Елена Кабанова - На минном поле любви Страница 12

- Не переживай, есть надежда, что свою семьдесят пятую весну мы встретим вместе.

Правда, временами мне казалось, что Ваньке просто нравится так жить: открыл для себя в тридцать лет прелести мазохизма. Мои попытки с кем–нибудь его познакомить Ваня пресекал на корню. Впрочем, если бы ему захотелось, он сам нашел бы себе подружку.

Со временем эта безысходная ситуация стала восприниматься как данность. И я, и Ванька перестали рефлексировать по этому поводу.

- А еще, бывает, живут люди с грыжей. Носят бандажи, — подвел Ванька черту под этим вопросом.

Мы перестали быть любовниками, и стали скелетами в шкафах друг у друга. В конце концов, каждому взрослому человеку полагается иметь такие «вещички в гардеробе». Если вовремя не заполнишь вешала и полочки – всю жизнь проживешь пресно. А от этого портится характер и внешность. Потому–то каждой приличной женщине просто полагается иметь в своем активе пару–тройку разбитых сердец. Хотя ничего, кроме неудобства, этот лом в конечном итоге не приносит.

Когда–нибудь я девяностолетней бабусей отойду в лучший мир, и потомки примутся разбирать пыльный хлам в корпусной мебели – о–о! Тогда–то из всех шкафов–купе, сундуков, антресолей и бюро им на лысины посыплются иссохшие мумии в пеленах и без. Потомки изумятся, станут судачить… А моя престарелая сестрица Майя Львовна возопит:

— Я всегда знала, что она не так добра и невинна, как тщилась казаться и какою ее мнили вы, простодушные люди! – и немедленно помчится (насколько оно будет возможно в ее–то годы, в… дайте посчитать… восемьдесят четыре) наводить порядок в собственных шкафах, сундуках и кладовках. По крайней мере, сестрицыну репутацию я уберегу от пересудов. Ее не сочтут за жестокую Мессалину[51] или за королеву Марго[52], которые, по свидетельству современников, для сохранения репутации прибегали к убийству своих любовников. Одного, особенно докучного, Маргарита даже пыталась удавить подвязками. Интересно, похоронила бы она его под старыми фижмами?

Но не я так кровожадна, не мною заведено, в жестокий век живем, господа, и он диктует нам законы бытия. То, что по каким–то обстоятельствам — праведно или неправедно — посчитал своей собственностью, уже так просто не отдашь. Не то, чтобы когтями вопьешься и будешь рвать одеяло на себя из последних сил, а просто не придет в голову: твоя собственность или тот, кого ты считаешь своей собственностью, может жить отдельной от тебя жизнью и иметь посторонние радости на стороне. В твоем понимании он уже заморожен на веки вечные в преданном состоянии, и только тебе, а не римскому праву, решать, к чему его приговорить: к счастью или дальнейшему прозябанию.

Но вернемся к моей истории. Такое со всеми бывает: переберешь на шумной вечеринке больше прежнего или заскучаешь, или, еще того хуже, начнешь любить весь мир и захочешь осчастливить абсолютно всех – горе тому, кто подвернется под твою горячую руку. Вот и со мной недавно приключилось нечто похожее.

Ничего не может быть хуже, чем не оправдавшее себя ожидание праздника. Когда всей алчущей душой настраиваешься оттянуться и побузить, а вместо этого напарываешься на скукоту. Сначала возлагаешь надежды на допинг, потом позволяешь себе то, что кузнец Вакула любовно называл «чудной препорцией»[53], а веселье все тормозит и, вероятнее всего, вообще никогда не начнется — тут–то и приходит главная беда. Ты либо впадаешь в апатию, чреватую мордобоем и скандалом с участием прочих приглашенных лиц, либо начинаешь сама себя развлекать и выкидываешь пару–тройку «животных штук». После каковых непременно объявятся пострадавшие.

Лерка и я были приглашены на день рождения ее старшего брата Никиты. В детстве мы здорово отравляли ему жизнь. Когда Никита приводил домой подружку и уединялся с девушкой в своей комнате, мы с Леркой все время норовили подсмотреть в дверную щелку, чем они там занимаются и громко, глупо хихикали. В пятнадцать Никита выл басом и жаловался на нас матери. В восемнадцать окуривал косяки своим дезодорантом, и мы с громким топотом в духе отряда парнокопытных бежали от двери, зажимая носы, чтобы не чихнуть и не расхохотаться. В двадцать – обреченно шутил, что закажет художнику наш с Леркой парный портрет: два носа цвета фуксии с парой утробно сопящих черных дыр на каждом, выразительно выглядывающие из дверной прорехи.

Потом мы выросли, а Никита женился. И сейчас занимает ответственную должность в банке. Для празднования дня рождения арендовал ресторан в центре Москвы. Лерка потребовала, чтобы я явилась в самом лучшем платье:

- Чем черт не шутит, подцепим себе по банкиру. По молодому, румяному, веселому и оч–чень респектабельному швейцарцу!

