Роберт Каплан - Месть географии. Что могут рассказать географические карты о грядущих конфликтах и битве против неизбежного Страница 21

В то время как монголы из Центральной Азии в опустошающих походах добрались не только до России, но и до Турции, Ирана, Индии, Китая, северных земель арабского Среднего Востока, Европа по большей части не знала подобных бед, а потому смогла стать политическим центром мира[128].[129] Действительно, принимая во внимание тот факт, что пустыня Сахара отделяла Европу от большей части Африки, судьба Европы до эпохи Колумба, согласно Маккиндеру, зависела в основном от развития событий в азиатской степи. И речь идет не только о монголах. На протяжении X–XI вв. турки-сельджуки совершали набеги в степи «Хартленда», разорив значительную часть Ближнего Востока. Именно в результате дурного обращения сельджуков с христианскими паломниками в Иерусалиме начались Крестовые походы, которые Маккиндер считал началом коллективной истории Европы.

Хэлфорд Маккиндер продолжает в том же русле, раскрывая перед читателем Евразию, скованную льдами на севере, омываемую тропическими океанами на юге, имеющую четыре пограничных региона, расположенных в зонах стратегического интереса центральноазиатских монголо-тюркских орд. Этим регионам, по Маккиндеру, соответствует распространение четырех мировых религий, так как религия тоже производна от географии в рассуждениях Маккиндера. Земли муссонов, расположенные у берегов Тихого океана, населены буддистами; на юге, у Индийского океана, — индуисты. Третий пограничный регион — сама Европа, омываемая Атлантическим океаном, — зона христианства. Наиболее хрупкая зона — Ближний Восток, родина ислама, «лишенная влаги ввиду близости Африки» и, «за исключением оазисов, едва заселена» (так было в 1904 г.). Лишенная лесов пустыня, открытая вторжению кочевых племен, с последующими восстаниями, революциями. Вдобавок ко всему Ближний Восток, ввиду близости заливов, морей и океанов, особенно уязвим именно со стороны моря (хотя нередко близость большой воды скорее приносила ощутимую выгоду). Если быть точным, Большой Ближний Восток, с исключительно географической точки зрения Маккиндера, чрезвычайно нестабильная транзитная зона, этакая сильно растянутая промежуточная станция между цивилизациями Средиземноморья и Китая с Индией. Зона, отражающая все значительные изменения власти, политического курса. По всему видно, что такая теория — предвестник теории Ходжсона о Большом Ближнем Востоке, как об Ойкумене античного мира, из которой вышли три мировые религии (иудаизм, христианство и ислам) и которая продолжает играть главнейшую роль в современной геополитике.

Но все же Маккиндер, создавая свою теорию задолго до нефтяного бума, трубопроводов, баллистических ракет, помещает геополитическую ось в стороне от Ближнего Востока, как бы отметая его значимость, и продолжает развивать свои тезисы.

По словам Маккиндера, эпоха Колумба примечательна открытием морского пути в Индию, в обход мыса Доброй Надежды, минуя в том числе и Ближний Восток. В Средние века Европа была «зажата между непроходимой пустыней на юге, неизвестным океаном на западе… льдами и лесами на севере и северо-востоке», а также «всадниками на лошадях и верблюдах» на востоке и юго-востоке. Затем она вдруг получила доступ к богатствам Южной Азии через Индийский океан, не говоря уже о стратегических открытиях в Новом Свете.

Но, в то время как Западная Европа «заполонила Мировой океан своими кораблями», Россия столь же впечатляюще покоряла сушу, «выйдя из северных лесов», чтобы контролировать степь, противопоставив монголам своих казаков. То есть, пока португальцы, голландцы и англичане с триумфом огибали мыс Доброй Надежды, русские стремительно осваивали Сибирь, отправляли крестьян возделывать плодородные земли южных степей, отодвигая границы исламского персидского мира. Тойнби и другие ученые напишут об этом десятилетия спустя, но Маккиндер был первым.[130] У этого противостояния длинная история — Европа против России: либеральная морская сила, подобно Афинам или Венеции, против реакционной сухопутной силы — по типу Спарты или Пруссии. Ведь море в дополнение к многонациональному влиянию представляет собой труднопреодолимое препятствие — границу, обеспечивающую безопасность, необходимую для становления либерально-демократической идеи. (США — практически островное государство, окруженное двумя океанами, с малонаселенной Канадой на севере и с единственным источником опасности в виде демографической угрозы на юге — Мексикой.)

Хэлфорд Маккиндер отмечает, что в XIX в. паровой двигатель и Суэцкий канал увеличили мобильность морских держав вокруг отдаленных южных окраин Евразии («Римленда»), при этом развитие железных дорог стало служить «вспомогательной транспортной артерией для морской торговли». Он также отмечает, что теперь железные дороги не только поддерживали развитие торгового флота, но также стали помогать развитию внутренних районов континента, и особенно это было характерно для евразийского «Хартленда», чье развитие ранее тормозилось ввиду недостатка древесины и камня для строительства дорог.

