Оливье Револь - Ничего страшного: неуспеваемость излечима! Страница 2

Обитатели отделения 502

Каждую неделю двенадцать-пятнадцать детей поступают в наше отделение детской нейропсихиатрии на госпитализацию с целью уточнения диагноза. Случаи попадаются трудные — но безнадежных не бывает. Всегда можно найти решение. Ведь у изголовья наших маленьких пациентов с их школьными проблемами стоит вся наша команда специалистов, плечом к плечу сражаясь за положительный результат. И это малая толика, которую мы можем сделать для измученных родителей, испытавших уже все варианты и надеющихся на последний шанс.

Я шагаю по пустынным коридорам отделения 502. Все дети на завтраке. Сквозь стекло столовой я наблюдаю за ними. Они сидят за столиками: детские личики, встревоженные взгляды, некоторые прячут глаза; младшие — растеряны, подростки — не пытаются скрыть скуку.

Им от трех до шестнадцати, они не совсем понимают, что с ними происходит, и оттого постоянно начеку. Как туристы в семейном пансионе, они сбиваются в кучки по интересам. Самые подвижные и активные держатся вместе. Это совершенно естественно — «трудные» дети понимают друг друга, у них появляется некое «чувство локтя».

Белые халаты их не очень-то впечатляют. Я заметил нескольких ребят, явно настроенных поразвлечься. Что им больница! Все лучше, чем школа. «Старенькие» показывают новичкам, кто в доме хозяин. Дело в том, что детей, госпитализированных с так называемой «школьной фобией»[1], мы обычно задерживаем подольше.

За столом, где собрались малыши — от трех до пяти — медсестра успокаивает плачущую девчушку. Воспитательница сообщила мне, что девочка не разговаривает — по непонятной пока причине.

Ребята, которые уже видели меня на консультациях, подходят поздороваться. Среди них — Корто, шестилетний интеллектуал — настолько тревожный, что в школе ему пришлось остаться на второй год, Эмилия, робкая крошка, которая в восемь лет почти не умеет читать, и забияка Корали, у которой выученный урок моментально вылетает из головы.

И конечно, Том. Он одиноко сидит в уголке — босиком и в пижаме. Бойкий, смышленый, способный мальчуган, который ведет себя очень напряженно и скованно. И он здесь уже давно! Он не принимает школу в целом, как явление. И это так просто не вылечишь. Нужно время. Глаза Тома покраснели от гнева и слез. Он потому и в пижаме — чтоб не мог сбежать. Жестокая мера, но необходимая.

На данный момент мое место — здесь. Своего рода наблюдательный пункт — удобно, чтобы «держать руку на пульсе». Обстановка накаленная, страсти кипят. Некоторые дети специально нас изводят, другие не могут удержаться, чтоб не затеять запрещенные игры с огнетушителями и кнопками тревоги. Стоя за стеклом, я стараюсь запомнить имена, которые называет воспитательница. Спокойно и непредвзято фиксирую причины, по которым они здесь: не хочет ходить в школу… осталась на второй год, а толку никакого… «заводит» весь класс… скоро выгонят из школы… уже не знаем, куда его определить…

Спускаясь в свой кабинет, я думаю о том, как вытянутся их лица, когда после полдника они увидят учителей. Столовая превращается в класс! Я окрестил эти занятия «школьные репетиции», как если бы речь шла о театральном или музыкальном кружке, чтоб задобрить их, чтоб они лучше воспринимали эти сеансы, совершенно необходимы для постановки диагноза. Подробные наблюдения учителей (уровень знаний родного языка и математики, поведение) добавляются в медицинскую карту. И не менее важны, чем энцефалограмма или психологический тест.

После занятий они переходят в игровую, где в их распоряжении компьютеры, настольный футбол, книги. Они отдыхают, не подозревая, что за ними наблюдают. Несколько воспитательниц одновременно записывают, что необычное замечено в поведении каждого ребенка, а какие особенности постоянно повторяются. Насколько долго ребенок может удерживать внимание, путается ли он в правилах игры, скучает ли, вспоминает ли родителей. Эти записи тоже нужны для наших исследований.

Все занятия наших маленьких непоседливых пациентов (раскрашивание, пантомима, кукольный театр, футбол) могут быть внезапно прерваны для проведения психологического теста или клинического обследования. К концу недели они уже привыкнут к этой новой жизни, где в роли семьи выступают врачи, медсестры, другие ребята. Вечером старшие голосуют, какую программу будут смотреть по телевизору. Но, даже в разгар матча, несмотря на протестующие возгласы — в 21.30 в отделении гасят свет. Спать.

