Вилейанур Рамачандран - Рождение разума. Загадки нашего сознания Страница 17

Теперь обратимся к лексикону. Как нам удалось разработать общий словарь — такой громадный объем из тысяч слов? 9 Могли ли наши предки — гуманоиды сидеть вокруг костра и говорить: «Теперь эту штуку все будем называть топором?». Конечно нет Но если они не делали этого, то что же? Пример «буба — кики» дает нам ключ к этой загадке. Он показывает, что существует непроизвольный «опережающий перевод» представленной в веретенообразной извилине зрительной информации об объекте в слуховую, представленную в слуховой коре. Другими словами, синестетические кросс-модальные абстрактные понятия уже подключены — это, если можно так выразиться, «опережающий перевод» визуального изображения в аудиальное представление. Конечно, это очень незначительный сдвиг, но, чтобы дать чему‑то начало, для эволюции вполне достаточно и такого10.

Правда, это только часть истории. Подобно тому как существует опережающая встроенная кросс — модальная активация между звуком и зрительным образом — эффект «буба — кики», есть также и непроизвольная кросс — активация между зрительным полем в веретенообразной извилине и зоной Брока в лобной части мозга. Она создает программы, контролирующие мышцы, которые участвуют в воспроизведении звуков, речи и артикуляции — наши движения губами, языком и ртом. Откуда мы это знаем? Произнесите слова «низенький», «крошечный», «мизерный». Посмотрите на свои губы в это время: они мимически воссоздают визуальное изображение того, что вы говорите. А теперь скажите «огромный», «большой»… Такое подражание выявляет опережающий сдвиг к отображению определенных визуальных форм в конкретных звуках, представленных в моторных картах зоны Брока (см. рис. 4.7).

В третьей части моей теории содержится утверждение о том, что помимо вышесказанного существует опережающая перекрестная активация между проекциями руки и рта в мозгу, которые находятся в непосредственной близости друг от друга на карте Пенфнлда (см. рис. 1.6). Могу проиллюстрировать это, воспользовавшись примером Дарвина. Он заметил, что когда люди что‑то режут ножницами, они бессознательно сжимают и разжимают свои челюсти, как будто подражая движению пальцев. Я назвал этот феномен синкинезией, потому что области руки и рта находятся близко в мозгу и, возможно, здесь существует некоторая избыточная активность сигналов, идущих от жеста к воспроизведению звука (например, движения рта, произносящего такие слова, как «низенький», «крошечный» или «мизерный»).

Система невербального общения была чрезвычайно важна для наших предков — гуманоидов, поскольку во время охоты они не могли обмениваться громкими окриками. Мы также знаем, что правое полушарие осуществляет эмоциональные гортанные звуки при поддержке передней поясной извилины. Совместите это с «опережающим переводом» жестов руки в движения губ и языка, и вы получите первые слова гуманоидов — «протослова».

Таким образом, мы имеем три группы: первая — рука рот, вторая — рот в зоне Брока / зрительный образ в веретенообразной извилине / звуковой контур в слуховой коре; и третья — слух/зрение (эффект «буба — кики»). Работая совместно, все три группы имеют самостоятельный синергетический эффект вся эта лавина завершается возникновением примитивного языка (см. рис. 4.7).

Все это прекрасно, но как мы объясним иерархическую структуру синтаксиса? Например: «Он знает, что я знаю, что он знает, что у меня были шашни с его женой» или: «Она ударила мальчишку, который поцеловал девчонку, которую она терпеть не может». Как складывался в языке этот иерархический порядок? Отчасти, как мне кажется, он отталкивался от семантики[49], из области височно-теменно-затылочного соединения (ВТЗ), которая включает абстракции (я уже рассказывал о том, как они могли развиваться). Возможно, что абстрактные понятия (и семантика) переросли в синтаксические структуры и могли играть ведущую роль в ее эволюции. Однако иерархическое «дерево» синтаксиса могло эволюционировать в связи с использованием орудий. Ранние гуманоиды умели пользоваться орудиями, в особенности теми, что известны как сборная техника: из куска камня делается головная часть — первая ступень, затем к ней приделывается рукоять — вторая ступень, и, наконец, готовое изделие используется как орудие труда или охоты — ступень третья. Между этой функцией и расположением слов в длинном предложении есть операционная аналогия. По-видимому, то, что исходно развивалось в области ручной деятельности, теперь воспринято и ассимилировано в зоне Брока и применяется в таких аспектах синтаксиса, как иерархические построения языка.

Рисунок 4.7

Новая теория синестетических источников происхождения языка. Стрелки изображают изменение топографии перекрестных территорий, которые мы определили для синестезии в веретенообразной извилине.

