Николай Козлов - Философские сказки для обдумывающих житье или веселая книга о свободе и нравственности Страница 2

Ницше трудно было предположить, что его сверхчеловек окажется настолько душевно богатым и сильным, что будет с удовольствием позволять себе заботу, тепло и нежность. Нас рознит многое, но есть и то, что объединяет, – это искренность и безусловная забота о человечестве.

6

Книгу уже читали и слышали самые разные люди. Отзывы очень многих: «Это не психотерапевтично! Это опасно! Это годится только для сильных! Это смогут понять только прошедшие Путь, только продвинутые!»

Возможно. Но я совсем не ставил здесь задачи оказывать кому-то душевную помощь, не собирался никого воспитывать и не несу никакой ответственности за неуклюжие душевные движения тех, кто не выдержит нагрузки этой книги. Если я сделал тяжелую штангу, а кто-то стал ее поднимать и надорвался – мои соболезнования, но в его несчастье виновата только его глупость.

В то же время кем-то книга может быть использована как ориентир для личностного роста. Многие мои ученики (хотя это совсем не мое внутреннее слово) так ее используют, и она им нравится в таком качестве тоже.

7

Персонажи этой книги хорошо знакомы тем, кто знаком со мной. Тут мелькают члены моей семьи: жена, которая как Чудой была, так Чудой и осталась, и детишки: подрастающие бубуси и мумуси Ваня и Саша. Сашка-племяшка – светлое явление каждого моего лета, когда, собственно, и писалась книга. Остальное время года меня окружают члены Клуба – клуба практической психологии «Синтон»[1]. Клуб, этот мир, созданный мною двенадцать лет назад, по-прежнему занимает в моей душе и жизни большое место: он много требует, но и много дает. С ним, по крайней мере, не соскучишься.

8

Книга устремлена к совершенству, но ее автор совершенством не является. Она отражает не мой уровень, а мои ориентиры.

Это даже не цели. К целям – стремятся, а среди своих ориентиров я просто живу.

Что касается моего дальнейшего саморазвития, то ныне я отношусь к нему достаточно прохладно. Я далеко не идеал, но мое Я как аппарат для жизни работает устраивающим меня образом, стабильно, и хотя в самосовершенствовании можно изощряться и дальше – я не уверен, что мне это нужно. Полагаю, что теперь можно заняться и другими делами.

Если автомобиль без тормозов, не заводится и просто грязный, его надо помыть и привести в порядок. Конечно, если увлечься, его можно сделать еще и летающим, и поющим. Но стоит ли? Может быть, в него надо просто сесть и поехать по делам?

А дел много. Сейчас, например, моя жена просит починить ей половую щетку.

Предисловие закончено. А Книга началась. Начались – Сказки.

Сказка о науке психологии

Пролегомены

(Я вообще-то толком не знаю, что это такое, но так всегда писал Кант и в Философии так положено. Кажется, это что-то типа «Предварительных замечаний». Разъяснения.)

О языке и методе

Когда я был студентом и проводил время на сельхозработах, мой друг Саша Агафонов, глядя на сортировочную машину, по ленте которой через наши замерзшие руки двигался поток комьев земли и клубней картошки, однажды задумчиво изрек: «Мне это исключительно напоминает процесс восприятия перцептивной информации!» – и далее убедительно проиллюстрировал на примере работы нашей сортировки активность и избирательность перцептивного процесса, включая работу кратковременной и долговременной памяти. Содержание соответствующей главы учебника было предметно воспроизведено практически полностью – за несколько минут.

Я так понимаю, что образ чего-то, похожего на такую сортировку, изначально был в сознании авторов учебника, но они сами не могли себе в этом признаться и поэтому пытались использовать язык науки.

А тут сменился – был выявлен – внутренний, живой язык. И то, что могло часами толковаться на птичьем научном языке, стало видеться сразу: зримо и внятно. И тогда, вдруг, я понял, что за высоким и таким пустым для меня научным языком стоят (могут и должны стоять!) вещи простые и земные – такие, как эта тарахтящая сортировка. Я разрешил себе так видеть и говорить.

Как только я разрешил себе это, все встало на свои места.

НЕ ЖДИТЕ ОТ МЕНЯ ПТИЧЬЕГО ЯЗЫКА НАУКИ

Теперь, когда мне надо говорить о Душе, о Внутреннем Мире, я рисую удобные рабочие картинки. Я, как архитектор, обсуждаю замысел Личностного Фасада, планировку Внутреннего Дворика и устройство Внутреннего Дома души; как врач и антрополог, описываю Внутреннего Человечка; как возничий, осматриваю конструкцию Экипажа душевных Сил; как политолог, осмысляю жизнь Государства душевного мира. Я буду инженером и садовником, менеджером и пастухом – кем угодно, если только полученные таким образом картинки окажутся ясными и убедительными.

