Шалва Амонашвили - Как живете, дети? Страница 2

— Вот мое письмо! — говорит мне Виктор.

— А ты сам догадайся, мог ли я написать тебе ответ.

Виктор внимательно рассматривает конверт, достает письмо.

— А ты написал Шалве Александровичу обратный адрес? — спрашивает его Эка, — Вот видишь, нет обратного адреса, как же он мог написать тебе письмо!

Виктор догадывается в чем дело, и краснеет.

Майя тоже усердно ищет свои письма среди 119 писем. А я наизусть помню, что она написала мне в своем третьем письме:

«Дорогой Шалва Александрович! Я соскучилась по Вас. Знаете, что тут случилось? На пляже я увидела дельфина. Вы же нам говорили, что дельфины добрые, помогают людям. Этот маленький дельфин был мертв. Видимо, какой-то злой человек убил его. Каждую ночь мать оплакивала его. Я тоже много плакала. Скажите, что нужно, чтобы злые люди не смели убивать дельфинов?»

В тот же день я написал девочке:

«Милая, добрая Майя! В нашей стране никто не посмеет убить дельфина. По всей вероятности, с маленьким дельфином случилась трагедия, и он погиб. Но будет хорошо, если ты разузнаешь все об этом случае, и если сочтешь нужным, то напиши письмо местным властям о том, что жителям Леселидзе следовало бы проявлять больше внимания и заботы к дельфинам.

Ты, наверное, выросла, загорела? Я сейчас читаю педагогические и психологические книги, уже составил план нашей совместной работы в классе. Очень хочется скорее увидеть тебя и твоих товарищей».

— Я нашел свое письмо! — радуется Зурико. — Вы его читали?

В начале июня мальчик писал мне из Зестафони:

«Дорогой мой и любимый учитель! Как вы поживаете? Хотите знать, чем я занят? Шалостями. Но вы не пугайтесь, ничего плохого я не делаю. Нашел здесь хороших друзей. Одна наша соседка, тетя Дарья, тоже учительница, знает Вас. Она попросила меня передать вам привет. Здесь весело, много фруктов. С нетерпением жду встречи с Вами!»

Я послал Зурико книгу о Томе Сойере и написал:

«Это моя любимая книга. Том такой же шалун, как ты. Прочти книгу вместе со своими дружками. Приедешь, верни ее мне. Передай от меня привет тете Дарье. Она замечательная учительница, добрый человек. И скажу тебе по секрету: она ведь одинокая женщина, помоги ей в чем только сможешь, будь к ней внимателен и заботлив. Напиши, пожалуйста, речка Квирила такая же грязная и черная или ее уже очистили. А желтый дым от завода так же стелется над городом или уже установили очистительное устройство? Еще хочу знать, как ты сейчас выглядишь; наверное, загорел и возмужал, не правда ли?»

Магда тоже разыскивает свои письма. Их — 4. О ней я знаю все: за лето прочла несколько детских книг, отдыхала в Пасанаури, пила местную минеральную воду, бегала по берегам Арагви, чуть не сломала себе ногу, помогала бабушке ухаживать за маленьким братиком, сочиняла сказки, собрала и высушила листики деревьев, полевые цветы («Они очень красивые, я привезу их Вам!»). В каждом письме она передавала мне приветы от бабушки, мамы, папы, тети, соседей и даже от полуторагодовалого Алика. В конце письма же обязательно спрашивала: «Как Вы поживаете? Как поживают члены Вашей семьи?» В ответ я послал ей 4 письма — радовался ее доброму поведению, просил больше писать о братике, о бабушке, о красоте Арагви, о названиях деревьев и полевых цветов, листики которых она собирает, нарисовать местные пейзажи и т. д. и т. п. Вот она уже нашла одно свое письмо и тоже радуется.

Почему дети так радуются своим же письмам? Не потому ли, что вспоминают совсем недалекое прошлое?

Дело, конечно, вовсе не в этом. А в том, что их письма действительно пересекли расстояния, на конвертах почтовые штемпеля, они получены мною, я их вскрыл, прочитал. А теперь они видят, что в них я что-то подчеркнул зеленым фломастером (значит, заинтересовался, порадовался), где-то поставил восклицательные знаки, где-то приписал: «Как хорошо!», «Вот радость!», «Спасибо тебе!», «Умница!», «Ах ты, шалун, что мне с тобой делать!». Значит, их письма, как ласточки, приносили мне радость, не давали скучать по своим детям, меня радовали их старания, доброта, даже шалости. И кроме того, ведь каждый автор письма помнит, что я ему писал в ответ. В своих ответных письмах я избегал быть сухим дидактом. Просто разговаривал с ними наравне, делился мыслями, сообщал, чем сейчас занят. И каждый ребенок, получив ответное письмо, не мог не почувствовать, что его письмо доставило мне радость. Видят, чувствуют, понимают теперь все это дети, и потому их так радуют свои же письма.

