А. Славская - Основы психологии С. Л. Рубинштейна. Философское обоснование развития Страница 13

Чрезвычайно важно сравнение Рубинштейном шпрангеровской концепции с марксовой, к которой Шпрангер как будто бы вплотную подошел. Последний цитирует положение Маркса о необходимости опредмечивания человеческой сущности как в теоретическом, так и в практическом отношении, чтобы и очеловечить чувства человека, и создать соответствующий смысл для понимания всего богатства сущности человека и природы. Рубинштейн считает, что эта идея Маркса в трактовке Шпрангера превратилась в безжизненную схему. Он соединил: 1) идейное содержание исторической культуры от реальных общественных основ исторического процесса; 2) смысловое духовное содержание индивидуального сознания от реального психофизического субъекта (там же).

Эти критические суждения Рубинштейна раскрывают его собственное понимание проблемы: «Для того, чтобы понять активную роль субъекта в историческом созидании культуры, нужно было сохранить конкретного реального субъекта из плоти и крови, у которого осмысленность соотношений с культурой была бы не противопоставлена (его реальному бытию и деятельности, а включена в них: для того, чтобы подлинно реализовать ту мысль, что сознание индивидуума определяется объективным содержанием культуры, нужно было бы не превращать это последнее в метафизическую абстракцию, а понять его как исторический продукт реального общественного развития» (там же; курсив мой. – А. С.). Вслед за критикой С. Л. Рубинштейн высказывает, почти буквально повторяет собственное положение из статьи «Принцип творческой самодеятельности» о диалектике субъекта и объекта, соотношении субъекта с миром: «Из психического развития, – пишет Рубинштейн, критикуя Шпрангера, – у него выпало активное соотношение субъекта с внешним миром, в котором субъект, соотносясь с миром и преобразуя его, сам формируется. Из развития оказались выключенными всякие элементы „самодвижения“, подлинного развития преобразующего субъекта» (там же).

Отмечая роль Шпрангера, который пытался понять психическое развитие из факторов, выходящих за пределы индивидуального сознания, Рубинштейн подчеркивает, вновь оговаривает позитивность своей идеи, что «это – реальные отношения, в которые включена реальная личность; они реализуются в поведении, в конкретной деятельности человека» (там же), тогда как у Шпрангера «отношения вообще выпадают из сферы реальности в фиктивную область метафизики» (там же).

Рубинштейн диалектически заключает, что Шпрангером поставлена существенная проблема, но в рамках его концепции ее не удается раскрыть, поскольку для своего разрешения она «требует иных методологических средств» (там же). Попытка Шпрангера ценна, поскольку охватывает другой масштаб психологической проблематики, который на современном языке может быть назван собственно личностным, причем личностным не в смысле ее психической организации, а в смысле развития ее сознания соотносительно с культурой, с ее областями и формами. Обращение к концепции Шпрангера – радикальный шаг и самого Рубинштейна, в котором видно его стремление на основе концепции субъекта сблизить проблемы психологии с областью культурологии позиций.

В статьях рассматриваемого нами периода 1920-х годов – о концепции Г. Когена, теориях Н. Н. Ланге и Э. Шпрангера, а также в работе «Принцип творческой самодеятельности», направленной и на психолого-педагогическую проблематику, – Рубинштейн объединяет как три разных направления в главном смысловом центре проблемы субъекта: его познание, его деятельность как взаимодействие с миром и развитие. При этом развитие субъекта происходит не только в деятельности, но и в выходящих за пределы его сознания сферах культуры. Он включается в них объективными отношениями, которые реализует в поведении и деятельности.

Однако Рубинштейн не только очерчивает круг психологических проблем, поставленных отечественной и зарубежной психологией, которые требуют будущих решений. Здесь мы видим, как он раскрывает операциональные особенности методологии. Так, поскольку речь идет о методологии наук, конкретно – психологии, этическое отношение субъекта отходит на задний план. Оно начнет выступать эксплицитно, когда речь пойдет – уже в психологии – о личности и ее воспитании, и много позднее – в философском плане – о субъекте в философии (в работе «Человек и мир»).

