Лев Ительсон - Лекции по общей психологии Страница 149

Мы не случайно остановились так детально на устройстве языка. Теперь мы видим, что он представляет не просто сумму новых знаков для отображения действительности, но устроен совсем иначе, чем код образов.

Что же вытекает из такого специфического устройства языкового (знакового) кода отображения мира?

Чтобы ответить, сравним структуру этого кода со структурой кода образного отражения действительности.

Мы видели, что восприятие дает образ всего предмета сразу (как говорят психологи, симультанно, т.е. одновременно), развертывая его в пространстве.

Имитирующая деятельность, с которой начинаются и представления и речь, переводит эту одновременность впечатления в цепь последовательных действий. Таким образом соотношение сторон и свойств предмета в пространстве переводится в последовательность и отношение отображающих действий во времени. Пространственная структура образа переводится во временную структуру действий, которые его изображают. Действительность организуется как сенсомоторное пространство.

Затем происходит переход к представлениям. Имитирующие действия как бы переводятся опять на язык соответствующих им восприятий. Для этого то, что в подражании было развернуто во времени, в представлении опять объединяется как моментальная схема предмета в пространстве. Временная структура имитативных действий переводится в пространственную структуру изображаемого ими предме-

та. Пространство представлений есть в основном зрительное пространство.

А что происходит при языковом отображении действительности? Из его устройства явствует, что система речевого кода переводит пространственные представления реальности опять на язык последовательного дискретного развертывания их во времени. Его способом отражения объектов и отношений действительности являются отмеченные кортежи, т.е. тоже определенные последовательности действий; только уже не имитирующие, а обозначающие. Соответственно, структура действительности организуется теперь не в сенсомоторные двигательно-чувственные схемы, а в речевые двигательно-знаковые схемы. Эти речевые схемы, как отмечал А. Валлон, соотносят наглядные представления реальности с ее последовательным знаковым отражением. Они, эти речевые схемы, соотносясь с чувственными представлениями, осуществляют «распределение во времени элементов пространственного целого».

Поэтому-то, по Валлону, имея потребность что-то сказать, и ребенок и взрослый человек, еще не начав произносить фразу, уже предвосхищают (антиципируют) общую схему предложения, размещения слов в ней и т.д.

Наличие у человека таких «речевых схем», таких прс^ грамм языкового воплощения определенных представлений и отношений реальности было показано работами советских психолингвистов Н.И. Жинкина, А.А. Леонтьева и др. Об этом, по их мнению, свидетельствуют: а) многочисленные психолингвистические эксперименты, приводящие к признанию наличия известных долин-гвистических (предшествующих оперированию с собственно грамматическими структурами и обусловливающих такое оперирование) или, по выражению английского психолингвиста Торна, «супрасемантичес-ких» факторов порождения речи; б) осуществленные А.Р. Лурия и Л.С. Цветковой наблюдения над больными динамической афазией. Такие больные «проявляют резкие нарушения в самостоятельном высказывании: они отмечают, что отдельные слова (элементы высказывания) в беспорядке появляются у них, но схемы целого высказывания («линейной схемы фразы») у них не возникает. Стоит, однако, вынести наружу эту ли-

нейную схему фразы, положив перед больным ряд опорных меток (например, пуговиц, бумажек), соответствующих числу входящих в высказывание элементов, чтобы больной, последовательно указывающий пальцем на эти метки, мог дать целое высказывание...»; в) различные наблюдения и экспериментальные данные, указывающие на существование некоторого универсального порядка компонентов высказывания (субъект — определение — объект — определение — предикат), проявляющегося в закономерностях запоминания, в структуре спонтанной ручной (мимической) речи, речи глухих и т.д. (А.А. Леонтьев).

Эта игра пространством и временем, перевод пространственных кодов (образов) во временные коды (знаки) и обратно, взаимодействие и взаимопереходы развертывания объектов в пространстве и развертывания их во времени мы наблюдали с первых шагов отражательной деятельности психики, уже с этапа ощущений.

