Книга о любви - Джона Лерер Страница 16

Однако Боулби понимал, что детям свойственно стремление к близости особого рода, что людям необходима некая связь сверх той, что существует в мире животных. Пусть все животные испытывают сильные привязанности, но только люди ощущают необходимость в этих привязанностях всю свою жизнь, “от первого до последнего вздоха”. И это загадочное чувство, узы, которые невозможно взвесить или измерить, каким-то образом стали главной движущей силой человеческого бытия. Джейн Гудолл десятилетиями вела и записывала свои наблюдения об удивительных проявлениях интеллекта шимпанзе, о том, как они ловят термитов или щекочут друг дружку ради забавы. Однако и она признает, что представители вида Homo sapiens sapiens испытывают чувства, несравнимые по масштабам с привязанностями животных: “Человеческая любовь в высшем своем проявлении, величайший восторг, возникающий в совершенном союзе на уровне разума и тела, порождает страсть, нежность и понимание, недоступные для шимпанзе”, – наших ближайших родственников среди животных[179].

Почему любовь так важна для нас? Каким образом наш вид приобрел способность к сердечному влечению, превосходящую подобные способности прочих видов? История нашей эволюции всегда будет окутана тайной. Мы можем только строить теории о нашем далеком прошлом. Однако у нас есть определенные догадки или, по крайней мере, убедительная гипотеза. Теоретические построения отталкиваются от того факта, что около двух миллионов лет назад человеческий мозг начал увеличиться в объеме и со временем мы опередили в развитии мозга другие виды. Развитая кора головного мозга дала очевидные преимущества в плане интеллекта, однако вызвала сложности при прохождении ребенка через родовые пути (биологи называют это “акушерской дилеммой”[180]). Естественный отбор, как обычно, нашел гениальное решение этой дилеммы: человеческие дети появляются на свет недоразвитыми, когда их головной мозг еще не способен контролировать тело. (Как пишет Дэвид Бьёрклунд, чтобы человеческие дети рождались с такой же зрелой нервной системой, как у детенышей приматов, беременность должна длиться 21 месяц[181].) Плюс такого положения дел в том, что, согласно исследованиям некоторых ученых, преждевременное родоразрешение снижает риск для матери и плода. Минус же в том, что нам приходится постоянно заботиться о нашем потомстве на протяжении более чем десяти лет, тогда как у обезьян этот срок вдвое короче.

Уход за детьми – занятие утомительное. Нет смысла делать вид, будто это не так. Хиллард Каплан, антрополог из университета Нью-Мехико, подсчитал: с момента рождения до совершеннолетия ребенка мы тратим на него около 13 миллионов калорий (а это прорва еды и горы подгузников[182]). Но главное, что необходимость постоянно заботиться о ребенке становится тяжким бременем для родителей. Мы недосыпаем. Мы не можем выкроить время для встреч с друзьями – неудивительно, что 58 % новоиспеченных матерей жалуются на одиночество[183]. Подавляющее большинство супружеских пар при опросах утверждают, что после рождения ребенка вынуждены были ограничить свое общение в пределах “от незначительной до средней степени[184]”. Однако самое неприятное – это повседневная жизнь родителей. В исследовании 2004 года изучались настроение и занятия 909 работающих матерей из США. Женщины определили 16 видов деятельности как менее приятные, чем еда, готовка, покупки, дневной сон, занятия спортом и разговоры по телефону, – и 12 из этих 16 неприятных дел были связаны с уходом за детьми[185]. Это внушающее тревогу открытие с тех пор было подтверждено множество раз. И отцы, взявшие отпуск по уходу за детьми, и матери-одиночки, и британские супружеские пары, и родители в Коламбусе, штат Огайо, – все без исключения демонстрируют общую закономерность: чем меньше детей, тем счастливее родители. А больше всех счастливы те, в чьем доме вообще нет детей. “Единственный симптом синдрома пустого гнезда – это никогда не сходящая с лица улыбка”, – сказал психолог Гарвардского университета Дэниел Гилберт на лекции в 2012 году[186].

Бремя родительских забот создает непростую эволюционную проблему: если дети приносят нам столько трудностей, зачем вообще терпеть их? Почему мы не убегаем, куда глаза глядят, после первой же детской истерики, почему продолжаем пестовать детей, когда они не дают нам спать? Что удерживает нас подле этих невыносимых маленьких человечков?

Любовь. Поскольку человеческие дети так долго нуждаются в уходе, естественный отбор сформировал и развил в нас новый, неизвестный другим животным вид отношений. Для выживания нашему виду требовалась связь, достаточно прочная, чтобы удерживать родителей рядом с детьми, даже когда те испытывают родительское терпение или съедают последние крошки. В результате природа создала самую прочную эмоциональную привязанность, какую знал мир, чувство, не меркнущее даже перед лицом всех трудностей, связанных с необходимостью заботиться о маленьком человеке, которому нужно много-много лет, чтобы стать самостоятельным.

В этих эволюционных теориях сокрыт и другой, более широкий смысл. Из них следует, что привязанность зиждется на тяжестях родительской доли. Думая о счастье иметь детей, мы в первую очередь вспоминаем те редкие моменты, когда малыш радует нас, а подросток не грубит, т. е. те моменты, когда нам не приходится прилагать усилий. Однако логика биологического развития говорит, что в основе нашей любви лежит преодоление. Мы любим детей не вопреки всему, что они от нас требуют. Мы любим их как раз поэтому. Необходимость ухаживать за детьми пробуждает в нас заботливость.

Это старая истина, которая нашла отражение во многих древних языках. В иврите слово “корбан”, т. е. “жертва”, имеет общий корень с глаголом, означающим “делать близким”. Как заметил Давид Уолп, раввин храма Синая в Лос-Анджелесе, первое упоминание любви в Ветхом Завете встречается в описании невыразимо ужасной сцены, когда Бог велит Аврааму принести в жертву своего единственного сына Исаака, “которого ты любишь[187]”. Уолп настаивает, что момент выбран не случайно: Авраам только тогда понимает, как сильно он любит сына, когда Бог требует отдать его. И Божье требование становится уроком: Авраам узнает, сколь требовательна любовь и что жертвенность неотделима от любви.

В книге воспоминаний Генри Дэвида Торо “Уолден, или Жизнь в лесу” есть примечательный эпизод[188]. Значительное место в книге отведено размышлениям о классической литературе и добродетелях одинокой жизни, но мой любимый отрывок – глава “Бобовое поле”, где Торо методично описывает свои опыты по выращиванию обычных белых кустовых бобов. (Биограф Брэдли Дин подсчитал, что Торо высадил на поле площадью два с половиной акра в общей сложности двадцать пять тысяч бобовых кустов[189].) Эти бобы, должно быть, надоели великому трансценденталисту хуже горькой редьки, его наверняка уже тошнило от бобового супа, бобового рагу и печеных бобов. Однако он неизменно берёг свои растения, не давал им завянуть, ругал червей и сурков, покушавшихся на урожай. Хотя глава, посвященная фермерству, полна юмора и насмешек над собой, Торо становится абсолютно серьезен, когда говорит,