Роберт Смит - История психологии Страница 26

И став, в конечном счете, органической, она дает то, что мы называем чувством, склонностью или предпочтением». С течением времени умственный акт из процесса превращается в нервную структуру. Этим объясняется, в частности, что «самая сильная из всех страстей — страсть любовная, — когда возникает впервые, безусловно, предшествует всякому опыту» [148, с. 606].

Итак, благодаря Спенсеру эмпирическая психология включила в себя изучение инстинктов и эмоциональных склонностей. Но его взгляды имели и более широкое значение. Для противников эмпирической психологии и естественно-научного подхода к сознанию инстинкты и эмоции всегда выступали в роли важного аргумента. Английские моралисты с любовью описывали инстинкты животных (например, строящих соты пчел) и человеческие качества (скажем, нравственное чувство) как доказательства присутствия Божественного замысла в природе и, в особенности, в природе человека. В то же время, по мнению консервативных философов, разуму присущи априорные категории, связанные с логической необходимостью, но не выводимые из опыта, а значит, данные Богом. Считая этих авторов главными защитниками консервативных политических порядков в Англии, Спенсер надеялся выбить из-под них опору. Идея эволюции, по мнению Спенсера, позволяет говорить о том, что, хотя эмоциональные и рациональные способности и даны от рождения, они, в то же время, обязаны происхождением опыту — эволюционному опыту. И то, что казалось убедительным свидетельством в пользу христианского идеализма, предстало теперь в виде свидетельства в пользу психологии как естественной науки. Цель Спенсера заключалась в повышении статуса науки в целом, с тем чтобы она заняла в национальной культуре место, до тех пор принадлежавшее христианской философии.

Спенсер верил, что благодаря его работам философские споры о происхождении знания — между идеалистами (такими как Лейбниц и Кант) и эмпиристами (такими как Локк и Джон Стюарт Милль) — остались далеко в прошлом. Он признавал, что знание создается умом благодаря априорным категориям, но в то же время считал, что сами категории являются апостериорными с точки зрения эволюции. «Так называемые формы мысли являются результатом постоянно происходящего процесса приспособления внутренних отношений к внешним; фиксированными отношениями окружающей среды производятся фиксированные отношения в разуме. Так оказалось возможным примирить априорный и эмпирический взгляды» [149, с. 547]. Подобное психологическое решение философской проблемы вызвало в 1890-е гг. возражения философов во главе с Фреге, что привело к возникновению аналитической философии XX в. Но, рассуждая в духе своего времени — викторианской эпохи в пору ее расцвета, Спенсер хотел чтобы философия следовала по натуралистическому пути, который он считал единственно научным. Подобный натуралистический подход снова получил распространение в англо-американ- ской философии конца XX в., особенно в философии сознания.

Потребовалось определенное время, чтобы доводы Спенсера были оценены по достоинству: его ранние работы по психологии прошли большей частью незамеченными. В конце 1850-х гг., тогда же, когда Дарвин выступил со своей эволюционной теорией, Спенсер заручился финансовой поддержкой, позволившей ему написать «Синтетическую философию». Это серия книг, в которой были систематически изложены его эволюционные воззрения: открывали ее «Основные начала» (First Principles, 1860–1862), а завершилась она через тридцать лет работами по этике и социологии. Второе издание «Оснований психологии» (1870–1872), в котором Спенсер пересмотрел и уточнил свои аргументы, уже привлекло внимание читателей. В это же время Спенсер стал приближаться к конечной цели своих поисков — построению системы этики и индивидуалистической политики, обоснованной естественными законами прогресса.

3.4 Функциональное объяснение

Спенсеру удалось создать теоретические принципы, позволившие психологии обратиться к функционализму. Объяснения чего- либо через его функцию стали преобладающими в Соединенных Штатах, где психология и социология впервые стали полноправными академическими дисциплинами. Но приверженность функциональному объяснению выходила за границы Северной Америки: достаточно вспомнить Дюркгейма в социологии, Бронислава Малиновского (Bronislaw Malinowski, 1884–1942) в антропологии или Альфреда Маршалла (Alfred Marshall, 1842–1924) в экономике. В дальнейшем ученые отказались от спекулятивных эволюционных реконструкций, распространенных во времена Спенсера, и взамен призвали к детальному изучению функций отдельных частей целого, непосредственно наблюдаемых в настоящем. Применительно к психологии это означало проведение лабораторных наблюдений над людьми и животными. Более того, функциональный анализ стал стандартной практикой в области менеджмента, оценки персонала и производства: в центре подобных работ стояло понятие эффективности, понимаемой как увеличение прибыли. В западных политических дискуссиях социальные проблемы стали рассматриваться с точки зрения успешной интеграции людей и общественных институтов. В этом контексте психологи стремились к изучению приспособительной деятельности людей, и редко когда задавались вопросом о том, объединены ли эти люди общими политическими целями, или каким должно быть общество, в котором они живут.