На первый взгляд таинственная, эта игра пространством и временем ничего мистического в себе не содержит. Она просто выражает две рядом идущих, переплетающихся, переходящих одна в другую и одинаково необходимых линии познания реальности. Линию обнаружения свойств реальности с помощью внешних действий, последовательно развернутых во времени. И линию интериоризации, свертывания и синтеза внутренних психических переживаний, возникающих при этом, как отображения свойств действительности, открытых с помощью соответствующих действий.

Как же отражаются «вовнутрь головы» результаты познания и переработки действительности с помощью речевых действий, какие психические переживания им соответствуют и становятся интериоризованными симультанными представителями значений, развернутых в кортежах речевых действий?

Ответы на эти вопросы мы попытаемся найти в следующей лекции.

Категоризация, классификация и систематизация реальности. Процесс формирования эмпирических значений

В прошлой лекции мы видели, что, начиная с отображения наглядных представлений о реальности, слова приобретают все более переносное и, соответственно, все более отвлеченное и обобщенное значение. Сочетания и отношения слов начинают выражать лингвистические значения, имеющие максимально общий характер и уже совсем далекие от чувственной наглядности (как, например, абстрактные категории предметности, принадлежности, включения, активности и т.д.).

Возникает вопрос: если таким словам и словосочетаниям не отвечают уже наглядные представления, то в какой же форме отражается их значение в психике?

Многочисленные исследования этого вопроса дают результат совсем неожиданный: значение слова отображается самим словом, его звучащим и кинестезическим образом.

По мере того, как убывает образный аккомпанемент слова, основным, более того, единственным чувственным переживанием, связанным со словом, становится чувственная форма самого слова: звучание слова и мышечные ощущения от его произнесения (кинестезии). Этот чувственный образ слова все более становится кодом его отвлеченного и наглядного значения. Отобразить соответствующие объекты и связи реальности теперь все чаще означает просто их в уме назвать, «внутренне» сказав, или, еще отвлеченнее, как бы молча представить себе, «ощутить» звучание слова или соответствующие речедвигательные акты. Таким способом слово может обозначать уже не только представления об определенных вещах и их сочетаниях, а сами соответствующие классы и отношения вещей.

Как мы видели, слова — это не просто названия, которые люди дают вещам, так же, как они дают имена своим детям. Слова относят конкретные вещи к определенным общим классам объектов (столы, стулья, мухи и т.д.), а высказывание относит каждый из этих классов еще к определенным категориям реальности (предметам или действиям, свойствам или состояниям и т.д.). Отнесение вещи к некоторому классу объектов составляет парадигматическое значение слова, а к некоторым категориям отношений — лингвистическое значение. Таким образом, слова и высказывания организуют реальность, расчленяя ее на определенные классы объектов и категории их отношений.

Это мы уже знаем. Но это все были рассуждения, так сказать, с точки зрения языка и его функций. Взглянем теперь на дело с точки зрения самих вещей, к которым относится язык. Что происходит, когда вещь получает имя в языке? Что это означает? Это означает, что ее — вещь — отнесли к определенному классу объектов и категорий реальности, имеющихся в наборе языковых значений. По-другому, то же самое можно сказать, что вещь связали с определенным значением. Благодаря языковому отображению она получила определенный смысл.

Что это за смысл? Сама вещь? Нет. Сама вещь была и до ее обозначения. Созданный языком смысл заключается в отнесении вещи, с помощью ее обозначения, к определенному классу объектов и некоторой категории отношения. Вот в чем смысл слова и высказывания. Он заключается не в представлении отдельных вещей, а в их классификации и категоризации. Именно эта классификация и категоризация объектов составляет смысл их языковых обозначений, а не сами обозначаемые конкретные объекты.

Таким образом, языковое отображение мира по самой своей природе представляет не чувственное воспроизведение реальности, как представление, а ее осмысливание. Оно заключается в сообщении значений До того безразличным вещам, в наполнении человеческим смыслом равнодушной человеку реальности.