Зигмунд Фрейд - ЭКОНОМИЧЕСКАЯ ПРОБЛЕМА МАЗОХИЗМА

Зигмунд ФРЕЙД

Экономическая проблема мазохизма (1924).

Существование мазохистской тенденции в инстинктив­ной жизни человека с полным правом можно назвать загадочным с экономической точки зрения. Ведь если принцип удовольствия управляет душевными процесса­ ми таким образом, что их ближайшей целью оказывает­ся избегание неудовольствия и получение удовольствия, то мазохизм непостижим. Если боль и неудовольствие могут быть не просто какими-то предупреждениями, но самими целями, то принцип удовольствия парализует­ся, страж нашей душевной жизни оказывается как бы под наркозом.

Таким образом, мазохизм предстает перед нами в свете какой-то большой опасности, что никоим образом не применимо к его визави (Widerpart) — садизму. Мы испытываем искушение назвать принцип удовольствия стражем нашей жизни, а не только нашей душевной жизни. Но тогда встает задача исследовать отношение принципа удовольствия к обоим родам влечений, кото­рые мы различили, — влечениям смерти и эротическим (либидинозным) влечениям жизни, и мы не можем про­двинуться вперед в оценке проблемы мазохизма преж­де, чем последуем этому зову.

Как помнится, мы поняли принцип, управляющий всеми душевными процессами, как частный случай фех­неровской “тенденции к стабильности”* и, таким обра­зом, приписали душевному аппарату цель сводить к ну­лю или, по крайней мере, удерживать на возможно бо­лее низком уровне притекающие к нему суммы возбуж­дений. Барбара Лоу** предложила для этого предполагаемого стремления имя “принципа нирваны”, которое мы и приняли.*** Но мы не колеблясь отождест­вили с этим принципом нирваны принцип удовольст­вия-неудовольствия. Всякое неудовольствие должно, таким образом, совпадать с неким повышением, а всякое удовольствие — с неким снижением наличного в сфере душевного раздражающего напряжения (Reizspan­nung), и тогда принцип нирваны (а также тождествен­ный ему, как будто, принцип удовольствия) всецело со­стоял бы на службе влечений смерти, цель которых — перевод изменчивой жизни в стабильность неорганиче­ского состояния, и имел бы своей функцией предупреж­дать притязания влечений жизни, либидо, которые пы­таются нарушить то течение жизни, к которому [они] стремятся. Только такое понимание не может быть вер­ным. В серии ощущений, связанных с напряжением, мы, как кажется, непосредственно чувствуем прирост и убыль величин раздражения, и нельзя сомневаться в том, что имеются приносящие удовольствие напряже­ния и приносящие неудовольствие спады напряжения. Состояние сексуального возбуждения — яркий пример подобного связанного с удовольствием увеличения раз­дражения, но, конечно же, не единственный.

* “По ту сторону принципа удовольствия” (1920) [3. Фрейд. Психология бессознательного, М., 1989, с. 383.]

** В. Low. Psycho-Analysis (1920), р. 73.

*** “По ту сторону принципа удовольствия” в: 3. Фрейд. Психология бессознательного, М., 1989, с. 418. Выше (с. 383) Фрейд называет этот же принцип “принципом константности (Konstanzprinzip)”. — Пер.

Таким образом, удовольствие и неудовольствие не могут быть соотнесены с приростом или убылью того количества, которое мы называем раздражающим на­пряжением, хотя они явно тесно связаны с этим факто­ром. Представляется, однако, что зависят они не от это­го количественного фактора, но от какой-то его характе­ристики, которую мы можем обозначить лишь как качественную. Мы достигли бы в психологии значитель­ного прогресса, если бы сумели указать, какова эта ка­чественная характеристика. Может быть, это ритм, че­реда (Ablauf) изменений, повышений и понижений, количества раздражения:**** мы этого не знаем.

**** Этот ход мысли намечен Фрейдом в “По ту сторону принципа удовольствия” (там же, с. 383 и 384.) — Пер.

Во всяком случае, мы должны понять, что принадле­жащий к влечению смерти принцип нирваны претерпел в живом существе такую модификацию, благодаря кото­рой он превратился в принцип удовольствия, и отныне мы будем избегать считать эти два принципа за один. Нетрудно догадаться, если мы вообще пожелаем следо­вать этому соображению, какая сила ответственна за эту модификацию. Это может быть лишь влечение жиз­ни, либидо, которое добивается, таким образом, своего участия в регулировании жизненных процессов наряду с влечением смерти. Так мы получаем небольшой, но интересный ряд соотношений: принцип нирваны выра­жает тенденцию влечения смерти, принцип удовольст­вия представляет притязания либидо, а его модифика­ция, принцип реальности,***** — влияние внешнего мира.

