Дональд Винникотт - Игра и Реальность Страница 11

Ключевое слово, которое нам напомнило сновидение, — это бесформенность, то есть состояние материи до того, как она разложена на части, порезана, облечена в форму и вновь собрана. Другими словами, в сновидении это комментирует ее собственную личность, ее самоорганизацию. Сон будет лишь в некоторой степени о платье. Более того; она обретет надежду на то, что можно как-то обойти эту бесформенность. Эта надежда возникнет из ее доверия к аналитику, который должен был противостоять и справляться со всем тем, что она вынесла из собственного детства. В детстве окружающие не могли позволить ей оставаться бесформенной, а могли и, как она ощущала, считали должным придавать ей форму, кроить из нее куски, задуманные другими людьми[10].

Перед самым окончанием сеанса был момент, когда она испытала сильнейшее чувство, связанное с представлением, что, когда она была ребенком, рядом не было никого (с ее точки зрения), кто бы понял, что она оказалась в области бесформенного. Как только она это осознала, пациентка страшно разозлилась. Если у этой сессии и был терапевтический результат, он главным образом происходил из этого прилива сильного гнева, гнева, относящегося к конкретной вещи, не к безумному, а логически мотивированному.

Во время ее следующего визита, следующей двухчасовой сессии, пациентка сообщила, что очень многое сделала за время, прошедшее с предыдущей сессии. Конечно, она волновалась, когда говорила о том, что я мог принять за прогресс. Она нашла главное слово — идентичность. Большую часть этой длинной сессии заняло описание ее занятий, среди которых были уборка, которая откладывалась месяцами и даже годами, а также творческая работа. Несомненно, много из того, что делала, она сделала в свое удовольствие. Однако все это время она демонстрировала сильный страх потери идентичности, как будто это может вывернуть наружу все ее паттерны, показать, что вся ее взрослость наиграна, что ее прогресс ради аналитика и по пути, заданному аналитиком, — тоже игра.

День был жарким, пациентка устала: она откинулась на кресло и уснула. Сегодня она подобрала себе одежду, пригодную и для работы, и для визита ко мне. Она проспала около десяти минут. Проснувшись, она продолжала говорить о своих сомнениях в достоверности того, что она в действительности делала дома и даже в свое удовольствие. Важным результатом ее сна было то, что она почувствовала, что что-то не так — она не запомнила сновидений. Это было, как если бы она просто спала, отдыхала, вместо того чтобы видеть сны для анализа. Мое замечание о том, что она заснула просто потому, что хотела спать, было облегчением для пациентки. Я сказал, что сновидения — это просто то, что происходит, когда вы спите. Теперь она почувствовала, что сон был очень ей полезен. Она захотела поспать еще, а когда проснулась, она чувствовала себя более реальной и почему-то не помнящей никаких сновидений, которые уже не имели никакого значения. Если не фокусировать взгляд, то ты будешь знать, где находятся предметы, но не будешь их видеть, и пациентка говорила о том, что ее разум сейчас именно в таком состоянии. Он расфокусирован. Я сказал: «Но во сне разум не сфокусирован ни на чем, кроме тех сновидений, которые можно перенести в реальность после пробуждения и рассказать о них». Я вспомнил слово бесформенность из предыдущей сессии и применил его для обозначения грез вообще, по контрасту со сновидениями.

Оставшаяся часть сессии прошла очень продуктивно — пациентка ощущала реальность и сама работала над проблемой, вместе со мной — ее аналитиком. Она продемонстрировала очень хороший пример того, насколько велико число непредвиденных случайностей в тех фантазиях, которые парализуют деятельность. Это стало путеводной нитью, которую она дала мне для понимания сновидения. Фантазия имеет отношение, допустим, к каким-то людям, которые пришли и вселились в ее (пациентки. — Прим. пер.) квартиру. Вот и все. Сон о том, что пришли люди и вселились в ее квартиру будет связан с тем, что она находит в самой себе новые способности и возможности, а также с тем, что она получает удовольствие, идентифицируясь с другими людьми, включая своих родителей. Это противоположно чувству оформленности по образцу и позволяет идентифицироваться с другими, не теряя при этом собственной идентичности. Зная большой интерес моей пациентки к поэзии, я нашел вполне подходящий язык для поддержки своей интерпретации. Я сказал, что фантазия — всегда об определенной вещи и это тупиковая ситуация, в ней нет поэтической ценности. Соответствующее сновидение, однако, содержит в себе поэзию, значения слой за слоем связаны с прошлым, настоящим и будущим, внутренним и внешним и всегда характеризуют суть ее личности. Это поэзия сновидения, которая отсутствует в ее фантазиях, поэтому я не могу дать осмысленную интерпретацию ее фантазиям. Я даже никогда не пытался использовать материал фантазий, которых дети в латентном периоде могут производить в любом количестве.

