Умеренность - Райан Холидей Страница 28

Кладбище утраченных возможностей переполнено людьми, которым просто требовалось сначала заняться чем-то другим.

Не поздно сделать это.

Время начать прямо сейчас.

Прежде всего — самое трудное, к чему меньше всего лежит душа. Не тянуться лениво, а действовать быстро и с энтузиазмом — тело натренируется для тяжелой работы, а ум обострится.

Дураки слишком слабы, слишком напуганы, слишком недисциплинированны. Для них это проблема, для вас — возможность.

Именно здесь вы выигрываете. Они будут откладывать, а вы вырветесь вперед.

Но только если начать прямо сейчас.

Сможете ли вы подняться?

Флойд Паттерсон в 1959 году готовился отстоять титул чемпиона мира в бою с Ингемаром Юханссоном[131].

Паттерсон усердно тренировался, но в его лагере чего-то не хватало. Может быть, целеустремленности. Или мешала пресыщенность.

Паттерсон скучал. Был раздражителен. Слишком самонадеян.

Нервозность стала очевидна, когда он вышел на ринг. Он не заслуживал победы. «Каждый боец должен немного опасаться того, что с ним может случиться, — позже размышлял Паттерсон об этом бое, — потому что страх обостряет разум. Когда тебе нечего бояться, разум тупеет».

Флойд и мысли не допускал, что может проиграть, и бросалось в глаза, что у него нет остроты.

В третьем раунде он упал. Семь раз. Бой был остановлен.

Когда туман от ударов рассеялся, он осознал: «Я потерял титул». Паттерсон не мог поверить, но это было правдой. И болезненнее всего то, что во всем он был виноват сам.

На этом история могла бы закончиться. Так происходит в боксе постоянно, так случалось и до этого боя, и после него. Потеряв пояс, чемпионы обычно уже никогда его не возвращают. Они уходят. Падают. Паттерсон неделями хандрил, ругал себя. Терзался чувством вины. Едва мог спать и не поднимал глаз даже на своих детей. Был в нокауте.

А потом получил письмо от Арчи Мура — боксера, у которого сам отобрал титул. «Привет, Флойд. Я знаю, что ты чувствуешь. Надеюсь, тебе уже получше. Это происходило со многими боксерами. Конечно, я не собирался тебе проигрывать, но так распорядилась судьба». Далее шел разбор боя и очевидных проблем со стратегией Паттерсона, а затем — вывод: «Если сосредоточишься на джебе[132] и будешь двигаться вокруг этого парня, то, возможно, станешь первым, кто вернет пояс. Ты можешь это сделать. Твой друг Арчи Мур».

Стоит признать невероятную сердечность, а также самодисциплину бывшего чемпиона. Он нашел время и в самый тяжелый момент по собственной инициативе прислал такое ободрение своему заклятому врагу! Мур мог бы язвить и насмехаться над Паттерсоном, однако помог ему поверить в себя.

Именно этот миг поддержки и был нужен впавшему в отчаяние боксеру. Его срыв закончился. Вечеринка жалости к себе завершилась. Ему напомнили о возможности действовать: он мог изменить ситуацию.

Флойд возобновил тренировки. Он заставлял себя еще и еще раз включать запись позорного поражения и из каждого мучительного просмотра извлекал урок. А почти через год, в июне 1960-го, Флойд Паттерсон в середине пятого раунда отправил Ингемара Юханссона в нокаут. Шведу потребовалось пять минут, чтобы прийти в себя.

За двадцать лет титульных боев в профессиональном боксе Паттерсон стал первым (а всего — одним из четырех) спортсменом, вернувшим себе звание чемпиона мира в тяжелом весе. Мощное напоминание: поражение — это не конец, падение можно остановить.

Все мы будем портачить. Окажемся неподготовленными перед судьбоносной возможностью. Сорвемся, не выдержим диеты или трезвости. Выйдем из себя и опозоримся. Будем делать ошибки. Будем проигрывать. В этом суть дисциплины: она никогда не подводит, но иногда мы подводим ее.

Будет ли это концом? Мы останемся там, куда рухнем? Или сможем подняться?

Поражение не всегда зависит от нас. Но мы решаем, будем ли лодырями. Будем ли капитулянтами. Фразы типа «Какого черта, разве это имеет значение?» — на нашей совести. Выбросить полотенце в поединке, который мы явно проиграли, — это одно; выбросить полотенце после — другое. Теперь вы не просто проиграли, теперь вы разгромлены.

Не расстраивайтесь, если вы от природы неуравновешенны и неидеальны. Совершенных нет, поэтому никто и не ожидает, что такими будете вы!

Если ваша планка настолько высока, что вы сдаетесь, не попытавшись взять ее, — тогда у вас нет высоких стандартов. У вас есть оправдания.

Это еще одна причина, по которой перфекционизм — моральный или профессиональный — опасен. Что происходит, когда мы терпим неудачу, обнаруживаем, что неидеальны, уязвимы, побеждены, сломлены? Может быть, трудно начать сначала. Но если мы будем излишне строги к себе, как Флойд Паттерсон или Марта Грэм, то сами отправим себя в нокаут и выйдем из боя.

Все мы оплошаем. У нас будут срывы: из-за диеты, из-за вредной привычки, из-за чего угодно. Провалимся публично: не проявим должного напора, поддавшись искушению или порыву страсти, возможно даже проявим малодушие. Проиграем. В этой жизни никто долго не останется непобежденным.

А что потом?

Сумеем ли мы подняться? Сумеем ли перегруппироваться и попробовать еще раз?

Удивительно, что и в дзенской традиции, и в Библии упоминаются семикратное падение и последующий подъем[133] (буквально то же сделал Паттерсон после того ужасного третьего раунда).

Бейсболист Садахару О, обладатель мирового рекорда по числу хоумранов за карьеру, часто повторял: для спортсмена поражение означает возможность вернуться завтра и попытаться добиться большего. То же самое верно и для победы.

Вот что значит быть профессионалом: относиться к победе или поражению как к шансу на возвращение. Вернуться в колею и остаться в ней, потому что именно там вы счастливее всего, лучше всего контролируете ситуацию, лучше всего ощущаете сопричастность.

Даже самые жизнерадостные, сильные, дисциплинированные из нас будут шататься под тяжестью обстоятельств или последствий своего поведения. Сегодня мы помним Виктора Франкла как неистощимого оптимиста, непоколебимо верившего в смысл человеческой жизни, несмотря на ужасы, которые он пережил во время холокоста. Но сохранилось письмо, которое он отправил друзьям в 1945 году, сразу после окончания войны.

Я невыразимо устал, невыразимо печален, невыразимо одинок… В лагере ты действительно верил, что достиг низшей точки жизни, — и потом, когда вернулся, ты вынужден видеть, что все это недолговечно; что все, что поддерживало тебя, разрушено; что в то время, когда ты снова стал человеком, ты можешь погрузиться в еще более бездонное страдание.

Трудно винить Франкла. Невозможно представить, чего лишилось бы человечество, если бы он отдался горю