Борис Поломошнов - Химера воспитания Страница 18

И та, бедолага, уписавшись с перепугу, – со всей доступной ее стати и габаритам прытью – метнулась из прибрежных к озеру кустов, куда ее занесла нечистая сила.

«Сына, чего ж ты так ругаешься?», – не совсем отойдя от пережитого им лексического удара, вопросил спустившийся с пригорка папаша Егора.

«Папа, я не ругаюсь, а так разговариваю. По-другому они (то бишь, коровы – прим. автора) не понимают. Так мне сказали».

«Вот так так…», – подумалось папаше – «издержки первозданности».

«C этим что-то делать надо, надо что-то предпринять», – глубокомысленно изрек он – про себя.

Тут и подсказка подоспела: с высоты холма, на котором была расположена скромная обитель деда Коли и бабы Мани виднелись золоченые купола Святогорского монастыря.

Да, да, того сáмого, где нашел свое вечное упокоение мятежный Александр Сергеевич.

Пушкин.

Ныне это место так и называется: Пушкинские горы.

Увидено – сделано.

Едем.

Серповидный месяц – на небо – буренок – по домам.

Благополучно сдав кнут, прочие причандалы и полномочия своему семилетнему сменщику, привезенному родителями из Питера к бабушке – на парное молоко, Егор стал тщательно готовиться к завтрашней поездке.

Пистолет (с пистонами) – в сторону: будем надеяться, что не пригодится.

Фонарик – на всякий случай – в рюкзачок.

Фляжку с водой – тоже.

Перочинный ножик, спички, компас – мало ли что? – туда же.

Рогатку… ее-то лучше, чтобы папа совсем не видел.

Бутерброды баба Маня обещала соорудить завтра спозаранок.

Со свежеиспеченным в печи хлебом.

Вроде бы – все.

Можно ложиться спать.

Пораньше.

Ведь завтра – в поход.

Спокойной ночи.

…

В деревне будильник не нужен.

Всякая живность живо разбудит.

С утра пораньше.

Безо всякого будильника.

Баба Маня хлопочет у печки.

Порядок.

Завтрак – на столе.

Бутерброды готовы и упакованы.

Необходимые наставления по поводу дороги и опасностей, гипотетически подстерегающих на ней, получены – в путь!

Долго ли, коротко ли, папа с сыном шли-шли, и, наконец, дошли.

Возле центральных ворот Святогорского монастыря – вереница экскурсионных автобусов, из которых постоянно высаживаются туристы. Преимущественно – пожилые западноевропейцы.

Оживленно гогочут.

Интенсивно фотографируют.

Вычурно позируют.

Белозубо фотографируются.

В основном – на фоне памятника (см. ниже).

Интересно, есть ли среди них потомки Дантеса?

– Папа, а кто убил Пушкина?

Вот только этого вопроса папе Егора сейчас не хватало!

Придется как-то выкручиваться.

Да так, чтобы у сына не возник синдром французофобии.

«Видишь ли», – начинает говорить папаша, еще не имея представления, чем он закончит свой спич.

– Пушкина убил Дантес.

– А на его могилу люди тоже носят цветы?

– Нет. Не носят. Даже прямые его потомки (см. фото надгробной плиты на могиле Жоржа Шарля Дантеса в городе Сульце, что во Франции – прим. автора).

Уфф, вроде бы как выкрутился.

– Правильно делают. У нас деньги есть?

– А сколько надо?

– Чтобы хватило купить цветы.

– Есть.

– Давай.

Дал.

«Это тебе за твои сказки», – сказал шестилетний Егор, тщательно укладывая купленный им букет к подножию памятника навечно тридцатисемилетнему Пушкину.

Ничего лишнего.

Только личное.

Не будем и мы эксплуатировать лишние слова.

Просто помолчим.

А потом вернемся к нашим поточным делам.

Егор – пасти коров.

Его папа – косить траву.

В качестве будущего сена (господи, как эти местные косари это так делают, что к концу дня у них поясница не отваливается? Особенно – с правой стороны, откуда косу заносишь?! Да и с левой – тоже).

Все.

Решено.

На следующие выходные Егора едем в Питер.

В «гордый город на Неве».

Сказано – сделано.

Едем.

Сборы были недолгими.

В отличие от дороги.

Ну, да ничего.

Асфальт плавно стелется под колесами «Икаруса».

Почетный караул корабельных сосен выстроился по обе стороны трассы.

Сама же она устремилась в створ триумфальной арки, образованной дугой разноцветно сияющей радуги.

Вся природа прозрачно намекает пассажирам автобуса, что они мчатся вместе с ним не иначе, как в сказку.

Так и есть.

Прибыли.

Вот она – сказка!

Тут – крылатые львы (см. фото).

Там – сказочные дворцы.