Уже здесь – в его анализе концепций Когена, Ланге, Шпрангера и Дильтея – различие методологических принципов выступает достаточно явственно. Эксплицитным является принцип (категория) субъекта, поскольку содержит его определенную концептуальную интерпретацию – объяснение. Точно так же, как мы увидим ниже, эксплицитным явится принцип единства сознания и деятельности и другие принципы, позднее разработанные Рубинштейном. Благодаря им раскрываются самые общие законы, характеризующие сущность психического. Методологически они представляют собой не только знание, но и метод, подход, способ, ориентирующие теоретическое и эмпирическое исследование. Имплицитными они становятся тогда, когда ход исследования очевиден и уже не требует методологического обоснования, не объясняется, почему оно осуществляется так, а не иначе. В ряде критических суждений Рубинштейна в адрес тех или иных теорий он не доказывал, не обосновывал, почему они ошибочны, потому что знал, подразумевал их позитивное решение.

Статьи о Э. Шпрангере и Г. Когене в своей основной части являются образцом имплицитной методологии. Излагая каждое положение автора, Рубинштейн без длительного объяснения, сразу же предельно четко и емко формулирует, в чем ограниченность или ложность постановки той или иной проблемы, а иногда кратко – как она может быть решена конструктивно при иной постановке. Очевидно, что при каждой критической интерпретации он уже знает «ответ», т. е. ее продуктивную конструктивную постановку или решение. Лишь в конце статьи, как было отмечено, он эксплицитно формулирует методологическое положение о субъекте в соотношении с миром, его творческой самодеятельности, самодвижении и развитии в деятельности.

Это положение становится непосредственной основой будущего принципа единства сознания и деятельности. И здесь находится ответ на вопрос, поставленный выше, почему, анализируя в статьях 1920-х годов преимущественно проблемы методологии познания, в 1930-е годы он выдвигает в качестве эксплицитного принцип сознания и деятельности. Возвращаясь к вопросу, как Рубинштейн переходит от познания к сознанию, чрезвычайно важно показать, что не исследование идей Шпрангера, в котором контекст анализа расширился, поскольку подключились проблемы смысла и значения, культуры, было причиной обращения к категории сознания. Идеи Шпрангера не являлись подсказкой. Чрезвычайно важно то, что в 1920-е годы Рубинштейн анализировал методологию, метод познания всех наук, тем самым в известной степени абстрагируясь от специфики их объекта, предмета. Когда же он обратился к анализу методологии – метода познания психологии, то он не мог уже абстрагироваться от ее объекта и предмета. А им для психологии являлось сознание и более широко – психика. Таким образом, здесь познание выступило для него как метод, а сознание – как объект, предмет исследования. Это крайне важно обнаружить уже на данном этапе его исследований.

Как отмечалось, все статьи 1920-х годов объединяет с «Ранними рукописями» категория субъекта, являясь центральной. В статьях 1910–1920-х годов субъект «прорисован» не только абстрактно философски, но и личностно-психологически. Речь идет о блестящих психологических портретах тех двух личностей, которым уже не как ученик, но с глубоким философским пониманием и чувством отдал дань Сергей Леонидович Рубинштейн. Выше о них шла речь в связи с проблемой завершенности, закрытости системы знания. Здесь в них соединены личность творца и масштаб его деяний соотносительно со всей жизнью, и личность учителя, способного своей увлеченностью наукой, минуя приемы традиционной педагогики, разбудить и направить мысль и чувства своих слушателей на постижение высоких сущностей философии и науки. Здесь дышит страстью личность человека, не принимающего жизнь и науку как данность, требующего от них доказательства своей существенности в силу собственной способности ее постичь и изменить ее данность, превратить в лучшее.