***** Ср. “Формулировки относительно двух принципов психического процесса” (G.W.8). — Пер.

Ни один из этих трех принципов, собственно, не от­меняется другим. Они умеют, как правило, договари­ваться друг с другом, хотя иной раз их сосуществование должно приводить к конфликтам из-за того, что, с одной стороны, целью ставится количественное уменьшение нагрузки раздражения, с другой — какая-то качествен­ная его характеристика и, наконец, [с третьей] отсрочка разгрузки раздражения и временное предоставление свободы действий напряжению, вызывающему неудо­вольствие.

Из этих соображений выводится заключение о том, что обозначение принципа удовольствия как стража жизни не может быть отклонено.*

* Фрейд возвращается к этой мысли в “Очерке психоанализа” (гл. 8, G.W. 17). — Пер.

Вернемся к мазохизму. Нашему наблюдению он встречается в трех формах: как условие сексуального возбуждения, как выражение женской сущности и как некоторая норма поведения (behaviour). Соответствен­но, мы можем различить мазохизм эрогенный, женский и моральный. Первый, эрогенный мазохизм, удовольст­вие от боли, лежит в основе обеих других форм; его следует обосновывать биологией и конституцией, и он остается непонятен, если мы не решимся выдвинуть кое-какие гипотезы о вещах весьма темных. Третий, в изве­стном смысле важнейшая форма проявления мазохиз­ма, только недавно был расценен психоанализом в каче­стве бессознательного, большей частью, чувства вины, но уже позволяет полностью объяснить себя и включить в корпус нашего знания. Женский мазохизм, напротив, легче всего доступен нашему наблюдению, менее всего загадочен и обозрим во всех своих особенностях. С него-то и можно начать наше изложение.

Мы достаточно хорошо знаем этот род мазохизма, как он проявляется у мужчин (я ограничиваюсь здесь муж­чиной из-за того материала, которым располагаю), из фантазий мазохистских (и потому зачастую страдаю­щих импотенцией) лиц, которые либо выливаются в акт онанизма, либо доставляют сексуальное удовлетворе­ние уже сами по себе.** С фантазиями полностью согласуются реальные мероприятия мазохистских извращен­цев, проводятся ли они в качестве самоцели, или же служат для установления потенции и введения к поло­вому акту. В обоих случаях — ведь мероприятия эти суть лишь игровое исполнение, инсценировка фанта­зий — явное содержание [мазохизма] таково: оказаться с заткнутым ртом,*** связанным, больно избитым, отхле­станным, каким-то образом обиженным, принужден­ным к безусловному послушанию, облитым грязью, униженным. Гораздо реже и лишь со значительными ограничениями в содержание это вводится также какое-то увечье. Лежащее на поверхности и легко достижимое толкование состоит в том, что мазохист хочет, чтобы с ним обращались, как с маленьким, беспомощным и за­висимым ребенком, в особенности же — как со скверным ребенком. Излишне приводить примеры конкретных случаев — материал здесь достаточно однороден и до­ступен любому наблюдателю, в том числе и не аналити­ку. Если же возникает возможность изучить те случаи, в которых мазохистские фантазии испытали особенно богатую разработку, тогда легко сделать открытие, что они перемещают мазохиста в ситуацию, характерную для женственности, т. е. обозначают [его превращение в] существо кастрированное, выступающее объектом коита, рожающее. Поэтому я и назвал мазохизм в этом его проявлении женским, как бы a potiori, хотя столь многие его элементы отсылают к детскому периоду жиз­ни. Это взаимное наслоение детского и женского позже найдет себе простое объяснение. Кастрация или замещающее ее ослепление нередко оставляли в фантазиях свой негативный след, [заметный в выдвигаемом мазо­хистом] условии, чтобы именно гениталиям или глазам не наносилось никакого вреда. (Впрочем, мазохистские истязания редко производят столь же серьезное впечатление, как — нафантазированные или инсценирован­ные — жестокости садизма). В ясном содержании мазо­хизма находят себе выражение и чувство вины: мазо­хист предполагает, что совершил какое-то преступле­ние (какое — остается неопределенным), которое он должен искупить всеми этими болезненными и мучи­тельными процедурами. Это выглядит как некая повер­хностная рационализация содержания мазохизма, но [на деле] за этим скрывается связь с детской мастурба­цией. С другой стороны, этот момент виновности выво­дит к третьей, моральной форме мазохизма.