Здесь – почти воздушные зáмки.

Ходи и глазей.

И вдруг – нежданно-негаданно: «Стоп. Никто никуда дальше не пойдет».

Кто это сказал?

– Это сказал я, Егор. Никто никуда дальше не пойдет, пока ты, папа не купишь мне во-он тот синий шлем.

Шлем как шлем.

Мотоциклистский.

Выставлен, по-видимому, для украшения витрины. Какого-то магазина. На Невском проспекте. Ну, выставлен себе и выставлен. Но вся беда в том, что провозглашен ультиматум: «Ни шагу ни вперед, ни назад без этого шлема».

– Зачем он тебе??! Ведь ни у меня, ни у тебя, ни у мамы нет мотоцикла!

– Надо.

– Кому?

– Мне.

– И что ты с ним собираешься делать.

– Носить.

– Где?!

– На голове. Мотоцикла у меня нет. Пока. Зато голова – есть. Уже.

Вот так.

Для незадачливого папаши наступил критический момент.

Вопрос уже стоúт.

Ребром.

«Что делать?».

Если отказаться покупать этот самый злосчастный шлем, то – скандал.

Скорее всего – в виде истерики.

С воплями и коллоидами.

Исторгаемыми и источаемыми – все знают откуда.

Согласиться же покупать эту синюю блестящую ненужность – значит обречь себя на беспросветную непонятность: что с этим злополучным шлемом делать.

И сейчас, и – потом.

Как говорят в таких случаях шахматисты, «цугцванг» (нем. Zugzwang «принуждение к ходу» – положение в шахматах, в котором любой ход игрока ведёт к ухудшению его позиции).

К счастью, жизнь богаче шахмат.

Она несводима к формализованным позициям.

Ищущий да обрящет

Во всяком случае, стоит на сие надеяться.

Пусть даже это сие будет ничем иным, как Счастливым Случаем.

И Он пришел.

Вожделенный.

Как только, следуя Принципу Наименьшего Зла, папа Егора направился вместе с сыном ко входу в магазин, в чьей витрине так коварно и искушающее торчал злосчастный мотоциклистский шлем, как на пороге возникла Добрая Фея.

В обличии и наряде дородной Продавщицы Мороженого.

«Мороженое! Мороженое! Кому мороженого? Эскимо на палочке и без палочки! Крем-брюле! Пломбир в брикетиках и в стаканчиках!».

Ура-а-а!

Да здравствует питерское мороженое, самое мороженное в мире!

– Так, Егор, ты хочешь мотоциклистский шлем?

– Да, хочу.

– А я хочу мороженого. Сейчас пойду и куплю себе у вон той пожилой снегурочки. Тебе брать?

Пауза.

И – затем – решительное резюме: «Два!».

Вот вам и «цуг-цванг».

Мнимый.

Если Вам кажется, что выхода нет, то это означает лишь то, что Вы чего-то не заметили.

Раз у Егора в каждой руке оказалось по брикетику мороженого, то идти к прилавку с ними уже, по крайней мере, неприлично.

Значит, что?

Значит, что надо погулять, пока мороженое не съестся.

Только теперь папа с сыном гулять уже будут по-другому: папа – пешком, сын – верхом. На плечах у папы. На голову которого в два ручья стекает мороженое. Жизнь налаживается!

Вот такой «happy end» оказался у этой истории.

С географией.

И – с психологией «нежного возраста».

Могло все завершиться иначе?

Совсем иначе?

Вполне.

Не спохватись вовремя папаша Егора, и не подумай он – про себя: «А не дурак ли я?».

Ну, не то чтобы совсем дурак, но, по крайней мере – непутевый.

Ведь как можно было не заметить, что шестилетний Человек, хотя он уже и с большой буквы, но анатомо-морфологически и физиологически он еще вполне маленький.

И он очень устал с дороги.

Проголодался.

Ему бы умыться, поесть да отдохнуть, а тут его непутевый оголтелый папа таскает его за ручку по всему Невскому проспекту.

Ведь они с папой находились хотя и в одном и том же месте, но – в совсем неравных условиях.

И досталось им разное.

Как в сказке.

Про вершки и корешки: папе – вершки (виды на шпиль Адмиралтейства, на памятники фельдмаршалам М. И. Кутузову и М. Барклаю-де-Толли возле Казанского собора, и т. д., и т. п.), а сыну… ноги, ноги, ноги.

Чьи-то.

Ну, и то, что чуть выше.

У них же.

И этим практически исчерпывалось все доступное шестилетнему человеку обозревание.

Ну, и как ему после этого было не взбунтоваться??!

Да и какие могут быть прогулки на голодный желудок?

Теперь же все по-другому.

С высоты почти в полтора человеческих роста можно с неподдельным интересом рассматривать местные достопримечательности.