«Таких в природе не бывает», — подумала я про себя — и как в воду глядела. В ресторане тоска была смертная. В подобной ситуации можно утешиться вкусной едой, но я, как на грех, желая выглядеть респектабельно, одела маленькое черное платье–футляр. Есть в таком платье категорически не рекомендуется, поскольку любой съеденный кусок тут же проступает на животе. Можно пить шампанское и разглядывать публику.

Никита с возрастом превратился в толстого унылого дядьку, и приятели у него были «равны, как на подбор»[54]: или такие же, как он, или худые, с хрящеватыми носами и извилистыми шеями. Даже дорогие костюмы их не красили. Единственным утешением оказались жены друзей. Нелепые, дорого одетые женщины — независимо от того, есть у них излишек веса или нет. Вот уж где простиралось бескрайнее поле для злословия. Мы с Леркой оккупировали бутылку шампанского и принялись чесать языками. На приглашения потанцевать с загадочными улыбками отвечали «Немного позже» вместо «Отвали!» Через час мы отчаянно спорили, выглядела бы жена Никитиного босса еще смешнее, если бы вместо пестрого шифона от Dolce & Gabbana напялила «успокоительно пестренькую», респектабельную юбочку от Prada[55]. Через два пошли с Леркой вдвоем танцевать танго, как героини латинской мелодрамы «Фрида»[56] или как персонажи с фотографий Хельмута Ньютона[57].

А по прошествии трех часов мы с Леркой оказались в женском туалете (реминисценции с фильмом «Любимая теща»[58]), где кидались туфлями в новорожденного и вопили: «Ну, бал! Ну, Фамусов! умел гостей назвать! Какие–то уроды с того света!»[59] Никита уворачивался неожиданно легко для своего большого живота и кис со смеху. В какой–то момент туфель оказалось больше, чем наших ног. К нам незаметно присоединилась Алена, Никитина жена. Наверно, скучно было не только нам с Леркой. Никита ловко поймал все шесть запущенных в него туфель: «Ого! Хороший навар! Сейчас пойду и открою обувную лавку! Или порадую местных фетишистов», загадочно подмигнул и удалился. Интересно, а что Никита делал в женском туалете? Я устала и у меня исчез запал развлекаться дальше. Неожиданно стало грустно. Как быстро стареют люди! Вот Никита, которого я знаю с детства, стал совсем взрослым дядькой. На пять минут расслабился, подурачился и снова превратился в зануду. И друзья его такие же. А ведь они все моложе Ваньки. Черт! С Ванькой мне было гораздо лучше даже в самых неловких ситуациях. И мне ужасно захотелось увидеть Ваньку. Я закурила, достала мобильник, набрала его номер. Окажись дома, ответь же, ну?

— Да.

Подошел не сразу и голос недовольный, куда–то спешит.

- Здравствуй, я не вовремя?

- А что случилось?

Вопросом на вопрос. Не хочет открывать карты. С каких это пор он меня боится?

- Нет. Ничего не случилось. Просто мне захотелось тебя увидеть.

- Когда?

- Прямо сейчас. Но ты мне, кажется, не рад?

- Почему же.

Голос деревянный. Какого черта я навязываюсь?

- Знаешь, если я не вовремя, то давай как–нибудь в другой раз.

- Не надо другого раза. Я жду тебя через полчаса.

Повесил трубку. Разговаривал ледяным тоном. Ерунда какая–то.

Я встряхнулась и пошла искать свои туфли. По пути вдруг возникла мысль: что, если Никитины гости впали в пьяный кураж? Приду, а разрезвившиеся банковские служащие пьют из нашей модельной обуви на манер польской галантности! Нет, вряд ли. В открытые лодочки много не нальешь. Я вернулась в зал. Алена стояла в одной туфле и пела. Вероятно, таким образом выкупала свою вторую туфлю. Я тронула Лерку за плечо:

- Слушай, мне нужно обуться.

- За просто так не получиться. Видишь, как Алена отрабатывает.

- А с нас что запросят?

- А кто ж их, дебилов пьяных, знает? Снова танго заставят танцевать. Четыре раза.

- Не–е. Это долго. А мне надо уходить.

- Ты что, домой собралась? Куда в таком виде, зюзя?

- Не домой. К Ваньке.

- Опаньки. Ты совсем ополоумела. Зачем он тебе?

- Знаешь, Лер, лучше Ваньки у меня мужика не было. Мне надо с ним увидеться.

- Ой, Бяка, какая же ты дура! Сейчас ты повиснешь у него на шее, омоешь ее пьяными слезами и камнем упадешь к нему в койку. Слушай, ты же так долго с ним завязывала! Опять всю эту крезу вернуть хочешь?