С Пролеев - Энциклопедия пороков Страница 3

"Вот и хорошо",--скажет рассудительный. "Ведь алчущий теряет себя". Ты прав, о рассудительный! Не остается в алчущем ничего, кроме желания его. Но какое сокровище имеешь в себе, человек, что боишься потерять его? Не страсть ли -- твое истинное достоинство, и не ей ли следуя, ты только и есть? Воля -- закон, желание -- властелин, и страсть -- счастье. И потому -- блаженны алчущие. И теряя, они приобретут!

Чванливые люди чрезвычайно представительны. Они подобны статуям -- и столь же, в сущности, одиноки и безобидны; если только, упаси боже, не упадут Вам на голову.

Чванится обычно тот, кто мало чем имеет гордиться. Эта малая гордость, остановившаяся на одном предмете, застывшая на нем, топчущаяся на одном месте -- и есть чванство.

В чванливости проявляется тупая радость человека, наконец-то обретшего то, чего он страстно желал. Все силы истрачены на достижение цели, последним натужным движением задача решена, и вот уже не остается никаких чувств, кроме обреченного довольства достигнутым. Обреченного, потому что обнаружилось: вот наш предел, он уже достигнут, на что-либо большее ни души, ни сил, ни желания не хватит. И тогда из стремления уйти от этого неприятного открытия, из желания забыться в чувстве горделивости, из попытки самодовольством утишить горечь вырастает чванство. Сама радость приобретения, которая светится в чванстве, весьма утомительная радость; ибо такой осчастливленный приобретением человек одновременно изнурен заботой показывать всем, сколь ценно его достояние.

Чванливый не может спокойно радоваться тому, что имеет; только зависть окружающих умиротворяет его душу. Эта пристрастная, неприятная потребность в других людях выдает одиночество чванливой натуры. Несмотря на внешнюю торжественную неприступность и отталкивающую заносчивость, чванливец как мало кто другой нуждается в окружающих. Чванливость -- это всегда зрелище, а ведь зрелище без зрителей -- бессмыслица. За эту трогательную, почти по-детски наивную потребность в других людях, простим чванливцу те неприятные ощущения и обиды, которыми он нас нередко -- увы! -- уязвляет. Теперь, я надеюсь, всем яснее видна его внутренняя драма, и потому будем к нему снисходительнее. Он нам не нужен; более того -- неприятен, скучен и обременителен. Мы же ему необходимы. Так кто счастливее?

Если бы исчезло лицемерие, мы были бы осуждены никогда в жизни не встретить проявлений идеала. Представьте себе, что произошло бы, предайся каждый своим душевным побуждениям и стремлениям, будто они и впрямь соответствуют человеческой природе и служат достойным ее выражением. Произошел бы от этого вселенский хаос, и смешались бы языки и нравы, и пало бы изнемогшее общество, и воцарился один бесконечный неудержимый скандал.

Лицемерие предотвращает все эти беды, значительно облагораживая нашу общую жизнь; в особенности отношения служебные, международные и бытовые. Нет нужды приводить примеры благодетельного влияния лицемерия, ибо количество их необъятно. Я не хочу малым числом их невольно принизить значение этого свойства в нашей жизни, и, прежде всего, жизни общественной.

Задумаемся, в самом деле, что такое лицемерие? Это бесконечно похвальное стремление выглядеть лучше, чем ты есть; это, следовательно, устремленность к высшим проявлениям человеческих качеств. Отпетый лицемер, достигший замечательного искусства в своей душевной способности, представляет глазам окружающих ни много, ни мало, как идеальную человеческую личность. Причем он являет нам поистине универсальный идеал человеческого характера! Ведь всякий идеал конкретен: он зависит от условий общества, устоев и прочих особенностей того мира, в котором человек живет и сообразно которому выстраивает-творит свой идеал. Лицемер же способен быть совершенной личностью для любых обстоятельств и во всяком окружении. Нет такого требования к человеку, которому он не может соответствовать; нет нормы, какую он не в силах соблюсти.

Я не могу удержаться и не привести характеристику глубоко мною чтимого гения лицемерия. Он воистину великий пример всем, начинающим примерять маски: всем, кто почувствовал в себе первый толчок тяги к оборотничеству. Этот гений -- один из выдающихся людей древности, великий полководец и государственный деятель Алкивиад. Плутарх пишет о нем : "Алкивиад имел особый дар привлекать к себе людей разных племен, приноравливаясь к их обычаям и образу жизни. Он мог одинаково подражать и приспособляться как к хорошему, так и к дурному. Так, в Спарте он занимался гимнастическими упражнениями, был прост, серьезен, немногословен; среди ионийцев в Малой Азии жил в роскоши, искал развлечений; во Фракии напивался до пьяна по обычаю фракийцев; в Фессалии увлекался верховой ездой; при дворе сатрапа Тиссаферна жил так пышно и богато, что удивлял даже персов, привыкших к роскоши". Нет препятствий для лицемера, и личина его всегда выражает характер среды. Будь общество хорошим и добрым, сколь благостное лицо приобрел бы лицемер! Однако, увы!

