Станислав Гроф - Революция сознания. Трансатлантический диалог Страница 26

Рассел: Думаю, да. Я знаю из собственного опыта, что именно мешает мне быть в ладу с силой, как бы мы ее ни называли. Это мое собственное сопротивление, моя зажатость, проистекающая из моих страхов. Страх бывает полезен, когда что-то угрожает биологическому благополучию, но в современном западном мире мы избавились от большей части физических опасностей. На нас нечасто нападают дикие животные; нам редко приходится убегать, спасая свою жизнь. В большинстве случаев переживаемые нами страхи являются психологическими, причины которых — наша обусловленность своими концепциями и следы переживаний наших ранних лет. Мы боимся того, что другие могут подумать о нас, мы боимся лишиться ощущения безопасности, утратить контроль и т. д. Эти и им подобные страхи и мешают нам жить полной жизнью, быть в потоке. Глубоко внутри себя мы все время находимся начеку, на случай, что наше чувство психологического благополучия окажется под угрозой.

Нечто чрезвычайно важное, что мы можем сделать ради себя, это обнаружить эти страхи, увидеть их такими, какие они есть, и научиться жить без них. Я знаю из опыта, что чем отчетливее я вижу беспочвенность своих страхов, отсутствие у них реальной субстанции, тем реже они вмешиваются в мои взаимоотношения с внешним миром, мое общение с людьми, мое реагирование на их поступки. Чем больше я способен отпустить страх, тем полнее я могу жить, пребывая «в потоке».

Гроф: Самым значительным препятствием этому виду открытости является история травматических переживаний, ведущих к формированию эмоциональных и физических блоков, к возникновению отделяющего нас от остального мира панциря, о котором говорил Райх. Есть способы растворять этот панцирь, освобождаясь от травматических отпечатков в своем сознании и становясь более открытым по отношению к другим людям, природе и космосу.

Ласло: Становятся ли люди, прошедшие через надличностные переживания, лучше в качестве членов сообщества?

Гроф: Не обязательно после одной сессии переживаний, хотя иногда случается и такое. Мне доводилось видеть, как жизнь человека полностью менялась после одного-единственного мощного психоделического или холотропного переживания. Но это, разумеется, нельзя считать правилом. Вероятность позитивной трансформации значительно возрастает, когда индивид занят последовательным и систематическим личным поиском.

Ласло: Не хотите ли вы сказать, что людям необходимы целые серии надличностных переживаний, которые длятся неделями, месяцами или даже годами?

Гроф: Именно так. Я сам открыл существование трансперсональной сферы, благодаря своей клинической работе. И я неоднократно видел, что люди приступают к этому процессу как к терапии после того, как пережили ситуацию, связанную с эмоциональным и психосоматическим дискомфортом, но в результате последовательности сессий неожиданно открывают нуминозные измерения собственной психики. После этого их главной заботой в процессе становится уже философский и духовный поиск смысла, а не просто терапия. Зачастую поиск приводил их к полной переориентации отношения к себе, другим, природе и к жизни в целом.

Ласло: Сознание изменяется, способствуя появлению новых прозрений. В связи с этим я хотел бы предложить вам обоим обсудить вопрос, кажущийся мне особенно интересным и важным, — вопрос о нашем представлении о мире. На данном этапе оно выглядит весьма фрагментарным, полным расколотости и зазоров между разумом и телом, между внутренним и внешним, между человеком и миром…

Гроф: Эрвин, мне кажется, вы клоните к тому, что нам необходима исчерпывающая парадигма, способная интегрировать, свести воедино все наши расколотые представления.

Ласло: Мы уже говорили о смене парадигм в науке. Теперь мы можем пойти дальше. Что это за парадигма, возникновения которой мы можем ожидать?

В какой парадигме мы на самом деле нуждаемся? Очевидно, новой парадигме придется интегрировать нашу нынешнюю фрагментированную карту реальности. Она должна вобрать в себя все знание, накопленное естественными науками, особенно новой физикой, и внести его в контекст гуманитарных и общественных наук. Подобный парадигматический сдвиг может оказаться критически необходимым, поскольку мы живем во времена нестабильные и чрезвычайно чувствительные к любой «флуктуации», к любым новым идеям, мировоззрениям и ценностям, какими бы незначительными они ни казались сами по себе. В такой ситуации может появиться и новый Гитлер и новый Мессия. Мы должны осознавать силу, лежащую как в самих идеях, так и в деятельности по их распространению, особенно если они соответствуют величайшим нуждам нашего времени. Речь идет о распространении парадигм, способных оказать позитивное воздействие на человечество и на мир в целом.

