Михайи Чиксентмихайи - Эволюция личности Страница 17

Социологи тоже приводят различные способы социального конструирования реальности{41}. Взаимодействуя с родителями, друзьями и коллегами, человек учится смотреть на мир через призму этих взаимодействий. В клубе бизнесменов мир видится не таким, как на профсоюзном собрании, в казарме или монастыре. Штабное начальство живет в мире, центром которого является Пентагон, а главными элементами «ландшафта» — миллионы жертв, подсчет потерь и выгодные контракты с оборонной промышленностью. Этот мир отличается от мира футболистов, профессоров или продавцов машин. И это не просто отличия в социальном статусе или образе жизни, зачастую приводящие к столкновению интересов, которое марксисты называют классовой борьбой. Дело в том, что люди, занимающие разное положение в обществе, по сути, обитают в различных физических и символических пространствах— то есть в разных мирах. Если мы примем во внимание, как сильно общество и культура влияют на то, что мы видим, чувствуем и во что верим, представления индуистов о том, что наша жизнь околдована демонами, перестанут казаться нам странными.

Психологи обнаруживают аналогичные особенности и на индивидуальном уровне. У каждого человека, с его более или менее уникальным набором генов и жизненным опытом, формируется собственная когнитивная карта{42}, помогающая ему лучше ориентироваться в этом непростом мире. В одной и той же семье один ребенок смотрит на мир сквозь розовые очки, а другой приходит к выводу, что мир уныл и опасен. Некоторые дети рождаются с повышенной восприимчивостью к звуку и растут, уделяя внимание звуковому окружению и не замечая множества красок, цветов и форм, которые составляют мир зрительно-ориентированного ребенка. Одного человека больше интересуют цифры, другого — чувства, один открыт и доверчив, другой замкнут и подозрителен. Эти индивидуальные особенности со временем становятся привычками{43}, превращаясь затем в способ мышления и истолкования действительности. И хотя такая «карта» полезна ее обладателю и неизменно служит ему руководством к действию, едва ли она дает объективную, приемлемую для всех картину реальности. Два человека с разными когнитивными картами в одной и той же ситуации будут видеть и познавать совершенно разные реальности.

Идея относительности знания не является прерогативой «неточных» общественных наук. Ее изучает даже физика, которая когда-то была сугубо механистической и абсолютной наукой, но в прошлом веке оставила надежду дать однозначное описание сущего, поскольку выяснилось, что даже наиболее элементарные и конкретные чувственные данные предоставляют сомнительную информацию. Горы, деревья и дома сделаны не из твердой материи, а из миллиардов движущихся непредсказуемым образом частиц. Как уже много веков назад предположил Демокрит, мы воспринимаем лишь ту часть мира, которую регистрируют наши чувства. Рядом с нами происходят всевозможные события, о которых мы не имеем ни малейшего представления, поскольку они находятся за пределами нашего восприятия. Глаза, уши и другие органы чувств предоставляют лишь необходимый для выживания в обычной среде минимум информации, отбрасывая при этом массу всего. Чтобы понять, как много информации мы постоянно упускаем, достаточно увидеть щенка, в безумном восторге носящегося по лугу в поисках все новых запахов.

Но почему бы нам просто не создать более мощные и чувствительные инструменты, чтобы получить доступ к тому, что находится за пределами нашего восприятия? Однако физики уже поняли, что знание, полученное с помощью какого бы то ни было инструмента или измерения, зависит от самого этого инструмента. Реальность возникает в процессе ее вое-приятия. Знаменитый принцип неопределенности Гейзенберга, утверждающий логическую невозможность одновременно определить положение и скорость конкретной атомарной частицы, был лишь первым толчком настоящего землетрясения, пошатнувшего казавшееся прежде нерушимым здание физических наук. Говоря о трудности создания точной картины абсолютной реальности, лауреат Нобелевской премии по химии Илья Пригожин{44} заметил: «Что бы мы ни называли реальностью, она открывается нам лишь через активное конструирование того, в чем мы принимаем участие». А физик Джон Уилер{45} сказал: «За пределами частиц, силовых полей, геометрии, самих времени и пространства имеется предельная составляющая [всего сущего]: еще более возвышенный акт участия наблюдателя». Иными словами, какой бы сложной ни была теория, какими бы точными ни были измерения, факт остается фактом: именно мы создали эти теории и измерительные инструменты, поэтому все, что мы узнаем, определяется нашей точкой зрения как наблюдателей. Воспринимаемая человеком реальность зависит от ограничений его нервной системы, от истории данной конкретной культуры, от особенностей используемой системы символов. Неуклюжий программистский акроним GIGO (Garbage In, Garbage Out — «мусор на входе — мусор на выходе») приложим и к эпистемологии в целом. Информация на выходе всегда будет зависеть от информации на входе.

