Александр Лурия - Романтические эссе Страница 22

И в другом письме, написанном несколькими днями позже: «Я всегда хорошо осознавал и был уверен в том, что клиническое описание отдельных случаев играет ведущую роль в медицине, в особенности в неврологии и психиатрии. К сожалению, умение дать такое описание, которое было столь широко распространено среди великих неврологов и психиатров XIX века, сейчас почти утрачено» (25 июля 1973 г.).

Лурия понимал свою задачу (одну из двух своих жизненных задач) как необходимость восстановления «романтической» науки (его второй задачей было основание нейропсихологии, новой аналитической науки). Эти две цели не были противоречивы, напротив, они являлись взаимодополняющими во всех аспектах. Поэтому он говорил о потребности писать книги двух типов: «систематические» (как «Высшие корковые функции») и «биографические» (как «Ум мнемониста» и «Потерянный и возвращенный мир»). Он не рассматривал книги второго типа как «легкие» или менее важные по сравнению с книгами первого типа, он полагал, что это иная (и по-своему не менее строгая) форма научного труда, столь же необходимая, как и классическая, и дополняющая ее. Тот факт, что книги, написанные в этой форме, являются в высшей степени читаемыми и доступными, оказывается не просто случайностью, а естественно вытекает из их природы, из того, что цель здесь — представление индивидуальности больного, отображение человека во всей его полноте при одновременном изображении интимной структуры его бытия, т. е. то сочетание искусства и анатомии, о котором мечтал Юм.

Задача такого рода, т. е. одновременное художественное изображение человека и его анатомический анализ, объединение мечты романиста и ученого, была впервые решена Фрейдом; и, когда читаешь Лурия, вспоминаются великолепные фрейдовские описания случаев. По своей точности, жизненности, богатству и глубине проработки деталей (хотя они, конечно, отличаются от фрейдовских так же, как нейропсихология отличается от психоанализа) луриевские случаи могут действительно сравниться только с описаниями Фрейда. Они оба проводят фундаментальные исследования природы человека; и в том и в другом случае — новый подход к пониманию человеческой природы.

Еще одним отличием луриевских «биографий» является то, что они представляют собой описание случаев с тридцатилетней историей — ни Фрейд, ни кто-либо другой не оставили нам описаний такого объема. Однако истинная уникальность этих историй заключается в их стиле, где строгое, аналитическое описание сочетается с глубоким личным чувством эмпатии к тем, о ком он пишет. Метод строгого анализа используется им для того, чтобы выделить «синдром», всю сумму симптомов, характерных для заболевания, или состояния, или нарушенной функции; однако анатомическое описание синдрома включается в изображение личности больного, его индивидуальности, что делается с почти художественной непринужденностью и экспрессией. И эти два метода объединены — синдромный анализ всегда связан с характеристикой личности больного, а личность всегда связана с синдромом — метод художественного изображения личности и научный анализ синдрома с успехом сплавлены воедино. Насколько Лурия удается их сплавить — решать читателю; однако необходимо подчеркнуть, что уже сама идея такого сплава была смелой и новой. До Лурия никто еще не создавал неврологических «новелл».

«Я пытался идти, — пишет Лурия, — по пути Уолтера Патера с его «Воображаемыми портретами»… с той разницей, что персонажи моих книг не были воображаемыми портретами». Они не были воображаемыми, но и не были невообразимыми, так как превращение Лурия простых фактов из жизни Шерешевского и Засецкого в удивительно живые и прекрасные описания случаев — продукт потрясающего творческого синтеза и воображения. Естественно, что они оказываются описаниями экстраординарных случаев, так как именно необыкновенные случаи представляют наиболее выразительные примеры, уникальные по своей поучительности, независимо от того, являются они случаями гипертрофии каких-либо способностей (как это имеет место в случае мнемониста с его фантастически развитой памятью и воображением) или случаями поражения определенных мозговых зон и опустошительного разрушения психических функций, как у больного Засецкого с ранением мозга.

Выдающийся врач прошлого века Айви Мак-Кензи писал: «Врач (в отличие от натуралиста) занимается… одним-единственным организмом, человеком, усилия которого направлены на сохранение собственного тождества в неблагоприятных обстоятельствах». Как нейропсихолог Лурия изучает заболевания и синдромы, развитие мозга и его поражения, а также связанные с ними изменения психики; однако как представитель «романтической» науки и как врач он всегда сосредоточен исключительно на этом тождестве, занят поиском его, рассмотрением особенностей его трансформаций, укреплением и поддержкой этого тождества в борьбе с превратностями судьбы. Именно по этой причине «биографические» описания Лурия, помимо своей специфичности, являются прежде всего и преимущественно рассказами о личности как целом — о ее психике, жизни, мире, о выживании.