а. Непроизвольное синестетическое соответствие между очертаниями зримых объектов (как представлено в IT и других зрительных центрах) и звуковым контуром, представленным в слуховой коре (как в нашем примере с «бубой — кики»). Такое соответствие могло бы базироваться либо на прямой перекрестной активации, либо при содействии ангулярной извилины — ее участие в межсенсорных преобразованиях давно известно.

б. Топография перекрестных территорий (возможно, вовлекающие дугообразные пучки) между звуковым контуром и двигательными картами в зоне Брока или неподалеку от нее (возможно, при содействии зеркальных нейронов)

в. Топография, идущая от мускула к мускулу (синкинезия[50]), вызванная соединениями между жестами руки и языка, движениями губ и рта у гомункулуса Пенфилда, синкинестетически воспроизводит жест соединения большого и указательного пальцев (говорящий о чем‑то маленьком, противопоставляя это «большому» или «огромному»)

Каждый из этих эффектов дает небольшой сдвиг, но, действуя совместно, они могли проложить дорогу к возникновению сложного языка. Эти соображения очень далеки от идеи Стива Линкера о том, что язык является специфической адаптацией, которая развивалась постепенно для единственной цели — коммуникации. Я же, напротив, полагаю, что это случайная синергетическая комбинация набора механизмов, которые изначально эволюционировали для других целей, но позже стали преобразовываться в механизм, который мы называем языком. Так часто происходит в эволюции, но этот стиль мышления еще не проник в неврологию и психологию. Кажется странным, что нейрофизиологи часто недооценивают эволюцию как объяснение, принимая во внимание, как сказал однажды Добржанский, что биология теряет свой смысл, если не видеть ее в свете эволюции11.

Мой последний довод касается зеркальных нейронов, о которых мы говорили в главе 2. Эти клетки, расположенные в теменной и лобной долях, активируются не только когда вы двигаете собственной рукой, но также и когда следите за тем, как кто‑то другой двигает своей рукой. Подобные нейроны также существуют для движений рта и лица: они активируются не только когда вы высовываете язык или вытягиваете губы, но и когда смотрите на то, как это делают другие, даже если вы никогда не видели ваших собственных губ или языка. Эти нейроны должны устанавливать согласованность между: I) особо точной последовательностью волевых двигательных команд, посылаемых мышцам, отвечающим за произнесение звуков и речи; 2) ощущением положения губ и языка (проприоцептивная чувствительность), идущим от рецепторов ваших ротовых мышц; 3) зрительным образом губ и языка кого‑то другого; 4) слуховым восприятием фонемы. Эта способность отчасти врожденная: если вы показываете язык новорожденному младенцу, он скопирует вас. Однако для чтения по губам в детстве требуется более сложное тройное согласование звука фонемы, вида губ и языка и ощущения их положения. Похоже, что эти нейроны могли играть важную роль в развитии общею словаря, имитируя визуальный образ произнесения звуков и согласуя его с услышанными.

В качестве иллюстрации рассмотрим тот факт, что нормальный англоговорящий человек, глядя, как я беззвучно произношу звуки «рррр» или «лллл», может читать по губам и правильно догадаться, какой именно, по-видимому используя свои зеркальные нейроны. Но когда я попробовал проделать этот опыт с китайцем (который учил английский в зрелом возрасте), он проявил заметные трудности в принятии решения; возможно, зеркальные нейроны, которые требуются для данного различения, у него просто не были развиты.

Мы начали эту главу с аномалии — синестезии, которая была известна более столетия, но считалась некоторой странностью. Однако мы показали, что этот феномен реален; указали, какими могут быть его нейрофизиологические механизмы, и подробно перечислили его широкое значение. (В один прекрасный день нам, возможно, удастся клонировать его ген или гены, если мы сможем найти достаточно большую семью. Недавно до меня дошли слухи, что обнаружен целый остров синестетиков!) Далее мы предположили, что если этот ген находится в веретенообразной извилине, то он проявляется в «нижней синестезии»; если он располагается в ангулярной извилине, то он проявляется в «верхней синестезии». Если же он оказывается везде, мы получаем художественные типы! Мы кое‑что узнали о тонкостях перцептивной психофизики, например неожиданный эффект с двойками и пятерками, который помается объективной оценке, и, вероятно, сможем приступить к изучению таких трудных для понимания феноменов, как абстрактное мышление, метафора, Шекспир и даже эволюция языка. И все это благодаря забавной чудаковатости, называемой синестезией. Поэтому я всей душой согласен с Томасом Генри Хаксли, который еще в XIX веке, вопреки взглядам епископа Уилберфоса и Бенджамина Дизраэли, сказал, что мы не ангелы, мы всего лишь изощренные обезьяны. Тем не менее мы не чувствуем себя таковыми — мы считаем себя ангелами, помещенными в тела животных, постоянно стремимся к превосходству, стараемся расправить крылья и улететь. Думается, весьма странно пребывать в таком состоянии