Наталия Сухинина - Полёт одуванчиков Страница 8

Видит это и Петрович, но помалкивает. Илья видит, что Петрович видит и от этого ему только конфузней. Но сколько можно молчать?

— Ты надолго сюда? — Петрович кивает на диван.

Ещё глоток, неспешно.

— Я из дома ушёл. Найду что-нибудь, а пока здесь, перебиться.

— Перебиться! — Петрович неожиданно заводится. — Какой из тебя работник после этого дивана! Я терпеть не буду, спрошу по полной программе, перебьётся он…

Илья недобро смотрит на шефа.

— Уйду, прямо сейчас уйду.

— Рабочий день сейчас, уйди, попробуй! А вот вечером уйдёшь. Ко мне. Одна комната не занята, чистенькая, теплая. Цветы поливать будешь, а то мне моя за цветы всю плешь проела.

У Ильи глаза защипало от благодарности. Рассказывать ничего он Петровичу не стал, но целый день думал и думал.

Неприязнь к Вике обострилась до предела. Ему неприятно вспоминать её лицо. Слегка располневшая после Анечки, она в одночасье утратила свою былую привлекательность. Сорок лет — бабий век, говорят в народе. Женщинам это известно, и они держатся из последних сил: сидят на диете, ходят по косметологам, пересматривают свой гардероб. А Вике всё равно. Ну и пусть, ну и ладно, ну располнела, ну коронка вылетела, ну седина повыскакивала, ну лицо посерело. Да ещё этот её православный «прикид». Юбка до полу, куртка черней нельзя, кое-как зачёсаны и собраны в хвостик волосы, бесконечные нравоучения, таким же серым, как и лицо, голосом. Всё это ещё можно было терпеть. Но то, что произошло вчера… Не ожидал. Вчера жена всю суть свою показала. Особенно, какая она православная. Православные очень боятся греха, и у самой Вики через слово «грех», «нельзя», «не положено», «не принято», «не благословляется». А не грех так унизить собственного мужа? Илья очень переживал, что ударил Вику. Он — мужчина, должен, обязан был сдержаться. Но в своих невесёлых думах старался себя оправдать. Я не железный Феликс, я простой человек и нервы у меня не из морских канатов. Вот уж теперь она грехом моим насладится — муж поднял на неё руку, муж ударил жену.

В этих изматывающих думах на него постепенно надвигался лёгкий приятный свет. Илья явно ощущал его и слегка от него увёртывался, знал, он всё равно настигнет, всё равно прольётся на Илью исцеляющим потоком. И почему это люди сами себе врут? Понятно, когда кому-то. Корысти ради, стыда ради, ради гордыни, ради страха, ради самодостаточности. Но самому себе-то зачем? Ведь мы так хорошо знаем себе цену. Илья знал зачем. Затем, что если не отогнать от себя этот свет, если позволить себе смело в него окунуться, Илья, как несправедливо обиженный женой, станет смешон самому себе. Этот свет из пострадавшего от клеветы и унижения сделает Илью изменником, а гнев его жены Вики — справедливым и заслуженным.

Этот свет — воспоминание об удивительной девочке на катке. Даша. Илья пережил вчера прекрасные чувства.

Давно ему не было так хорошо. Давно он не был сам собой. Даша так доверчиво, так по-детски потянулась к нему, что он рад был ответить ей тем же. Как много они вчера друг другу сказали, и если бы не мороз, он пришёл бы домой под утро.

Илья никогда не изменял жене, хотя в мужских компаниях об изменах говорили много и с удовольствием. Ему всегда было неприятно это слушать, но он отмалчивался, отшучивался. Он знал, измена уродует душу. Откуда-то он это знал. Скорее всего, из своего осмысленного уже детства, когда отец, изменив матери, считая себя человеком честным и благородным, от неё это не утаил. Мама ушла от отца с десятилетним Илюшей. Жили они на даче под Москвой. Мама как-то сразу озлобилась, а ещё всячески старалась выйти замуж, потому что «сыну нужен отец». Но, скорее всего, думала она не о сыне (отец Ильи заботился о нём, помогал деньгами). Она боялась собственного одиночества. Илья помнит виноватые мамины глаза, когда в их дом приходил очередной мужчина: «Илюшенька, сынок, познакомься, это дядя Саша, он хороший…»

Дядя Саша какое-то время жил в их доме, что-то, бывало, даже во дворе колотил, потом исчезал. Проходило время, и появлялся дядя Витя. Илья никогда маму не осуждал. Он жалел её, молодящуюся, нервную. Измена уродует душу. Мамина душа изуродовалась изменой отца, которая и ему не принесла ожидаемого счастья. Отец ненавидел новую жену, винил её во всех своих бедах. Незадолго до смерти стал часто звонить Илье, звал в гости. Илья приезжал, но прямо с порога его накрывала густая чёрная злоба хозяйки. Она, конечно, молчала, но Илья-то чувствовал. Отец виновато смотрел на жену, виновато на сына. Можно легко представить, что терпел отец после ухода Ильи. Он рано понял, история с отцом не конкретная история с конкретными участниками. Это нечто большее. Это серьёзный, никогда не дающий сбоя, закон. Он много думал об этом.

