Объективная субъективность: психоаналитическая теория субъекта - Дмитрий Александрович Узланер Страница 12

возврата к влечению (по ту сторону невроза), но в таком случае это влечение становится влечением к смерти в смысле безрассудного следования за этим влечением, невзирая ни на какие обстоятельства[114]. Слова про желание и уж тем более рок могут показаться практикующим нейроученым недостойной ума беллетристикой, недоступной для эмпирической проверки, однако именно это есть удел человеческий, именно это есть человек, каким он предстает в истории, литературе, философии, религии. Именно такой образ должен прорисовываться в конечном итоге в работах нейропсихоанализа, а не воображаемый гомункулус, у которого хвост от исследований животных (animal research), а уши от когнитивных наук (cognitive studies).

Маркс Солмз справедливо предостерегает от «диванных спекуляций» и предлагает взять каждое положение и «протестировать его на соответствие реальности»[115]. Но что такое «реальность» применительно к человеку, если не та самая реальность, с которой мы имеем дело, столкнувшись с живым человеком в естественной среде его обитания, т. е. в культуре? Тест на реальность должны выдерживать не только кабинетные спекуляции, но и «спекуляции в белых халатах», вытекающие из экспериментов в стерильных лабораторных условиях.

Вопреки Панксеппу, изучение «снизу-вверх» не тождественно изучению «сверху-вниз», а BrainMind — это не MindBrain, просто увиденный с другого конца. Это Brain и Mind, каждый из которых подлежит самостоятельному изучению в надежде — которую, собственно, и воплощает начинание нейропсихоанализа, — что эти две реальности — физическая и психическая — однажды встретятся на этом таинственном психофизическом переломе. Если изучение Brain — это удел нейроученых, то изучение Mind или психики — удел психоаналитиков. И здесь сразу возникает вопрос: а как изучать эту психику, если это не сознание, но нечто, на чем это сознание, этот опыт Я выстраивается. Здесь мы неминуемо упираемся в Канта и сформулированную им концепцию трансцендентального — однако об этом более подробно мы поговорим в следующей главе в разделе «Трансцендентальное Канта vs трансцендентальное Фрейда».

Не что, а кто: назад к субъекту

Но не получается ли у нас окончательное и бесповоротное разъединение мозга и психики, которые только в какой-то утопической перспективе идеального нейропсихоанализа смогут снова соединиться и предстать в качестве чего-то единого? Для того чтобы избежать такого вывода, нам надо снова поставить вопрос о том самом третьем, что выглядит, с одной стороны, как мозг, а с другой — как сознательное переживание психической реальности. И здесь надо понять: это третье — не что-то, это третье — кто-то. Этим кем-то, собственно, и является человек, или субъект, который обладает, с одной стороны, мозгом, а с другой — психикой и в недрах которого и происходит превращение влечения в желание и в целом физической реальности в психическую. Движение от мозга к психике и от психики к мозгу — маленькие шаги навстречу пониманию субъекта во всей его многомерной сложности. Субъект — это не просто субъективность в смысле способности к уникальному квалитативному переживанию опыта от первого лица. Это не просто субъектность в смысле способности быть основанием для собственных действий, например, в соответствии с принципом ментальной каузальности. Это вообще не набор способностей, функций, модулей, базовых влечений, это именно кто. Субъект — этот тот, кто обладает всем этим, но при этом к ним не сводится. Это то целое, которое больше своих частей и которое может быть расчленено на эти части только аналитически, только для того, чтобы быть снова собранными в это целое обратно. Если психоаналитическая часть в нейропсихоанализе что-то да значит, то значить она должна не просто заимствование психоаналитического жаргона, но акцент на целостности человека. Великая заслуга Фрейда в том, что он увидел перед собой не просто биологический механизм с поврежденной деталью, но человека, запутавшегося в самом себе, в мире и в своих отношениях с окружающими. Психоанализ начинается с признания того, что у симптомов есть смысл, что перед нами не просто чистая физиология, на которую можно воздействовать с помощью химии или электричества (не говоря уже про ножи для колки льда). А за смыслом всегда стоит живой человек, субъект.

Концептуализация субъекта — это еще один пример того, почему невозможно просто транслировать физиологию в психологию, почему нельзя так просто отмахиваться от психофизической проблемы. Субъект, если речь идет о человеческом субъекте, не просто нарастает на нейронном базисе, эволюционируя от «прото-Я» (proto-self) до «автобиографического Я» (autobiographical self)[116], наоборот, он есть тот, кто разрывает эти нейронные связи, кто, собственно, и возникает в этих разрывах. Как пишет Жижек,

субъект (сознания) не является организмом, чей гомеостаз предшествует каждому нарушению этого гомеостаза и который пытается заново установить этот гомеостаз после каждого нарушения; субъект возникает через нарушение гомеостаза организма, он «является» самой активностью по обращению с нарушениями (the very activity of dealing with disturbances)[117].

Именно здесь — в этом разрыве — и возникают собственно человеческие эмоции

тревоги и ужаса. Тревога — это коррелят столкновения с той Пустотой, которая формирует самое средоточие субъекта; ужас — это опыт отвратительности жизни в ее самой чистой форме, в форме «немертвой» жизни[118].

Даже концепция autobiographical self, которая вроде бы и призвана обозначать человеческого субъекта на высших ярусах его развития, промахивается мимо субъекта, так как

каждое признание субъектом себя в образе или цепи означающих (короче говоря, каждая идентификация) уже порочно в самой своей сути; каждое ликующее «Это я!» уже содержит зерна признания «Это не я!»… субъект далеко не сводится к некоему сущностному ядру идентичности, недоступному для рефлексивной рекуперации (recuperation), субъект (в отличие от субстанции) возникает в тот самый момент, когда происходит сбой идентификации[119].

Как бы мы ни держались за эмпирический фундамент нейронауки, нам — если мы говорим о человеке — не избежать верификации получаемого на основании этого фундамента знания с другой стороны — со стороны человеческого опыта, доступного для каждого человека и многократно описанного и в рамках психоанализа, и в рамках литературы, религии, философии. Можно, конечно, объявить этот опыт донаучным — «народным опытом» (folk-experience) по аналогии с «народной психологией» (folk-psychology) — и противопоставить его научному опыту,