Гроф: Я усматриваю проблему в том, что базовые элементы и концептуальные строительные блоки старой парадигмы выглядят весьма логичными и очевидными, и для большинства людей они гораздо понятнее. Фундаментальные принципы ньютоновской механики легко воспринимаются и кажутся согласующимися со здравым смыслом, поскольку они конгруэнтны нашему повседневному мировосприятию. Понимание же новой парадигмы, как следует ожидать, может потребовать разносторонней осведомленности в широком диапазоне дисциплин, включая высшую математику, квантовую физику и физику относительности. Кроме того, ее основополагающие принципы противоречат интуиции, по крайней мере пока мы находимся в обычном состоянии сознания.

Примером может служить ваша собственная работа, Эрвин. Вас отличает экстраординарное владение научными знаниями и способность творчески соотносить друг с другом данные из самых разных дисциплин. Но то, что вы пытаетесь объяснить, среднему читателю крайне трудно понять без обязательной предварительной подготовки. Вопрос в том, как перевести эти концепции на обычный язык и представить их таким образом, чтобы они могли обогатить среднего человека.

Ласло: В отношении способности новой парадигмы к распространению я настроен несколько более оптимистично, чем вы, Стэн. Мне она не представляется более сложной, чем старая: в основе своей она очень проста. Мы уже упоминали здесь Альфреда Норта Уайтхеда. Недавно один из его учеников и сам по себе тоже великий философ Стивен Пеппер написал книгу о «мировых гипотезах», где он показывает, что в общей сложности существует лишь с полдюжины основных мировых гипотез, то есть способов последовательно мыслить о себе и о мире. Та, которая зарождается в настоящее время, представляет собой гипотезу органичности, уподобляющую мир живому организму. Организмами являются не только отдельные люди, но и вся биосфера, и даже вся вселенная. Это весьма естественный способ мышления. Как только вы начинаете проникаться им, все становится на свое место. Я часто сталкивался с этим явлением: вы делаете некое открытие, которое на первый взгляд лишено всякого смысла, но как только вы меняете ракурс и смотрите на него под другим углом, оно внезапно оказывается частью более широкого контекста — того, который Грегори Бейтсон называл «объединяющим паттерном».

Органичная гипотеза выглядит новой, но в действительности это очень старая идея. Она лишь возвращается к нам в новом обличье — более конкретном и убедительном, подкрепленном современными науками. Однако понять ее совсем не трудно. Просто наше образование было основано не на этой идее, а на ньютоновском механистическом мировоззрении.

Гроф: И вы не видите проблемы в том, что ньютоновская картина мира в большей степени согласуется с повседневным восприятием действительности и выглядит очевидным и логичным способом мироописания?

Ласло: Оно кажется таковым лишь людям, воспитанным в западном или вестернизированном мире.

Гроф: Я неоднократно сталкивался с тем, что в мистических состояниях люди обретают непосредственный эмпирический доступ к альтернативному восприятию и пониманию мира. Надличностные переживания способны пробуждать нас от того, что Вильям Блейк — не вполне справедливо по отношению к Ньютону — называл «сном Ньютона». Тем не менее, у меня нет никакой уверенности в том, что новую органичную модель вселенной на самом деле можно, используя одни лишь интеллектуальные средства, довести до понимания людей, не имевших непосредственных переживаний, которые указали бы им такое направление. В особенности, когда они так глубоко запрограммированы гипотезой противоположного характера.

Если новые способы мышления удастся соотнести с присущим западной культуре мифологическим видением, ситуация, конечно, будет выглядеть иначе. Этим вопросом особенно сильно интересовался Джозеф Кэмпбелл. Изучая культуры прошлого, он пришел к выводу, что все они поддерживались и стимулировались мощными мифологическими видениями. Он пытался найти ответ на вопрос, возможно ли прямо сейчас идентифицировать доминирующий мир нашей культуры или же это будет сделано лишь тогда, когда она уже отойдет в прошлое. Что это за миф, в котором мы живем? — спрашивал Кэмпбелл. Можем ли мы его распознать? Можно ли как-то вынести на поверхность, чтобы можно было сознательно черпать из него вдохновение?