Есть решения, которые мужчины принимают раз и навсегда. Они не для застолий и не для трёпа под пивко. Они закрыты на прочный замок и ревностно хоронятся в глубинах сердца. Илья знал, что никогда, ни при каких обстоятельствах жене не изменит. А она надумала! Ком грязи в лицо! Я всё знаю, ты ничтожество! И про какую-то дурацкую шубу и про какой-то дурацкий коньяк. Может, она следила за Ильёй на катке? У Даши хорошенькая шубка и коньяк они пили, правда, плохонький, отдающий дешёвым спиртом. Вряд ли. Она ведь вернулась из Дивеева. Любовница… Даша — любовница. Несуразность, глупость, вот до чего может додуматься воспалённая от ревности голова. Вика никогда его не ревновала, а вчера… Так ведь не было повода. А вчера он появился. Да-да, Илья, не отнекивайся. Девочка с катка глубоко запала тебе в душу. Говорят, у женщин вещие сердца. Вика почувствовала беду. Чушь, мы давно уже живём не по-людски. Ссоримся на пустом месте, сводим счёты. Где тонко, там и рвётся. Вот и разорвалось, потому что тонко.

Он позвонил Даше. Целый день откладывал, отгораживался от света, но ждал его.

— Это Илья…

— Я узнала! — голосок звенит, очень обрадовалась.

— Давай встретимся, Даша.

— А куда мы пойдём?

— Может, опять на каток?

Пауза. Совсем небольшая, но Илья чувствует, Даша растеряна.

— Нет, только не на каток. Понимаешь, Илья, вчера так прекрасно было… Пусть это останется. Как память. Я хочу это сберечь. Не обижайся…

Есть ли повод для обиды? Есть только повод для радости. Вчера так хорошо было… Ей хорошо. С ним.

— Тогда командуй!

— В Коломенском выставка кошек…

А вот кошек он терпеть не может.

— Я обожаю кошек. Где встречаемся?

Вика осторожно, из-за шторы подглядывала за мужем. Вышел из подъезда, постоял, решительно зашагал вправо, видимо, к метро.

Глаза у Вики сухие, ни слезинки. Внутри всё клокочет. Гнев, паника, обида. Пусть уходит! Скатертью дорожка, сколько можно терпеть этот кошмар. Ударить её! Её, которая заглядывала ему в глаза, угождала, у плиты как у мартена, с утра до ночи. Двоих детей ему родила, он памперсы им ни разу не поменял, всё на ней. На себя рукой махнула: дети-муж-дети. «Ударил! Как посмел?!»- закричало всё её нутро, визгливо, противно.

Но к жару гнева подползало другое чувство — страх. Оно слизывало жар, как подоспевшая «пожарка» разбушевавшееся пламя — решительно, хотя и не очень быстро. Сначала она подумала, что Илья вернётся. Дойдёт до метро, проветрится и вернётся. Ну подуется пару дней и попросит прощения. Она не простит. Она скажет… Да он никогда прощения не попросит, ещё ни разу за совместную жизнь он не признал своей вины. Но он ударил её! Всё равно — не попросит. Скажет, сама напросилась, спровоцировала. Холодок наступает всё настойчивее, вот уже и пламя в груди истлевает, жар ещё обжигающий, но уже тлеет потихоньку.

Она хорошо знает своего мужа. Он не вернётся. Вика сжала от ужаса кулаки. Невыносимая жажда, пить. Достала из холодильника почти ледяную минералку. Большими глотками опустошила весь стакан. Мало. Не вернётся? А дети? У них дети. Он любит детей, он без детей не выдержит. Детей, конечно, не бросит, это исключено, а её, Вику, бросит. Уже бросил. Ведь у него женщина, значит, он давно замыслил оставить Вику. Наверное, сегодня у него с этой… был серьёзный разговор: или я, или жена… Они, эти, в ажурных пелеринах, могут такую истерику закатить, или наоборот, хитростью, лаской. А Илья честный, он не привык и нашим и вашим. Конечно, он нервничал, вот и сорвался. Вика уже жалела мужа, жар гнева еле тлел, а холод усиливался до покалывающего душу мороза. Он не вернётся…

Детей утром она в сад не повела, оставила с соседкой, а сама к батюшке:

— От меня муж ушёл, к другой женщине…

Батюшка молодой, у него уже четверо детей, жена ждёт пятого. Приболел. Горло закутано пушистым шарфом, глаза слезятся:

— Вика, поговори с моей женой, по-женски, по душам, может быть, она тебе что-то посоветует.

Вика не хочет говорить с матушкой. Она моложе Вики, вся в детях, еле двигается, уже совсем на сносях.

— Он меня ударил! — выкладывает Вика самый веский из всех аргументов.