Причем рассматриваю я их не просто как аналогии – нет, это настоящий язык, на котором о Внутреннем Мире надо говорить и который способен Внутренний Мир строить.

То, что видится во внутреннем плане

Чувствуйте и смотрите: «От этих слов сразу стало холодно – и душа сжалась так, что последующие извинения уже повисли в пустоте. Душа закрылась…» Смотрите и чувствуйте: «Этот взгляд согревал, а слова звучали прелестной музыкой. В душе взошло Солнышко – и стало светло…»

Какую реальность описывает этот язык?

Внутренний план – это то, что делается в вашей душе за оболочкой внешних действий. Это то, что делает ваш Внутренний Человек в своем Внутреннем Мире. И это то, что совершенно ясно видится Душевным Зрением, слышится Душевным Слухом и ощущается Душевным Осязанием.

Только разглядев внутренний план своих действий, взрослые могут понять, какие же они еще плохо воспитанные дети.

«Я просто сказал…» – да нет, во внутреннем плане это привлечение к себе внимания: ты стер мысль собеседника и в центр беседы поставил себя. «Ну, мы поспорили…» – расшифруйте: каждый разбивал то, что строил собеседник, и отчаянно защищал свое, для того только, чтобы разрешить себе попереживать драгоценное: «Я прав» – самый дорогой приз для дураков. «Ну, я отругал…» – в реальности ты сейчас собеседника бил, заботясь более всего о хлесткости ударов – и, желательно, по открытым ранам.

Только разглядев внутренний план действий другого, мы можем понять, насколько нереалистично большинство наших к нему ожиданий и требований.

Он безудержно (но не вовремя) смеется, вы его дергаете: «Прекрати немедленно!» Нет, к тонкой энергии его сознания сейчас обращаться бессмысленно: он сейчас купается в брызжущем потоке хохота, выплыть из которого пока просто нет сил. Ситуация аналогична той, как если бы ребенок был зажат между двумя бетонными плитами, а родители требовали бы: «Быстро беги сюда!»

Что делать? Или подождите, пока стихия утихнет, или «клин клином»: опрокидывайте его смех чем-то еще более внушительным…

А если он сейчас отчаянно врет – не возмущайтесь, а пожалейте его, потому что во внутреннем плане он безвыходно прижат и, если отчаянным рывком не вывернется, будет растоптан…

И кстати, так прищемили его именно вы. Вы видели это?

А теперь —

Трудная жизнь Внутреннего Человечка

Человек, Вас не знающий, подумает о сильном высокомерии Автора…

За внешностью, за оболочкой тела человека мне всегда видится человек внутренний, и почти всегда это маленький, жалкий ребенок. Иногда ребенок рано состарившийся, с потухшими, усталыми глазами и повисшими, вялыми ручками. Иногда – в синяках, ранах и ссадинах маленький звереныш, затравленно озирающийся и насмерть бьющийся с только ему видимыми Врагами.

Печальное это зрелище – наблюдать, насколько Внутренний Человечек слаб и беспомощен… На одного бычка, наделенного природной животной силой, приходится обычно десять дистрофиков, не способных стоять на собственных подкашивающихся ногах и не выдерживающих никакого давления.

Они действительно слабы, но еще более любят это представить. Их игра в Слабого – игра, дающая возможность избегать ответственности и нагрузок. Видели бы вы, какую богатырскую силу и недюжинное упорство проявляют они, доказывая при случае свою слабость и беспомощность!

Вместо того чтобы учиться стоять и ходить самостоятельно, они собираются в пары и кучи, что, конечно, устойчивее. Называют они это дружбой и очень ценят. В таком симбиозе они почти не падают, хотя, привыкая к поддержке, скоро отвыкают от самостоятельного хождения и все в большей степени становятся инвалидами.

Они рядом еще и потому, что замерзшим так хочется согреться. Прижавшись, а то для надежности и привязавшись, им становится действительно теплее, но теперь им мешают локти.

Спокойно пребывающих в их рядах практически не встретишь, постоянно заметно какое-то колыхание. Кого-то потянуло к свету, другого пошатнул ветер, третьего толкнули окружающие – они постоянно трепыхаются. Но когда дергается один, то, как правило, толкает локтями и дергает привязанных к нему других – близких. Те дергаются в свою очередь – и так по бесконечной живой цепочке.