Утешимся же лицезрением лицемера, ибо идеального человека все равно не встретить. А если беспрерывно погружаться в иллюзии, творимые воображением, то можно вообще разувериться в жизни, потерять аппетит или -- того и гляди -- принять за идеальную личность стоящий на остановке трамвай либо придорожный столб. На что только ни способно истосковавшееся человеческое сердце! Так пусть же утешит нашу тоску искусный лицемер. ***

Исстари человечество завязло в безысходном споре: что вернее соответствует сущности человека -- "казаться" или "быть"? Я же утверждаю, что между людьми есть единственный способ "быть" -- это "казаться". И потому "выглядеть" -- несомненно -- важнее, чем "иметь в себе". Ведь основная масса контактов между людьми мимолетна, случайна, поверхностна. Наш современник, поглощенный собственными заботами, не имеет ни возможности, ни желания уделять другому пристальное внимание. А потому почти все, что один человек может дать другому, заключается в быстротекущем впечатлении. Мгновенно отражаясь в маленьких зеркалах человеческих глаз, наш ближний столь же стремительно исчезает из поля зрения. Что остается в нашей душе от него? Случайно брошенное слово, смех, деталь одежды, изгиб губ, движение руки, тон голоса, которым он обратился к нам. Вот и все, ничем больше мы не соприкоснемся с нашим ближним; ничего, кроме этих случайных следов не остается от него. Что мне за дело до сокровищ души которые остаются мне не ведомы и навсегда скрыты. Может быть, тот угрюмый человек, сидящий напротив меня, терзается болями человечества. Мне этого никогда не узнать, а вот его хмурый вид уже оказывает свое неприятное действие. Пусть лучше он улыбнется. И потому хорошо выглядеть -- значит быть, значит радовать и ободрять людей, самому того не сознавая. А это и есть то ненарочитое благо, которое всего дороже, и о присутствии которого в жизни тщетно мечтает большинство людей.

Человек лицемерит не только перед другими, а в гораздо большей степени перед самим собой. И ничто он не склонен прощать менее, чем разрушение своего образа в его же собственных глазах. Не стоит видеть в этом амбициозность или глупую предвзятость, свойственную человеческому "я". Самообман играет великую созидательную роль в нашей жизни. Представьте, если бы человек всегда и во всяком случае следовал душевному состоянию, неприятному впечатлению минуты, вдруг возникшему чувству своей никчемности, глупости или подлости. Под влиянием отчаяния многие вообще потеряли бы вкус к жизни, погрузились в сумеречное состояние духа, а то и отдались различным формам безумия.

Это тем более обидно, что многие из чувств мимолетны, случайны, никак не характеризуют действительное достоинство личности и должны быть как можно скорее забыты. Но и когда они свидетельствуют истину, в них мало справедливости и милосердия. Какой же выход остается смятенной душе? Один и надежнейший -- лицемерие. Человек придумывает себя, внушает себе преувеличенное мнение о себе же и, самое главное, начинает поступать в соответствии с ним. И что же, самообман раскрывается и возомнивший лишнее оказывается наказан реальным ходом дел? Ничуть не бывало! События обычно принимают такой оборот, как если бы человек в самом деле соответствовал тому, в чем он лишь делал перед собою вид. Так державшийся жизнерадостно вдруг обретает душевное спокойствие; из того, кто ведет себя уверенно, уходит страх; к беспомощному приходит чувство силы, а к отчаявшемуся -надежда. Пусть же лицемерием перед собой внушит себе человек, что он лучше, и будет поступать в согласии с образом своим, и подлинно станет он лучше, и будет мир душе его!

Мало какому из человеческих недостатков выпало столько нареканий и тяжких обвинений, сколько трусости. Иногда легче бывает сказать о себе "подлец", чем признать более соответствующее действительности -- "трус". Это и немудрено, ибо трусость есть та характеристика души, в которой мы признаемся всего труднее; да и как отважиться на такое откровение, если трусость .предполагает как раз полную неспособность правдиво признать свой изъян... ведь такое признание пугает!