Владимир Леви - Я и Мы Страница 22

Голос — живой звуковой сплав социального с биологическим, конечно же, своим тембром и высотой выдает гормональный статус, это одна из его древнейших функций. По степени мужественности-женственности и по возрастной шкале — это ясно, и каждым чувствуется. Сохранившийся молодой тембр у старого человека — весьма надежный признак свежести чувственно-эмоциональной стороны психики; с интеллектом связь проблематичнее. Когда голос по своему гормональному профилю вступает в противоречие с внешностью, я больше верю голосу. Иной раз чуть уловимая хрипотца в голосе женщины говорит больше, чем фигура, лицо (надо исключить, конечно, наслоения проплаканности, прокуренности, сорванность от крика и т. д.).

Голосовая ритмомелодика… Шкала «шизоцикло», конечно, только одно измерение, можно выделить массу других… Внутренний тонус-стиль… Есть голоса все время падающие, все ниже и ниже, вам хочется их приподнять, встряхнуть (да держись же, не умирай!). А есть неудержимо летящие вверх и вверх… Есть прячущиеся, исчезающие, а есть такие, при первом звуке которых вы чувствуете неискупимую вину за то, что еще живете и дышите…

Томас Манн писал, что живой человеческий голос — это какая-то раздетость, что-то интимно-обнаженное. Но есть голоса-маски, совершенно непроницаемая звуковая броня. Может быть, более прав Достоевский, считавший, что истинная натура человека распознается по смеху. Ибо в этот момент, писал он, обязательно прорвется что-то непроизвольное, что-то из самой глубины. Как бы ни был человек обаятелен, предупреждает Достоевский, поостерегитесь, если в смехе его слышится что-то неприятное, резкое, сдавленное…

Если в искусство диагностики входит умение слушать голос, то владение собственным голосом непреложно для врачевания. Голосом можно лечить даже по телефону. Если у врача неприятный голос, это не психотерапевт.

Умеете ли вы слушать голос?

КАЛС УЗНАТЬ ПОГОДУ, НЕ ГЛЯДЯ В ОКНО

Теперь после столь длительного захода в область бытовых тестов, можно поговорить и о тех, которыми наводнена современная психология.

Как ни странно, большинство из них по характеру процедуры мало чем отличаются от бытовых. Все те же, более или менее бессмысленные задания, вопросы, картинки. Разница, во-первых, в аппарате интерпретации, во-вторых, в претензиях: первое больше, второе меньше. Если любое человеческое проявление, любое действие и даже бездействие можно в какой-то степени рассматривать как тест, ибо все связано со всем, то серьезные тесты в этом смысле отличаются только прицельностью. Взять быка за рога, ближе к делу… Для проверки математических способностей человека заставляют решать задачу, а не танцевать, хотя и твист, вероятно, мог бы дать что-то в плане отрицательной корреляции (сказала же Мерилин Монро: «Мужчины, с которыми мне интересно разговаривать, обычно не умеют танцевать»).

В самом простом случае тест просто «кусок» деятельности, на предмет которой идет тестирование: та ложка, по которой узнают о содержимом котла (test — по-английски «испытание», «проба»). В самом сложном (и таких большинство) некая стандартная процедура, в ходе которой, как полагают, выявляется качество, важное для чего-то совсем другого. Первым тестом на профпригодность работника физического труда была, конечно, кормежка: «быстро ест — быстро работает» — народный вывод, вполне обоснованный психофизиологией личного темпа. Один превосходный музыкант уверял меня, между прочим, что хороший аппетит служит и признаком композиторского таланта, что он не знает ни одного хорошего композитора с плохим аппетитом.

— А бывают плохие композиторы с хорошим аппетитом? — спросил я.

— Увы.

В 80-х годах прошлого столетия в лаборатории Фрэнсиса Гальтона, родоначальника психогенетики, зародились первые тесты на интеллектуальность — конкуренты каверзного племени контрольных экзаменов и зачетов, с которыми мы начинаем воевать, едва переступив порог школы. Эти признанные ветераны в ряду тестов, проделав бурную эволюцию, наплодили массу шкал для определения различных умственных способностей. Главным же их порождением оказался знаменитый КИ — коэффициент интеллектуальности, вокруг которого и поныне идут оживленные споры.

Как он возник?