После сделанной нами работы пациентка стала глубже осознавать и понимать, а главное, чувствовать символизм сновидения, отсутствующий в ограниченной области фантазирования.

После этого она совершила несколько экскурсов в воображаемые планы на будущее, которые, кажется, сулили грядущее счастье, отличное от сосредоточенного здесь-и-теперь удовлетворения в фантазировании. Все это время мне необходимо было быть особенно осторожным в словах, и я указал ей на это, чтобы не выглядеть радостным за нее, за то, как она изменилась, за все, что она сделала; она бы тогда быстро почувствовала, что я вогнал ее в свои рамки, а за этим последует максимальный протест и возвращение к стабильности фантазий, пасьянсам и другим соответствующим рутинным занятиям.

Она, задумавшись, спросила: «А что было в прошлый раз?» (Эта пациентка никогда не запоминает предыдущую сессию, даже если, как в данном случае, была очень эмоционально задета.) У меня наготове было слово бесформенность, которое полностью вернуло ее в прошлый сеанс, к мыслям о материале для платья, которые были еще до того, как она его скроила, к ее идее о том, что никто и никогда не понимал ее потребности исходить из бесформенного. Она повторила, что сегодня уставшая, и я указал ей, что и усталость — уже что-то, это не ничего. В некотором роде это было контролем над ситуацией: «Я устала, я посплю». То же самое она чувствовала в своей машине. Она устала, но не легла спать, потому что вела автомобиль. А здесь она могла поспать. Внезапно ей открылась захватывающая возможность быть здоровой. Она сказала так: «Я могу отвечать сама за себя. Контролировать то, что происходит, использовать воображение свободно, но благоразумно».

Надо было сделать за эту сессию еще одну вещь. Она подняла вопрос игры в пасьянс, который называла трясиной, и просила помочь ей понять, что это значит. Используя то, что мы сделали вместе, я мог сказать, что пасьянс — форма фантазирования, тупик, и я здесь ничего не могу сделать. Если бы она рассказала мне о сновидении «Мне приснилось, как я раскладываю пасьянс», я могу этим воспользоваться и даже дать интерпретацию этого сна. Я сказал бы: «Ты борешься с Богом или с судьбою, иногда выигрывая, а иногда оставаясь в проигрыше, с целью владеть судьбами четырех королевских семей». Ей не потребовалась помощь, чтобы продолжать самой, и чуть позже она сказала: «Я четыре часа раскладывала пасьянс в своей пустой комнате, комната действительно пуста, поскольку пока я раскладываю пасьянс, меня не существует». И тут же добавила: «Так что стоит быть заинтересованной в самой себе».

В конце ей не хотелось уходить, не из-за того, что ей было грустно оставлять единственного человека, с которым можно поговорить, как это было в прошлый раз, а потому, что возвращаясь домой она могла бы почувствовать себя более здоровой и менее больной, то есть менее ригидно фиксированной на защитах. Сейчас, вместо умения предсказать все, что произойдет, она уже не смогла сказать, пойдет ли она домой делать то, что собиралась, или ею опять завладеет пасьянс. Ясно было, что она испытывает ностальгию по четкости и определенности паттерна болезни и ее очень тревожит неопределенность, которая сопутствует свободе выбора.

В конце этой сессии мне стало ясно, что предыдущая сессия имела глубокий и сильный эффект.

С другой стороны, я слишком хорошо понимал, как опасно было бы продемонстрировать тогда уверенность и даже радость. Нейтральная позиция аналитика была необходима здесь, да и во всем процессе лечения. В работе такого рода мы знаем, что всегда готовы начать заново, и чем меньше мы ждем, тем лучше.

3. Игра[11]: теоретические положения

В этой главе я разрабатываю идею, которая воздействовала и воздействует на меня самого, — через мою работу, через мое собственное развитие в настоящее время, — что, несомненно, придает моей работе специфическую окраску. Моя работа, преимущественно психоанализ, разумеется, включает и психотерапию, но для целей этой главы я не считаю нужным явно разделять эти термины.