В своей книге «Ум мнемониста» Лурия не только представляет нам потрясающий анализ психики мнемониста, но и демонстрирует свою глубокую озабоченность его человеческой судьбой. Это чувство озабоченности и сочувствия с еще большей силой проявляется в книге «Потерянный и возвращенный мир», где на долю больного выпала столь напряженная и мучительная судьба.

Обе эти книги, как подчеркивает в своем предисловии к работе «Ум мнемониста» Джером Брунер, выходят за пределы чисто медицинской или научной литературы и представляют собой новый литературный жанр, который отличается целостностью повествования и прекрасным языком, столь же смелым, сколь ясным и прозрачным. В книге «Потерянный и возвращенный мир» чувство драматического напряжения, динамики рассказа возникает с самого начала (хотя, как это бывает в большинстве правдивых историй, рассказ этот не имеет окончания). Несмотря на то что автором этого жизнеописания, как говорит Лурия, является сам Засецкий, в действительности мы должны видеть в Засецком и в Лурия соавторов этой истории. Создание книги такого рода не имеет прецедента в нашем столетии, поиск аналогов заставляет нас вспомнить об анонимном тексте «Confessions of a Ticquer» («Признания страдающего тиками»), с которого начинается книга Меж и Федел о тиках, изданная в XIX в., где собственный текст больного перемежается с комментариями его врачей. Лурия возвращается к этой старой традиции, однако он ее возрождает в абсолютно новой форме.

Тяжелое осколочное ранение Засецкого в 1942 г. связано с обширным повреждением теменно-затылочной области левого полушария головного мозга (в повествовании, где переплетаются голоса Засецкого и Лурии, содержится ряд «отступлений», посвященных вопросам нейроанатомии и мозговых функций, и написаны они столь ясно и просто, что вряд ли их можно было бы как-то улучшить). Это поражение сказывается на всех сторонах жизни Засецкого: он страдает от невыносимого, постоянно меняющегося зрительного хаоса — объекты, попадающие в поле его зрения (вернее, в то, что от этих полей осталось), оказываются нестабильными, прерывисто мерцают, перемещаются, в результате всё кажется движущимся. Он не в состоянии увидеть или даже представить себе правую сторону своего тела — чувство «правой стороны» исчезло как из внешнего мира, так и из его Я. Он переживает постоянные, почти невообразимые сомнения относительно собственного тела: иногда ему кажется, что изменились части его тела, иногда — что его голова стала непропорционально большой, а туловище маленьким, иногда — что его ноги находятся в другом месте… Иной раз ему представляется, что его правая нога расположена где-то над плечом, а может быть, и над головой. Он забывает также, как функционируют части его тела: например, когда ему нужно оправиться, он не может вспомнить, где находится его анус.

Однако главным и бесконечно более серьезным, чем все это, является нарушение памяти, языка и мышления: «В памяти ничего нет, я не могу вспомнить ни одного слова… Всё, что осталось в памяти, распылено, раздроблено на отдельные части». Он чувствует себя как «какой-то ужасный ребенок», как околдованный человек либо как человек, заблудившийся в ужасном сне, хотя «сон ведь не может быть таким длинным и однообразным. Значит, все это происходит со мной в действительности все эти годы… Какая это ужасная болезнь!». Временами ему даже кажется, что он был убит, так как прежний Засецкий его прежнее Я и его мир «потеряны». Однако благодаря тому, что его лобные доли остались незадетыми, он полностью осознает свое положение и оказывается способным к самым решительным и изобретательным попыткам улучшить его. Книга — рассказ об этих попытках, где между больным и врачом устанавливаются самые доверительные, творческие отношения сотрудничества. Чувство взаимосвязи выступает на первый план и в книге «Ум мнемониста», взаимосвязи, которая нигде не упоминается, остается невидимой, но является всепроникающей и составляющей самую суть медицины, заботы, пронизывающей всю эту книгу особым теплом, чувством и нравственной красотой. Это в не меньшей мере рассказ об усилиях человека, направленных на то, чтобы улучшить свое положение, чем описание поражения мозга и последовавших за ним нарушений. Благодаря этому ч книга становится повествованием о выживании и, более того, о своего рода трансцендентальном опыте.