Я часто поднимаюсь в отделение, чтобы повидаться с ними просто так, не на приеме. Как-то раз мне сообщили, что один мальчик часами не отлипает от окна. И невозможно его увести. Я подошел к окну, стал глядеть вместе с ним: «Ты не хочешь пойти поесть?» Он не ответил. «Ты видишь что-то, отчего тебе грустно?» Он горько зарыдал. И в конце концов рассказал мне, что во дворе спилили плакучую иву. А он ее так любил, он таких раньше никогда не видел…

Не такой уж я и дурак!

Каждое утро весь персонал (врачи, психологи, нейропсихологи, воспитатели, медсестры) собирается на летучку, чтобы обсудить историю болезни каждого ребенка и внести поправки, если это необходимо. Иногда нужно провести дополнительные обследования, чтобы прояснить общую картину. В пятницу утром на основании всех этих данных мы подводим итоги недели. В свете полученных результатов, согласовав мнение всех специалистов, мы окончательно устанавливаем диагноз, определяем оплату за лечение и после этого встречаемся с родителями. Когда ребенок бросается на шею родителям — это сильный момент. Радость встречи. Мир и порядок, подкрепленные несколькими днями пребывания в больнице.

Дело в том, что конечный итог обширней медицинского заключения: над проблемами ребенка задумались, его восприняли всерьез, и ребенок это чувствует: «значит, не такой уж я и дурак!» Родители перевели дух, кто-то тянул некоторое время их лямку, да еще приятно слышать: «Как хорошо, когда тебя понимают». К тому же их греет сознание выполненного долга: они правильно поступили, сделали то, что нужно. Для родителей это невероятно важно: таким образом на них меньше давит чувство вины. Они уже так устали постоянно упрекать себя.

В этой конечной фазе мы обязаны добиться результата. Невозможно больше блуждать в тумане. Эти родители уже стучались во все двери, они здесь ради того, чтобы получить наконец ответы. Безо всяких обиняков. Они прошли трудный путь, мы не можем их разочаровать. Тем более, что мы — серьезное учреждение, не какая-нибудь частная лавочка[2]. Нужны результаты. Следует отбросить спесь и гонор и скромно делать свое дело.

Семьям, которые обратились к нам по поводу неуспеваемости, следует дать точные рекомендации и практические указания. Обычно я подолгу принимаю их у себя в кабинете, рисую перед ними детальный портрет их чада, показываю графики результатов и знакомлю с заключением: работа с психологом, логопед, лекарство — в тех случаях, когда оно необходимо, ежедневные практические советы для повседневной жизни. И я обязательно говорю в заключение, что все поправимо. Что мы будем лечить ребенка и вернем его в нормальную колею. Для этого необходимо подробно разобраться в причинах отставания. В школе — районной, местной или другой — более специализированной — всегда найдется для него место. Надо только подобрать наиболее подходящую. Каждый раз я повторяю себе — конечно же, все они — хорошие ученики!

Ведь я не забыл свои школьные годы, когда мне приходилось постоянно плыть против течения…

16 сентября 1964 — Записки непоседы

Мадемуазель Колетт — светленькая, все время улыбается… Вот и хорошо, а то классная комната показалась мне какой-то мрачной и враждебной. Скорчившись за неудобной наклонной партой, утопая в серой ученической блузе, словно сошедшей с фотографии Дуано[3], я не на шутку растерян. Что я делаю здесь, среди этих гигантов?

Мне пять лет. Я перемахнул подготовительный класс и сразу попал в первый. Это маленькая районная школа — так что моим одноклассникам лет по семь, а то и по восемь. Так мне и надо, нечего было учиться читать раньше других! Лучше бы я научился играть в футбол, перемены не были бы тогда так томительно долги и скучны.

Ну ладно, что сделано, то сделано. Правда, мысль, что у меня ничего не получится, вызывает ужас. Сидя на первой парте, я без конца ищу одобрения в глазах учительницы. Сначала я вообще постоянно срывался. К концу дня принимаюсь рыдать на коленях у мадемуазель Колетт под насмешливыми взглядами нескольких одноклассников-верховодов. Особенно страшит меня Маттео, его побаивалась вся школа. На перемене «сейчас Маттео с тобой разберется» — худшая из угроз.

Я быстро понимаю, что «не вписался», и пытаюсь наладить отношения, пытаюсь участвовать в жизни класса — но увы, получается довольно неуклюже. И вскоре я очень явно ощутил одиночество и отчуждение. Однажды мадемуазель Колетт написала на доске название темы урока: «Зеленый луг». А я-то прибыл прямо из садика, где мы изучали овощи, но еще не изучали природные зоны! И потому, увидев нечто знакомое и воспользовавшись возможностью хоть как-то проявить себя, я поднимаю руку и уверенно заявляю: «Мадам, ведь „лук“ не так пишется, там „к“ на конце!» Взрыв всеобщего веселья. Я вновь на коленях учительницы. Утешение и сочувствие. О, скольким я ей обязан!