Собрались взрослые дяди и тети, преподаватели и психологи, и стали думать: а что может знать и уметь своим умом пятилетний человек? Шестилетний? Восьми?.. Десяти?.. — и так далее. Из того, конечно, что знаем и умеем мы, взрослые дяди и тети. Придумали. А потом стали проверять свои предположения на этих человеках. Стали давать им всякие задания, многим тысячам. Конечно, одни с этими заданиями справлялись блестяще, другие средне, третьи слабо, четвертые совсем нет. И выработали дяди и тети среднюю норму интеллекта для каждого возраста. А потом стали давать эти задания новым и новым человекам, подсчитывать, набирают ли они норму, и это уже был тест. Набрал восьмилетний норму для десятилетнего — значит, умственный возраст его не восемь, а десять. А потом множили этот умственный возраст на сто, делили на настоящий возраст, и получался КИ. Его абстрактная норма — 100.

Вот, собственно, все. Такова самая общая схема рождения теста, а вариантов, процедурных модификаций видимо-невидимо.

КИ стал работать. Его обширную статистику сравнили с жизненной эмпирикой, и получились ожидаемые совпадения: высокий социальный статус, высокая квалификация, интеллектуальная профессия — он высок. Бедность, социальная запущенность, низкая квалификация — он низок. Все ясно. У однояйцевых близнецов — самое высокое совпадение. Но оказалось:

- что среди тех, кто имеет КИ порядка 130 и выше, попадаются люди, жизненно вполне заурядные и даже неполноценные;

- что среди тех, чей КИ меньше 100 и даже около 70, встречаются люди не только обычного ума, но и блестящие, выдающиеся. Не часто, но все-таки.

Показательность теста — любого — максимальна в массовом масштабе и минимальна в индивидуальном. Можно быть уверенным, что контингент принятых в университет в целом способнее контингента отсеявшихся, но нельзя быть уверенным, что среди провалившихся нет Эйнштейна. Это элементарно, что говорить, но, увы, не все это понимают.

И еще оказалось:

- что средний умственный возраст новобранцев, призываемых в армию, равен двенадцати годам (по французским данным);

- что КИ сорокалетнего человека, если не делать специальных поправок, в типичных случаях падает до 50, потому что лет после двадцати умственный возраст, по крайней мере по тем показателям, которые измеряет тест, перестает увеличиваться.

Сейчас признано почти всеми, что КИ измеряет только фактически достигнутый уровень интеллекта или умственную подготовленность, причем в довольно узком плане; каков в достижении этого уровня удельный вес природных способностей, а каков — среды, образования, воспитания, — сказать нельзя.

Я лично отношусь к тестам на интеллектуальность с большим уважением и опаской. Свои умственные способности с помощью тестов, например, таких:

— Десять секунд на размышление! Поставьте единицу в том месте круга, которое не находится ни в квадрате, ни в треугольнике, и двойку в том месте треугольника, которое находится в квадрате, но не в круге.

— За пять секунд! Напишите в первом кружке последнюю букву первого слова, во втором кружке третью букву второго слова, в третьем кружке первую букву третьего слова:

— я пытался проверять неоднократно, но с такими плохими результатами, что не выдерживал и бросал в самом начале, чтобы не увеличивать комплекс неполноценности. Я уважаю людей, у которых это получается.

У коллег отношение к тестам варьирует, возможно, тоже в некоторой связи с личными результатами. Все, кроме крайних энтузиастов, понимают, что тест с полной достоверностью измеряет только себя (и то не всегда), и все, кроме крайних скептиков, стремятся использовать их как можно шире. Пусть тест несовершенен и ненадежен, но это уже все-таки что-то известное. Пусть зеркало кривое, зато одно и то же. Какая-никакая, а объективность, количественность… В конце концов мы же ничего не теряем, применив тест, мы же оставляем за собой право с ним не посчитаться…

Это минималистский подход. Максималисты же говорят: пройди мой тест, и я решу, стоит ли с тобой вообще разговаривать.

Я не могу поведать читателю и о сотой доле тестов, которые существуют на сегодня, по той простой причине, что я и сам знаю их в весьма ограниченном количестве. Что ни день, то новые — хотя один старый, как говорят, лучше новых двух. Как психиатра, меня, конечно, особенно привлекают так называемые прожективные. Начало свое они берут из такой глубины веков, что и сказать невозможно (от гаданий на гусиных потрохах, на свечках и на кофейной гуще, от видений, внушаемых прожилками мрамора, клубами дыма или облаками), а строятся на том же законе, по которому голодный человек вместо «караван» говорит «каравай», а фельдшер вместо «призма» читает «клизма».