального мышления, в котором познавательный интерес еще не дифференцировался от практического. При объяснении эстетических переживаний мы также встречаемся с указанным интеллектуалистическим предрассудком. Майер обнаруживает, как мы видим, подобную ошибку у Конрада Ланге, который в своей книге «Das Wesen der Kunst» вздумал утверждать, будто художественное переживание и в процессе творчества, и в процессе восприятия произведения искусства основывается на сознательном введении себя в обман. В области права Майер также оттесняет инстинктивные и эмоциональные источники в генезисе первобытных правовых норм. В различных областях человеческой деятельности своеобразная природа эмоционального мышления в общем тонко обрисована Майером, жаль только, что он не касается патологических форм эмоционального мышления, на изучении которых предрассудки интеллектуалистического толкования выступили бы с особенной яркостью.