Подлинно человеческую радость можно пережить тогда, когда видишь, что доставил радость другому человеку.

Потому мы сегодня рады — и я, и мои ребятишки.

Даже Нико роется в куче писем — ищет свое письмо, которое он так и не послал мне, но, может быть... «Нет, мальчик, ничего своего там ты не найдешь! Ты огорчен этим, не правда ли? Мог же ты написать мне хоть одно слово? Но ты увлекся своими путешествиями. А теперь надеешься на чудо, верно? Теперь жалеешь, что не послал мне сразу 10 писем, не так ли? Ну что же! Ты и еще пожалеешь об этом, когда я на будущих наших уроках, почти в течение всего учебного года время от времени стану читать письма твоих товарищей или ссылаться на них как на источники интересных сведений!»

Эти 119 писем, присланные вами, дорогие дети, и почти столько же моих ответных писем не дали остыть за лето нашей дружбе. Все лето они летали между нами, неся с собой маленькие весточки с большой радостью, они позволили нам раскрыться друг перед другом и потому еще больше сдружили нас.

За эти 100 каникулярных дней дети стали трудноузнаваемы. Они, конечно, выросли, и этого я ожидал, кто-то похудел, кто-то, напротив, пополнел, цвет лица у большинства из них — загорелый. Но я имею в виду не только это.

Что это за длинный промежуток времени? Школа приостанавливает свою воспитательную работу. Значит, образуется вакуум в воспитании? Нет, скажет иной педагог, дети уходят с наставлениями, как себя вести, с заданиями наверстать упущенное и закрепить приобретенное — упражняться в каллиграфии, орфографии, и решении задач и примеров, списывать, заучивать...

Но каникулы есть каникулы — этим латинским словом определяется для детей содержание лета, наиболее «жарких» дней в году. Они действительно жаркие, может быть, не в буквальном, а в переносном смысле — обязательно. У детей сразу появляется так много дел и забот, что они забывают обо всем остальном, забывают о том, что нужно каждый день по 2—3 часа заниматься: списывать, выполнять упражнения, решать задачи. Кому же тогда бегать, прыгать через скакалочку, кататься на велосипеде, шушукаться с друзьями, устраивать походы, собирать конструкторы, мастерить стулья, раздевать и одевать куколку, смотреть телепередачу, строить башни, разбирать электрические игрушки, спорить с кем-то, оправдываться перед кем-то, а порой просто сидеть у окна и считать дождевые капли на стекле или же, лежа в постели и затаив дыхание, слушать папину (мамину, дедушкину) сказку?

Все эти дела — жизненно важные, и при их выполнении не раз придется нарушить наказы старших. Взрослые — занятые люди, они с трудом находят время, чтобы побыть с собственными детьми, поиграть вместе с ними, искупаться в речке, подняться на гору. И кроме того, зачем все это? Все это, по мнению взрослых, чепуха по сравнению с книгой, спокойной игрой.

Почему ребенок разбирает электрическую игрушку? По той же причине, по которой пятилетний Володя Ульянов хотел разобрать механическую игрушку. Ребенок чувствует: для него разобрать сложную игрушку с какими-то тайными механизмами важнее, чем играть ею как предписано.

— Нет, — скажет взрослый (папа, мама, бабушка, дедушка), — нельзя! — и отнимет у него эту игрушку и, может быть, даже спрячет ее, чтобы уберечь от порчи.

Но ребенок живет по своим законам, нельзя ему иначе жить.

«Без разрешения!»

А почему мы ему не разрешаем, больше запрещаем, чем даем разрешение на что-то?

И к каким бы объяснениям мы ни прибегали для своего оправдания, действительность будет состоять в том, что нам просто некогда. У нас тоже есть свои заботы и развлечения, и сквозь них дела детей нам кажутся глупостью, ненужной забавой.

Одно дело, если они занимаются музыкой, читают книги, рисуют, тихо-мирно рассказывают друг другу сказки! Это им, конечно, разрешается! Разумеется, потому, что мы в это время можем спокойно ходить к своим друзьям с поздравлениями, веселиться или играть в шахматы с соседом или смотреть новый кинофильм, на который дети до 16 лет не допускаются. Не так ли?

Но, друзья-взрослые, что же такое получается?

Я вам прямо скажу: во всех этих случаях получается то, что за счет замедления действительной жизни детей мы выигрываем время для удовлетворения своих (боюсь сказать — эгоистических) потребностей.

«Без разрешения!»