Коллектив авторов - Новые идеи в философии. Сборник номер 7 Страница 8

Чтобы теперь попытаться определить точнее найденное нами трансцендентное нечто, откажемся сначала от обозначения его термином «мысли». Мы выбрали этот термин только для того, чтобы указать на двусмысленность этого выражения. Теперь же мы совсем удалим всякое напоминание об акте мышления. С этой целью мы, как и прежде, могли бы говорить о значении предложения или, точнее, о его логическом значении. Но, оказывается, и это слово не однозначно и не вполне определенно. А именно, читая или слыша отдельное слово, всякий знает, соединяет ли он с ним значение или нет, и поэтому, чтобы предложение могло быть понято, слова, его составляющие, должны обладать значениями. Поэтому при попытке выяснить сущность логического значения истинных предложений, было бы, пожалуй, лучше начать со значения отдельных слов. Но именно этим путем мы не достигли бы никаких результатов, так как значению отдельного слова, что бы оно собой ни представляло, недостает именно того, что нас здесь интересует: оно не может быть названо истинным. Имеются, конечно, исключения, но тогда отдельное слово замещает собой истинное предложение, будучи в отношении означаемой им истины вполне ему эквивалентно. Так, слово «огонь» может, во-первых, иметь значение, которое ни истинно, ни ложно; но, кроме того, оно может также быть выражением истинной мысли, что огонь как-нибудь действительно есть или существует. Только в последнем случае оно имеет логическое значение интересующего нас здесь вида. С простыми словесными значениями, не могущими быть ни истинными, ни ложными, нам поэтому сначала нечего делать. Выражая это терминологически, мы поэтому назовем могущее быть истинным значение предложения или его эквивалента смыслом (Sinn), в противоположность простому значению слов, которое, хотя и может сделаться элементом такого логического смысла, но само по себе ни истинным, ни ложным быть не может.

Подобные утверждения имеют в себе всегда нечто произвольное, но это неизбежно. Язык слишком беден для обозначения того, что не есть действительность, и для существенных различий часто недостает однозначных терминов. Тогда дозволительно выйти из затруднения указанным образом. Разумеется, мы не случайно пользуемся здесь тем же самым словом, что и при характеристике трансцендентально-психологического метода. Но там мы говорили об имманентном смысле, между тем как здесь смысл трансцендентен, и к этому различию мы еще вернемся. Слово смысл мы выбрали в данном случае потому, что в нем больше, чем в слове значение, звучит отношение к истине. Чтобы еще больше выдвинуть важность этого различения, укажем на то, что слово значение даже для обозначения элемента истинного смысла может быть употреблено лишь с оговорками. А именно, смысл, составляясь из отдельных значений слов, отнюдь не относится к ним только так, как целое относится к своим частям. Целое здесь не только есть нечто большее, чем части, как это часто бывает, но с точки зрения того, что нас здесь единственно интересует, целое есть нечто принципиально иное, что опять-таки следует из того, что только смысл, а не значения слов, может быть истинным. Смысл, как истина, собственно не разлагается на части, потому что как только его разложить, он перестает быть истинным, а следовательно, быть «смыслом», и от него остаются лишь простые значения слов. Для теории познания это обстоятельство крайне существенно. Смысл с точки зрения своей истинности есть неразложимое единство, и гносеологическое исследование сначала должно быть направлено исключительно на нераздельный, цельный смысл в его единстве. Только когда понята сущность целого, можно поставить вопрос о том, в каком отношении целое находится к своим «частям», но части можно наследовать только в их отношении к целому. Без этого отношения они логически являются безразличными. Те, кто исследование начинают (что еще часто встречается) с частей, т. е. со значений слов или с так называемых «понятий», не принимая во внимание того, что это только части истинного смысла, совсем не подошли даже еще к проблеме истины. Понятия, рассматриваемые сами по себе и изолированно, только тогда логически не безразличны, если под ними разуметь уже мысли, могущие быть истинными, т, е. имеющие смысл предложений.

Наш вопрос о том нечто, что не зависит от акта мышления, гласит, следовательно, так: что такое смысл в его единстве, который понимается нами в истинном суждении? Так как при этом мы совершенно отвлекаемся от психического акта и ограничиваемся логическим составом истины (Wahrheitsgehalt), то мы назовем эту постановку вопроса трансцендентально-логической в противоположность трансцендентально-психологической. Она вводит нас в «чистую» логику, имеющую дело с трансцендентным смыслом, а не с имманентным, подобно трансцендентной психологии.