Наконец он подходит к сути:

«Углубляясь в историю, мы видим, как все бо́льшую роль в динамике исторических процессов начинает играть география. Разве не будет осью истории та обширная территория суши в Евразии, недостижимая для кораблей, но открытая в древние времена для набегов кочевых племен, а сейчас испещренная сетью железных дорог?»

Согласно Маккиндеру, разрастающаяся Россия, заняв центральное положение в начале XX в., станет преемником монгольской орды, которая, по мнению многих, оказывала значительное влияние на мировую историю на протяжении всего II тысячелетия. Как когда-то монголы ломились в ворота (а часто и ломали эти самые ворота) пограничных регионов Евразии — Польши, Турции, Сирии, Ирака, Персии, Индии, Китая, — так теперь способна поступать и Россия, чья уверенность в целостности своей территории окрепла с постройкой сети железных дорог. Маккиндер пишет: «Географические величины легче поддаются измерению и более постоянны, нежели человеческие». Забудем о царях, да и о коммунистах в 1904 г. еще толком никто не знал. Но все это мелочи, если сравнить с глубинными тектоническими силами — географией и техникой. Не говоря уже о том, что текущие события подтвердили теорию Маккиндера. Всего через несколько недель после его знаменитой лекции японский флот атаковал Порт-Артур на юге Маньчжурии, что стало первой битвой в русско-японской войне. Война окончилась год спустя Цусимским морским сражением, предопределившим исход Русско-японской войны в пользу Японии. Иными словами, в то время как Маккиндер провозглашал важность сухопутных сил, именно морская держава нанесла поражение наиболее могущественному материковому государству в вооруженном противостоянии на заре XX в..[131]

Тем не менее кажущийся детерминизм Маккиндера подготовил нас к возвышению СССР как величайшего центра влияния второй половины XX в., как и к двум мировым войнам его первой половины, которые, по словам историка Пола Кеннеди, стали битвой за маккиндеровский «Римленд» (периферию), от Восточной Европы до Гималаев и дальше.[132] В подтверждение точки зрения Маккиндера со времени революции 1917 г. и до распада СССР сеть железных дорог в Центральной Азии и Сибири выросла на 72500 км.[133] Стратегия сдерживания времен холодной войны в основном зависела от количества наземных военных баз на периферии по территории Большого Ближнего Востока и прилегающих к Индийскому океану территорий. Становление сферы влияния США на окраинах Афганистана и Ирака и напряженные отношения с Россией по вопросу политической судьбы государств Центральной Азии и Кавказа — географической оси истории — все это подтверждает теорию Маккиндера. В последнем абзаце Маккиндер поднимает вопрос о завоеваниях Китаем российских земель, что сделает Китай доминирующей геополитической силой. Если посмотреть, как китайские мигранты заселяют земли Сибири, даже несмотря на политический контроль России над нею, прогнозы Маккиндера так или иначе еще раз подтверждаются.

Хэлфорда Маккиндера критикуют за двойственный детерминизм и империализм. Оба эти обвинения отчасти несправедливы. Всю свою жизнь он посвятил преподавательской деятельности, не был экстремистом в своих суждениях, равно как и старался избежать каких бы то ни было идеологий. Маккиндер был империалистом только оттого, что Британия в то время была мировой империей, а он был просвещенным патриотом своей страны, который видел будущее человечества — в особенности что касается демократии — под влиянием британской модели устройства общества, а никак не российской или немецкой. Он был подвластен тем же предубеждениям, что и остальные его современники. Он был детерминистом только в той степени, в какой география как предмет может быть детерминистской. Маккиндер пытался защитить британский империализм после изнурительной Англо-бурской войны (1899–1902).[134] Но главной темой его работы «Democratic Ideals and Reality: A Study in the Politics of Reconstruction» («Демократические идеалы и реальность: Исследование политики реконструкции») стало утверждение, что человеческий фактор сильнее влияния географии. «Однако в долгосрочной перспективе, — пишет Паркер, биограф Маккиндера, перефразируя последнего, — кто работает в гармонии с природой, будет успешнее тех, кто идет ей наперекор».[135] Это полностью совпадает с теорией Арона, теорией «вероятностного детерминизма», под которой многие из нас подпишутся.[136] По сути, Арон, считая себя в глубине души скорее социологом, чем естествоиспытателем, защищает Маккиндера, так как тот, по мнению Арона, верил, что географию можно победить с помощью технологических достижений.[137] Чтоб исключить любые сомнения относительно того, на каких позициях он стоит, в начале «Демократических идеалов…» Маккиндер пишет: