Абрахам Маслоу - Новые рубежи человеческой природы Страница 21

Большинство людей не знает об этих глубинах, но есть и другая сторона этого незнания: мы не только не знаем об этом, но и боимся узнать, то есть сопротивляемся знанию об этом. Вот что я пытаюсь прояснить. Речь идет о первичной креативности в отличие от вторичной. Первичная креативность проистекает из бессознательного, являющегося источником новых открытий, реальной новизны идей, отклоняющихся от того, что уже существует. От первичной креативности отличается то, что я называю вторичной креативностью. Этот вид продуктивности продемонстрирован в нескольких недавних исследованиях Энн Роу. Она обнаружила его в нескольких группах хорошо известных людей — способных, плодовитых, успешно работающих и пользующихся признанием. Например, в одном из исследований Э. Роу изучила всех биологов, отмеченных в издании "American Men of Science" ("Люди американской науки"). В другом исследовании ей удалось получить данные обо всех палеонтологах страны. В результате был выявлен любопытный парадокс: в определенной степени многие хорошие ученые принадлежат к людям, которых психопатолог или психотерапевт мог бы назвать ригидными, скованными, людям, боящимся своего бессознательного в том смысле, о котором я говорил. Теперь вы можете прийти к тому же любопытному выводу, что и я: к мысли о двух типах науки, о двух типах технологии. Если угодно, науку можно определить как метод, благодаря которому нетворческие люди могут творить и совершать открытия, работая вместе с массой других людей, "стоя на плечах предшественников", будучи аккуратными, внимательными и т. п. Именно это я называю вторичной креативностью и вторичной наукой.

Вместе с тем я полагаю, что можно выделить первичную креативность, проистекающую из бессознательного; я обнаружил ее у особо творческих людей, отобранных для тщательного изучения. Весьма вероятно, что такая первичная креативность — это наследие, имеющееся у каждого человека, общее и универсальное достояние. Она определенно обнаруживается у всех здоровых детей, хотя большинство людей, вырастая, теряют ее. Этот вид креативности универсален также в том смысле, что, если вести психотерапевтические раскопки, то есть докапываться до бессознательных слоев личности, вы там ее обнаружите. Я приведу только один пример, который всем, вероятно, знаком по собственному опыту. Вы знаете, что в наших сновидениях мы можем быть гораздо более творческими людьми, чем когда бодрствуем, можем быть умнее, остроумнее, смелее, оригинальнее и т. д. и т. п. Когда снимается контроль, устраняются тормоза и защиты, мы обычно обнаруживаем больше креативности, чем это представляется невооруженному глазу. Недавно я обошел своих друзей-психоаналитиков, пытаясь узнать об их опыте высвобождения креативности. Общий вывод психоаналитиков (а я уверен, что он был бы таким же и у всех других психотерапевтов) таков: от общей психотерапии можно, как правило, ожидать высвобождения креативности, не проявлявшейся до ее начала. Очень трудно доказать это, но именно таково их общее впечатление. Если угодно, назовите это мнением экспертов. Таково впечатление людей, занимающихся, например, помощью тем, кто хотел бы писать, но внутренне заторможен. Психотерапия может помочь им освободиться, избавиться от тормозов и начать писать. Вообще, опыт говорит о том, что психотерапия, спускаясь к глубинным, обычно подавляемым слоям психики, высвобождает наше общее наследие — нечто, что все мы имели, но затем потеряли.

Есть одна форма невроза (сама по себе понятная), которая может многому научить нас применительно к обсуждаемой проблеме. Пожалуй, я впервые говорю об этом. Речь идет о компульсивно-обсессивном неврозе.

Страдающие им люди ригидны и скованны, мало способны к игре. Они стараются контролировать свои эмоции и потому могут выглядеть холодными, "замороженными". Они напряжены и сжаты. В крайних проявлениях это болезнь, которой должны заниматься психиатры и психотерапевты. В нормальном же состоянии интересующие нас люди обычно обнаруживают высокий уровень дисциплинированности, опрятности, пунктуальности, систематичности, самоконтроля. Из них получаются, например, отличные бухгалтеры. С психодинамической точки зрения этих людей можно описать как "сильно расщепленных" — сильнее, чем большинство населения. Имеется в виду расщепление на то, что они осознают, знают о себе, и то, что скрыто от них самих, что не осознано или вытеснено. По мере того как мы узнаем больше о таких людях и при этом узнаем кое-что об основаниях вытеснения, о котором идет речь, мы обнаруживаем также, что такие основания, пусть в меньшей степени, существуют у всех нас. Это одна из тех ситуаций, где экстремальный случай позволяет нам узнать нечто о более обычных и более нормальных случаях.

Люди с компульсивно-обсессивным неврозом вынуждены быть такими, каковы они есть. У них нет альтернативы. У них нет выбора. Единственный путь, каким такой человек может достичь безопасности, порядка, отсутствия тревоги, — это путь дисциплинированности, предсказуемости, контроля, мастерства. Желаемые цели достижимы для него именно таким образом. Все "новое" представляет угрозу для такого человека, но ничто происходящее с ним не является новым, если он может найти ему место в своем прошлом опыте, если он способен "заморозить текущий мир", то есть поверить, что ничто не меняется. Если он может продвигаться в будущее на основе "испытанных" законов, правил, навыков, способов приспособления, которые он выработал в прошлом и стремится использовать в будущем, — то он чувствует себя в безопасности и не испытывает тревоги.

Почему он вынужден вести себя так? Чего он боится? С психодинамической точки зрения, ответ — в самом общем виде — состоит в том, что он боится своих эмоций, своих глубочайших инстинктивных побуждений, своего глубочайшего Я, которое он отчаянно подавляет. Он вынужден! Иначе он чувствует, что может сойти с ума. Эта драма страха и защиты находится внутри человека, но он склонен обобщать ее, проецировать вовне на весь мир и затем воспринимать весь мир соответствующим образом. В действительности он сражается с опасностями, находящимся внутри него, и как только видит во внешнем мире что-либо, напоминающее ему эти опасности, то вступает в борьбу Он борется против собственных импульсов к беспорядку, становясь сверхпунктуальным. Он чувствует угрозу со стороны беспорядка в мире, потому что этот беспорядок напоминает ему об угрозе бунта, исходящей изнутри, со стороны подавленных слоев его психики. Все, что создает опасность для его самоконтроля, все, что усиливает опасные скрытые импульсы или ослабляет защиты, пугает такого человека, несет для него угрозу.

Этот процесс сопряжен со многими потерями. Конечно, человек может достичь некоего равновесия и жить своей жизнью, избегая ее разрушения. Он может держать события под контролем. На контроль затрачиваются отчаянные усилия, значительная часть имеющейся у человека энергии, и он утомляется просто от того, что контролирует себя, справляется с собой и защищается от опасных компонентов своего бессознательного — или же от своего бессознательного реального Я, которое научился считать опасным. Он вынужден изгонять все бессознательное. Это напоминает предание о древнем тиране, разыскивавшем оскорбившего его человека. Тиран знал, что этот человек перебрался в определенный город, и потому приказал убить в этом городе всех мужчин, чтобы быть уверенным, что обидчик не избежал наказания. Человек, страдающий компульсивно-обсессивным неврозом, действует подобным же образом. Он убивает и изгоняет все бессознательное, чтобы быть уверенным, что опасные компоненты последнего устранены.

Речь идет о том, что из бессознательного, из глубинного Я, из тех частей нашего естества, которых мы боимся и потому стараемся держать под контролем, — из всего этого берет начало способность играть, наслаждаться, фантазировать, смеяться, бездельничать, непосредственно вести себя и, что для нас важнее всего, креативность. Она является видом интеллектуальной игры, позволяет быть собой, фантазировать, быть свободным, по-своему "сходить с ума" (ведь всякая по-настоящему новая идея вначале выглядит безумной). Человек с компульсивно-обсессивным неврозом отказывается от своей первичной креативности, от возможности быть артистичным, от своей поэзии, своего воображения. Он заглушает свою здоровую ребячливость. Это касается также того, что мы называем хорошим приспособлением и что было очень метко описано как способность впрячься в правильную упряжку; речь идет о том, чтобы вписываться в мир, быть реалистичным, здравомыслящим, зрелым, брать на себя ответственность. Боюсь, что определенные аспекты такого хорошего приспособления заставляют человека поворачивается спиной к тому, что этому приспособлению угрожает. Иначе говоря, прилагаются усилия к согласованию с миром, со здравым смыслом, с физическими, биологическими и социальными реалиями, причем обычно за это приходится платить отказом от части нашего глубинного Я. Это не столь драматично, как в вышеописанном случае компульсивно-обсессивного невроза. Тем не менее, становится все яснее, что так называемое нормальное взрослое приспособление заставляет человека поворачиваться спиной к тому, что может ему угрожать. А "угрожают" нам мягкость, фантазия, эмоциональность, ребячливость. Одна вещь, о которой я пока не упоминал, но к которой проявлял интерес в своей недавней работе с творческими (а также нетворческими) людьми, состоит в страхе, испытываемом мужчиной перед всем, что он мог бы назвать "женским", "женственным" (и что мы готовы сразу обозначить как "гомосексуальное"). В грубой среде под "женским" понимается практически все творческое; воображение, фантазия, цвет, поэзия, музыка, нежность, грусть, романтика. И это все изгоняется как опасное для имеющегося у человека образа его мужского достоинства. Все обозначаемое как "слабое" так или иначе подавляется в рамках нормального мужского взрослого приспособления. Но мы убедились, что многое из того, что называют "слабым", вовсе таковым не является.