Дмитрий Семеник - Выход есть! Как быть, если не хочется жить Страница 16

Представляете, с каким глазами, каким помножен­ным горем, какой внутренней, иступленной, сжигающей болью выйдут из храма люди?

Подумайте о том, как эти люди будут краснея, заика­ясь и тщательно подбирая слова, отвечать знакомым, коллегам, своим друзьям и родственникам на простой вопрос: «А отчего он умер?» Как сложно будет им гово­рить правду, как нестерпимо больно будет произносить страшное, зловещее, перечеркивающее любовь слово «самоубийство». Подумайте, как им будет трудно расска­зывать о суициде близкого и любимого человека (сына, дочери, друга, мужа, жены, отца, матери...)!

Но этим беды ваших близких не закончатся. Боль­шинство людей слабы, им трудно соприкасаться с горем. Пережив шок от этого известия и выразив сочувствие близким, люди начинают отходить и дистанцироваться. Утешить они не могут (в этом случае, в отличие от дру­гих смертей, никто не может утешить), сами получать постоянную психологическую травму не хотят, поэтому стараются забыть о случившемся. Но забыть невозмож­но, постоянно сталкиваясь с человеком, который от это­го страдает. Именно поэтому знакомые и родственники близких вам людей будут реже и реже звонить, интере­соваться их делами, чаше шарахаться от них в сторону, отменять встречи. Они потеряют из виду многих людей, которых считали друзьями и знакомыми. Со временем и родственники начнут жить своей жизнью, забывая о них. Довольно часто, те люди, которые были близки, а потом из-за этого отвернулись, начинают сплетничать, злорад­ствовать, обвинять в происшедшем самого самоубийцу или близких ему людей, поговаривая: «Сами виноваты!»

И вот тут начинается одиночество. И непонимание. И постоянные вопросы к себе: «Почему? За что?» И чув­ство вины, от которого невозможно избавиться. И поте­ри друзей, и потеря смысла жизни, и отсутствие интереса к происходящему. И отсутствие утешения. И нет выхода. Одна сплошная боль... На это обрекает самоубийца сво­их близких.

Это состояние почти всегда в течение нескольких лет приводит к болезням (так называемым психосоматиче­ским — язве, гипертонии, ишемической болезни сердца, диабету и пр.) и очень часто к психическим расстройствам (шизофрении, психозам, астении и многим другим). В он­кологическом центре я видел невероятно большое коли­чество людей, заболевших раком после суицида близких.

Часто после суицида происходят очень странные веши: дорогие и близкие самоубийце люди вдруг нео­жиданно погибают в катастрофах или их убивают. Как будто рок начинает преследовать близких самоубийц: катастрофы, болезни, пожары, разлады в семье, необъ­яснимые утраты имущества и здоровья, потеря работы, неудачи, поражения.

Но даже если ничего этого и не произойдет, то ваши ро­дители, друзья, знакомые, родственники, которым вы были небезразличны, подойдут к воротам старости. А в старости, как известно, обостряются все болезни, которые были нажиты за всю жизнь. То же происходит и со всеми психологическими травмами. Старость или тяжелая смертельная болезнь — время подведения итогов, осень жизни, когдаоживают все вопросы, все переживания. Раз за разом человек старается успеть найти ответы на вопросы, которые мучили его при жизни, разрешить противоречия в душе найти гармонию в сердце. А ее нет... Нет уже давно близ­кого и дорогого человека, который так расстался с жизнью, и от него никогда не будет так необходимой сейчас помощи ничего нельзя исправить, невозможно это понять. Надеж­ды не сбылись. Встреча и после смерти не состоится. Он потерян навсегда... Болит тело. Не меньше болит и душа. Скоро отправляться в путь...

Сейчас очень много одиноких стариков заканчивает жизнь в интернатах (а в дальнейшем, судя по всему, поло­жение с этим будет только ухудшаться). У них нет детей, родственников, друзей и знакомых, которые могли бы о них позаботиться. Они влачат жалкую, трудную жизнь. Часто в нечеловеческих условиях. Они страдают.

Так что, прежде чем сделать роковой шаг, подумайте: а не обрекаете ли вы на такую старость или болезни тех, кто много для вас сделал и любил вас. Возможно, сейчас, кроме вас, многие могут поддержать их. Но все ведь может изме­ниться. И многое изменится. Могут уйти из жизни те, кто окружает их сейчас, переедут, разругаются и забудут их.У тех, кто сейчас с ними, могут появиться новые дела, они могут сами заболеть и не смогут ухаживать за другими. И те, кто любил вас, останутся одни... Одинокое умирание, стра­дание за то, что мечты разбиты, и невозможно ничего ис­править. Недосказанность. Недопонятость. Край жизни... Это очень тяжело и страшно...

