Георгий Челпанов - О памяти и мнемонике Страница 16

Но мне кажется, что эта способность сохранения следов имеет чисто физиологический характер и находится в зависимости или от самой индивидуальной особенности строения клетки или от ее питания. На это последнее указывает то обстоятельство, что существуют несомненное различие между воспроизводительной способностью клетки в болезненном состоянии и в нормальном, при повышенном питании и при пониженном. На этом основании мы можем сказать, что вообще каждая клетка, взятая в отдельности, может в нормальном состоянии функционировать лучше, чем в ненормальном; при повышенном питании лучше, чем при пониженном.

Но опять-таки относительно физиологической особенности строения клетки следует сказать, что она представляет собою нечто прирожденное, изменить которое воспитанием едва ли возможно. По всей вероятности, возможно поднять способность клетки удерживать следы путем повышения деятельности нашего организма, повышения питания клетки, но для этой цели мы должны руководствоваться указаниями не мнемоники, а гигиены.

Для того, кто привык к физиологическому представлению психических процессов, будет очень не трудно понять ту мысль, которую я защищаю. Если признать, что представления связаны с деятельностью отдельных групп клеток, тогда никак нельзя допустить, чтобы усвоением знаний в одной какой-нибудь области можно было бы развить память вообще. Ведь по физиологическому пониманию, знание какого-нибудь языка, например, состоящее из образов: звуковых, зрительных и двигательных, локализуется в известной части мозга, т.е. связано с деятельностью определенной группы клеток. Следовательно, если приобретается знание в одной области, то только одна группа клеток приходит в деятельное состояние, а другие остаются в покое. Если это так, то совсем непонятно, каким образом упражнения одних групп клеток, когда мы усваиваем один известный род знаний, может вызывать развитие других клеток. Это все равно, что сказать, я учился взбираться на горы, и это развило во мне способность играть на фортепиано. Это последнее явно нелепо. Также нелепо утверждение, что упражнением одного вида памяти можно развить память вообще.

Приобретением познаний в одной специальной области знаний мы можем развить нашу память только для этой области.

Я думаю, что должно быть ясно, что нельзя изучением ботаники развить свою память к математике; или изучением грамматики развить память на географические названия: и та и другая науки требуют совершенно отличного рода памяти, и усвоение одного рода знания не может способствовать развитию другого рода памяти; разве только постольку, поскольку между ними существует сходство; (а мы знаем, сколько сходства между ботаникой и грамматикой!).

Даже и этого нельзя утверждать безусловно. Известный американский психолог Джемс, произвел следующее исследование. «Я хотел определить, говорит он, может ли ежедневное воспитание памяти посредством заучивания наизусть поэм одного рода сократить время, нужное для изучения наизусть поэм совсем другого рода. В течение 8 дней подряд я заучил 158 строк из «Сатира» Виктора Гюго. Число минут, которое мне оказалось нужным для этого, равнялось 131. Затем, употребляя ежедневно 22 минуты: я изучил всю первую книгу «Потерянного Рая», употребив на это 38 дней. После этого я опять возвратился к поэме Виктора Гюго и нашел, что 158 новых строчек потребовали в меня 151 с половиной минуты. Другими словами, сначала до «воспитания памяти» я усваивал каждую строчку Виктора Гюго в 50 секунд, результат как раз противоположный тому, который можно было ожидать».

Если даже допустить, что в данном случае какое-нибудь случайное обстоятельство произвело это увеличение времени изучения, что все-таки ясно, что мы не имеем вполне определенных данных для утверждения, что однородные упражнения могут оказывать влияние на развитие известного рода памяти.

Если бы вообще можно было утверждать, что заучивание наизусть может развивать память вообще, то у актеров должна была бы быть очень развитая память. Джемс говорит, что он по этому поводу обстоятельно расспрашивал многих опытных актеров, и все они единогласно утверждают, что «практика в заучивании ролей весьма мало облегчает дело. По их словам, она развивает в них только способность заучивать роли систематически. Новые роли, благодаря практике, заучиваются легче, но при этом прирожденная восприимчивость нисколько не совершенствуется, а, наоборот, слабеет с годами. Точно также, когда школьники совершенствуют практикой в заучивании наизусть, то я уверен, что на поверку причиной совершенствования всегда окажется способ заучивания отдельных вещей, представляющих относительно больший интерес, большую аналогию с чем-нибудь знакомым, воспринятым с большим вниманием и т.д., но отнюдь не укрепление чисто физиологической силы восприимчивости.