Итак, что такое смысл? До сих пор мы знаем только, что он не есть эмпирическое бытие. Может ли он быть причислен вообще к бытию? Кроме реального, можно еще допускать «идеальное» бытие, относя к нему образования, изучением которых занимается, например, математика. Число не есть реальность. В действительном треугольнике сумма углов содержит вовсе не два прямых. Следовательно, математический треугольник, если вообще его причислять к бытию, есть только идеальное бытие. Может быть, и смысл принадлежит к этой сфере? Без сомнения, он имеет нечто общее с математическими образованиями, что и позволяет сделать такое предположение. И смысл, и идеальное бытие вневременны: числа, прямые линии не возникают и не исчезают. Совпадение имеется еще и в другом отношении. Действительные черточки на бумаге – не математический треугольник, но они только «означают» его.

Точно также и действительное предложение не есть смысл, но лишь означает смысл. Не следует ли, что смысл относится к действительному предложению точно так же, как математический треугольник – к означающей его действительности?

Так как мы резко различили истинный смысл и значения слов, то ясно, что не может быть речи о совпадении смысла и идеального бытия. Я образую истинное предложение относительно (über) или об (von) идеальном бытии, но смысл этого предложения так же мало совпадает с самим идеальным бытием, как мало смысл предложения о реальном бытии тожественен с последним. Угол, опирающийся на диаметр, не есть нечто истинное, значит, не представляет собою логического смысла, как мы условились понимать здесь это слово. Истинен только смысл предложения о величине этого угла. Желающий сблизить смысл и идеальное бытие в крайнем случае мог бы только сказать, что отдельные значения слов, содержащиеся в смысле, лежат в сфере идеального бытия и постольку родственны математическим образованиям. Но мы знаем, что смысл ни в коем случае нельзя понимать, как простой агрегат словесных значений, почему математическая образования могут быть в лучшем случае только частями смысла, но понятие смысла никогда не может быть исчерпано идеальным бытием его частей. Математическим образованиям недостает существенного момента, благодаря которому смысл нас здесь единственно интересует, именно, истины.

Итак, если смысл вообще помещать в сферу бытия, то остается еще только «метафизическое» бытие, тем более, что вскрытый уже нами трансцендентный характер смысла, по-видимому, свидетельствует в пользу отнесения смысла к этой сфере. Не подлежит также сомнению, что глубочайшие теоретические основания, приведшие к принятию метафизической реальности, следует искать в понятии трансцендентного смысла. Но этот смысл есть в самом деле «иной» мир, нежели эмпирическая действительность. Здесь – теоретическое изначало Платонова учения об идеях, этого прообраза всякой теоретической метафизики. Точно также и та энергия, с которой и теперь еще отстаивается мир трансцендентного «духа», как истинная реальность, лежащая над эмпирической действительностью, в своем последнем теоретическом основании питается убеждением, что всякая истинная мысль в действительности есть нечто большее, чем простое психическое образование, и что поэтому отрицание всего, выходящего за пределы эмпирической действительности, неизбежно должно привести к уничтожению понятия истины. Нет надобности говорить здесь о значении подобной метафизики духа для других отделов философии; в теории познания ей, во всяком случае, нет места. Переход от эмпирической действительности к метафизике не только не может быть оправдан из понятия трансцендентного смысла, но метафизика не в силах даже оказать нам никакой помощи в разрешении проблемы теории познания. Возможность познания метафизической духовной реальности содержала бы в себе гораздо более трудную проблему, чем познание эмпирической действительности. Проблемы, кроющиеся в этом «эмпирическом» познании, уже сами по себе достаточно трудны, их следует решать поэтому, не прибегая ни к каким метафизическим предпосылкам.

Желая определить понятие смысла, мы должны, следовательно, отказаться вообще от помещения его в сферу бытия, так как других понятий бытия, кроме упомянутых, не представляется. Смысл лежит «над» (über) и «до» (vor) всякого бытия. Это следует уже из того, что познание о том, что нечто есть, всегда предполагает смысл, связанный (haften) с предложением, что нечто есть, все равно, идет ли речь о реальном или идеальном, чувственном или сверхчувственном, о данном или умопостигаемом бытии. Если этот смысл не истинен, тогда вообще ничто не «есть». Следовательно, смысл не может быть причислен к бытию, но должен ему логически предшествовать.