Но сначала нам следует понять причины, по которым американская психология конца XIX в. была столь привержена функциональным объяснениям. Особенно серьезно американцы отнеслись к эволюционным принципам преемственности и полезности. Ранее христианские философы понимали душу как особое начало, наделенное познающими, нравственными и духовными способностями, — тем, чего нет у предметов материального мира. Сведя содержание сознания к полученному из опыта и связав его с материальными процессами, Локк и его последователи подорвали эту позицию. В том же направлении двигались физиологи и медики. А для эволюционистов психика стала закономерным продуктом развития природы. Согласно их представлениям, для понимания психики необходимо определить ее место в истории природы — или, по выражению Спенсера, в «непрерывном приспособлении внутренних отношений к внешним» [148, с. 374]. В этих рассуждениях психические явления сопоставлялись с физическими как различные функции одной и той же сложной естественной системы, будь то организм животного или человека. Старую философскую проблему отношения психики и тела оказалось возможным переосмыслить с позиций эволюционной теории, представив ее как эмпирическую проблему взаимосвязей между уровнями различной сложности в естественных функциях — взаимосвязей не только актуальных, но и существовавших в прошлом. Сходное решение могло быть у проблемы соотношения природы и культуры: культура теперь рассматривалась как самая поздняя, наиболее сложная стадия естественной эволюции организованных целостностей, связанная с появлением человека. Благодаря функциональным объяснениям, основное внимание стало уделяться не субъективным отчетам о смысле происходящего, а функциям действий, которые могли наблюдаться объективно.

Однако в повседневной практике исследователи занимались не столько анализом всех этих теоретических возможностей, сколько конкретной эмпирической работой. Появились новые направления — сравнительная психология и психология развития, занимавшиеся исследованием животных, детей и процессов научения, а не анализом сознания и разума. В 1894 г. Болдуин, который основал (вместе с Джеймсом Кеттелом) журнал «Психологическое обозрение» (Psychological review) и возглавлял психологические лаборатории в Торонто, Принстоне и университете Джонса Хопкинса, отметил: «Новая функциональная концепция исходит из вопроса о том, каким образом психика действует как целое и адаптируется к окружающей среде… Психика рассматривается как продукт развития — и развития взрослого из ребенка, и эволюцион-

ного развития, в результате которого появилось сознательное существо — человек» [цит. по: 127, с. 168]. Функционалистскую психологию занимало то, что люди делают и как они ведут себя в окружающем мире.

Этот подход представлял безусловную ценность для психологов, стремившихся работать с животными, ведь животным едва ли можно задавать вопросы о том, что они думают. Во многих психологических текстах конца XIX в. — таких, как сочинения английских философов и психологов Джеймса Уорда (James Ward, 1843–1925) и Джорджа Стаута (George F.Stout, 1860–1944) — психология определялась как изучение сознания. Под этим понималось сознание взрослого образованного человека, что лишало всякого смысла исследование поведения животных, а также детей. Эволюционная же теория в целом и функциональный подход, в частности, способствовали появлению альтернативного взгляда на предмет психологии. Благодаря этому стало возможно заниматься психологией животных в том смысле, в каком этот термин вошел в обиход американских психологов, стремившихся превратить психологию в естественную науку. Любопытно, что Болдуин способствовал приглашению в университет Джонса Хопкинса бихе- виориста и зоопсихолога Уотсона, для которого психология сводилась к изучению различных поведенческих функций. Приверженность функциональным объяснениям была продиктована и практическими интересами. Указывая на адаптивный характер психики и поведения, психологи смогли убедить потенциальных спонсоров в своей способности решать социальные и человеческие проблемы. Именно это стало ключевым фактором, определившим масштабные успехи психологии в XX столетии, как будет показано в следующих главах.