Один из моих слушателей, говорит Джемс, мне рассказывал об одном своем знакомом пасторе, который посредством упражнения удивительным образом улучшил способность изучения наизусть речей. Я обратился к этому пастору с письмом для того, чтобы в этом удостовериться. И здесь я прилагаю его ответ, который показывает, что улучшение этой способности скорее обязано изменению в методах изучения, чем изменению во врожденной способности памяти, благодаря упражнению.

«Что касается моей памяти, - пишет пастор, - то она из году в год улучшалась, за исключением случаев нездоровья, подобно мускулам гимнаста. До двадцати лет мне нужно было три или четыре дня для того, чтобы усвоить часовую речь; после двадцати лет два дня, затем день, затем полдня, а теперь для этой цели достаточно медленного, очень внимательного чтения один раз. Память кажется мне самой физическою из всех интеллектуальных способностей. Здоровье тела и бодрость находятся в тесной связи с нею. Большое значение имеет также метод изучения. Сначала при изучении речей наизусть я старался запомнить фразу за фразой. Теперь же я сначала схватываю идею в целом, затем главные подразделения, затем более мелкие подразделения и, наконец, отдельные выражения.

Джемс предполагает, что в этом случае произошло не улучшение врожденной памяти, а только лишь улучшение способов изучения, которое привело к наилучшему запоминанию.

Та мысль, что развитием одного вида памяти нельзя развить памяти вообще, давно уже была высказана знаменитым английским философом Локком и высказана с удивительной ясностью. Я позволю себе привести его слова в особенности потому, что до последнего времени этот взгляд не был известен даже тем ученым, которые пишут книги о воспитании памяти. Вот его слова: «Говорят, что детей надо заставлять учить наизусть для того, чтобы упражнять и улучшать их память. Но это неверно, ибо очевидно, что силою памяти человек обязан счастливому организму своему, а не какому-нибудь постепенному усовершенствованию её посредством упражнения. Правда, что когда ум занят каким-нибудь предметом, и боясь, что он ускользнет от него, освежает его в себе частым запоминанием, то предмет этот может остаться здесь навсегда, но все-таки сообразно природной силе ума удерживать получаемое им. Отпечаток, сделанный на воске или свинце, не сохранится так долго, как на меди или стали. Конечно, если возобновлять его часто, он может оставаться долго, но всякое новое размышление о предмете есть и новое впечатление, и это надо принимать в соображение тому, кто желает узнать, насколько долго ум может удержать воспринятое. Но заучивание наизусть латинских страниц так же мало делает память пригодною для удерживания чего-нибудь другого, как вырезка какой-нибудь сентенции на свинце доставляет ему возможность твердо сохранять все остальные, выгравированные на нем знаки. Если бы такой род упражнения памяти мог сообщать ей силу и совершенствовать наши способности, то у актеров память был бы лучше, чем у кого бы то ни было другого. Но помогают ли отрывки, внесенные в голову таким способом, тем тверже помнить все другое, и могут ли их способности быть усовершенствованы пропорционально труду, употребленному ими на заучение наизусть - это сомнительно. Память так необходимо для всех сторон и положений жизни, и так мало можно сделать без неё, что нам нечего бояться, что она сделается тупою или негодною из-за недостатка в упражнении, тогда как упражнение разовьет и укрепит ее. Я сомневаюсь, чтобы эту способность души можно было вообще улучшать, или помогать ей какими-нибудь упражнениями и стараниями с нашей стороны. Если Ксеркс был в состоянии назвать по имени каждого простого солдата в своей армии, то можно, я полагаю, думать, что эту удивительную способность он приобрел не заучиванием своих уроков в детские года.

Я думаю, что после всего сказанного должно быть ясно различие между развитием памяти, которое я признаю, и тем изменением памяти, которое обещают мнемотехники. Это различие заключается в следующем. Сказать, что у индивидуума развивается память - значит сказать, что он приобретает известное количество представлений, благодаря которым открывается возможность приобретать с большей легкостью сходные или родственные с ними представления. Между тем как мнемотехник предлагает совершенно изменить память так, чтобы она сделалась способной к восприятию какого угодно знания. Кто ясно усвоил сказанное мною выше, тот не скажет, что память может быть развита в том смысле, в каком это понимает мнемотехник.