Австралийские аборигены{46} объясняли муссон, который каждый год приходит на их землю с моря, тем, что огромная змея совокупляется с облаками и порождает дожди. При их знаниях это было вполне разумно. Современное объяснение основано на разнице температур, темпах конденсации испарений, скорости ветра и т. д. Оно кажется нам более осмысленным, чем история про гигантскую змею, однако не сочтут ли и его примитивным через несколько столетий?

Так надо ли беспокоиться о том, что есть истина, — ведь как ни старайся, знание останется искаженным? Многие в конце концов соглашаются с этим. От релятивизма до цинизма только шаг, но делать его не стоит. Перестав принимать окружающую реальность всерьез, поскольку она не является абсолютной истиной, мы наверняка очень скоро об этом пожалеем. И хотя реальность для нас остается лишь отражением в кривом зеркале, лучше попытаться понять то, что возможно, а не презирать ее за несовершенство.

Но не станет ли помехой понимание того, что, несмотря на все наши усилия, абсолютная реальность всегда будет скрыта от нас? Станет, но только если поисками истины движет желание добиться окончательного, однозначного ответа. Того, кто ищет уверенности, ждет разочарование. Такой человек подобен Фаусту, который, всю жизнь изучая теологию, философию и другие науки, пришел в отчаяние, обнаружив, что не узнал ни одной истины, которую может с уверенностью принять. Однако поняв, что все открытые нами частные истины суть законные проявления непостижимой Вселенной, мы научимся наслаждаться их поиском. Наслаждаться так же, как любым творчеством, будь то создание картины или приготовление вкусного блюда, хотя в данном случае речь идет не о рисовании или кулинарии, а о способе видения, создании цельной картины мира. Формировать собственную реальность, жить в мире, созданном самим собой, может быть не менее приятно, чем сочинять симфонию.

Человек никогда не мог постигнуть реальность целиком, и вряд ли когда-либо это случится. Поиск истины бесконечен, как и сама эволюция. Мы всегда пересматриваем то, в чем раньше были уверены, и открываем новые горизонты там, где меньше всего ожидали. Только представьте, какая революция произошла в понимании мира, когда первый земледелец обнаружил, что одно посаженное в землю зерно приносит сотни новых, или когда планетарная теория Коперника сменила систему Птолемея.

Однако создать новую реальность, личностно ценный мир, не так-то просто. Гораздо легче принять иллюзорную достоверность, предлагаемую генами и культурой, или отказаться от всяких усилий и искать прибежище в цинизме, отвергающем любые попытки понять мир. И хотя в реальности, которую мы должны отыскать, нет «Истины с большой буквы», в ней есть просто истина. Результаты творчества не бывают случайными или произвольными: они истинны в некоем сокровенном осознании или ощущении человека. И чтобы достичь этой коренной внутренней уверенности, человек должен уметь снимать завесы майи.

Аспирантам, ищущим тему для кандидатской диссертации, я люблю рассказывать одну старую индийскую притчу о том, как юный подмастерье пришел к старому опытному скульптору.

— Учитель, — сказал он, — я хочу стать знаменитым скульптором. Что мне делать?

— А какую статую ты хотел бы создать? — спросил мастер.

Подумав, юноша ответил:

— Больше всего на свете мне хотелось бы сделать прекрасного слона.

Тогда мастер дал ему несколько инструментов и кусок камня со словами:

— Вот тебе мрамор, молоток и зубило. Осталось только убрать все, что не похоже на прекрасного слона.

На этом притча заканчивается. Просто? В определенном смысле, конечно, да, но в то же время и невероятно сложно. Как нам узнать, что не является слоном? Как отделить завесу от скрываемой ею реальности? Заранее ничего неизвестно. Лишь начав работать, скульптор почувствует, что надо удалить, а что сохранить; еще больше времени потребуется, чтобы понять, получается ли у него слон или бесформенная глыба. Вся сложность этой простой задачи проявится лишь после многих попыток. Чтобы истина начала отделяться от иллюзии, нужно тщательно сверять свои мнения с фактическим, непрерывно меняющимся опытом.