До сих пор здесь говорилось только о тех, кому вы до­роги, кто делал вам добро. А что же враги? Или недавно еще близкий человек, который обидел? Тот. кому в не­которых случаях и адресуется сам суицид?

С ними все очень просто. Человек, даже если он вино­ват, всегда пытается оправдать себя.

А с этим, при желании, проблем нет. Больше того, чтобы оправдать себя, люди начинают осуждать и обви­нять жертву. Этот феномен заметил еще великий знаток душ Лев Толстой, кроме того, все мы знаем, что лучшая зашита — нападение. Люди, которые обидели или не­справедливо относились, начинают успокаивать себя, находя в свою пользу убедительные аргументы. Да и во­обще врагов этим наказать нельзя, чувство вины у них вызвать практически невозможно. Если они смогли так обидеть, то значит, были эгоистами, а человек, влюблен­ный в себя, боли за другого уже почувствовать не может. Те, которым мы хотим сделать больно, этого почти не почувствуют, а продолжат свою обычную жизнь изред­ка, возможно, вспоминая об этом, осуждая вас, а иногда даже и хвастаясь тем, что из-за них (таких значительных!) кто-то (слабак) покончил с жизнью. Это весьма может поднять их самооценку перед другими.

Эта боль вонзается в сердце только самых близких, любящих нас и часто совершенно невинных людей.

Приведу несколько иллюстраций к сказанному. Я был свидетелем всех этих случаев.

История первая. Интернат для престарелых. Жен­щина, 77 лет, лежачий, тяжело больной человек, кото­рый мучается некупируемыми болями. Старшая дочь в семье. Родители умерли. Имела двух братьев и одну сестру. Сестра умерла в младенческом возрасте. Брат, военнослужащий, погиб, выполняя воинский долг в Афганистане. Младший, любимый брат, который был младше ее на 18 лет, совершил суицид во время про­хождения срочной военной службы из-за того, что его бросила девушка.

У этой женщины была еще дочь, алкоголичка, которая ее и отдала в интернат.

Когда говорит о брате (через 30 лет после суицида), глаза полны слез, всхлипывает и плачет.Говорит, что самое страшное то, что и на том свете не увидится, рас­сказывает о нем, рыдая навзрыд. Жестоко обвиняет себя в том. что не смогла предотвратить этого самоубийства (хотя никаких возможностей у нее для этого не было). Это была очень тяжелая беседа с человеком, который 30 лет оплакивает брата-самоубийцу.

И она ничего не сказала о том, что если бы он не со­вершил этого поступка, то может быть, она бы и не ока­залась в таком положении в интернате...

История вторая. Шестнадцать лет назад эта русская женщина приехала из Таджикистана с трехлетней доче­рью. Там шла война, русские подвергались опасности, и она была вынуждена уехать.

Муж, таджик, с ней ехать отказался. Пришлось обо­сновываться одной в дальнем Подмосковье. Работала много, трудно, бралась за любую работу, чтобы накопить на жилье, одеть и накормить дочь. Она работала на двух работах. Времени свободного не было. Личной жизни, конечно, тоже. Весь смысл ее жизни свелся к тому, чтобы они с дочерью имели крышу над головой и еду. Прошло 14 лет...

Дочь хорошо закончила школу и поступила в колледж. Женщине удалось накопить на свое жилье, и они перестали слоняться по съемным квартирам. Она купила неболь­шой, но кирпичный дом недалеко от райцентра. Отно­шения с дочерью у нее были хорошие.

Через некоторое время она стала замечать в поведении дочери странности. Та стала странно одеваться, как-то нестандартно краситься, проколола нос в нескольких местах и вставила туда блестящие клипсы.

Изменилось и ее поведение. Все чаше она оставалась у подруг, ездила в Москву на концерты групп, о которых женщина раньше не слышала. Когда она видела подруг дочери, то тоже удивлялась их одежде. Когда она спрашивала дочь, что это за странная одежда, та ответила ей тремя буквами: «эмо». Все равно мать этого понять не смогла. Потом дочь стала иногда философствовать об отсутствии смысла жизни, о несправедливости мира, о жестокости людей. Мать ничего возразить не могла, по­тому что сама этого смысла не знала. Но точно знала, что живет ради дочери. Дальше — хуже. Дочь стала часто в разговоре богохульствовать, на замечания по этому по­воду матери раздражалась еще больше. Мать же думала, что ладно, ребенок перебесится! Вот он и перебесился...